влекая меня к себе. Его губы тронули мой лоб над самой бровью, нежно, чутко, ласково. — Я знаю, что тебя через постель счастливой не сделаешь. И точно не осчастливишь, заставив изменить человеку, с которым ты живешь, — прошептал Тэян. Ну, это он зря. Возможно, измена Сынри принесла бы мне некоторое удовольствие и даже удовлетворение, но не вызывал у меня мой жених намеренного стремления поглумиться над ним за его спиной. Пока не вызывал. — Да, я не хотела бы опускаться до всего, что увидела здесь. — Положив голову ему на плечо, я подняла глаза к его лицу. — Ты ведь тоже верный, Тэян. Ты намного лучше, чем многие. — В чем-то лучше, в чем-то хуже. — Но верность — это редкость. Таких на пальцах можно сосчитать. Ты, да Сынхён, — произнесла я. Тэян опять взял мою руку, увлекаясь поцелуями каждого доступного ему сантиметра, от ногтей к запястьям. — Кстати, Сынхён ещё лучше нас, он вообще самый преданный человек, каких я встречала. Ты же знаешь о нём всё, да? — Да, но не умею находить с ним общего языка. При всём уважении — он придурковат. — Мы с ним подружились, знаешь. Но из-за Сынри я не могу больше с ним увидеться, хотя не отказалась бы. Он меня так поддерживал, мы с ним как брат с сестрой друг друга понимали. — Оживившись, будто идея пришла ко мне только что, я пошевелилась, приподнимаясь на локте. — А ты бы мог устроить мне с ним встречу? Пока нет Сынри. — С Сынхёном? — Тэян задумался, тоже садясь. — В этом ничего сложного, но… — Если Сынри не узнает о твоём приходе, то и о моей поездке куда-нибудь в твоей компании не узнает, так? — Разумеется, я умею затыкать рты… — Ты на машине? — Тэян кивнул, не в силах обрубить всё каким-нибудь «нет», потому что ему нравилось наблюдать, как загораются весельем мои глаза, как я радуюсь и вскакиваю. — Боже, как я буду благодарна тебе, если мы прогуляемся, прокатимся, если я пообщаюсь с Сынхёном, хоть с кем-нибудь, кроме Сынри! Это было бы восхитительно! Ты, правда, мог бы это устроить? — Собирайся, — встал он, привычно, как при каждом почти нашем с ним уединении, поправил штаны под ремнём, расправляя ширинку. — Найдём где-нибудь этого укурка. Но ума не приложу, что тебе нравится в общении с ним? Тэян сделал один звонок и подождал, когда ему перезвонят, после чего уже знал, куда ехать. Я устроилась на пассажирском сиденье, уже без притворства захваченная энтузиазмом и вдохновением. Я и сама не поняла бы раньше, как может быть приятен Сынхён? Помню тот раз, когда он впервые обратился непосредственно ко мне, когда я сказала «добрый вечер», а он заспорил, что бывают злые, и вообще, все они разные. Тогда я заблудилась в его каламбурах, приняв за редкостную чушь, но теперь, по прошествии столького времени, я иначе смотрела на вещи. Которые нуждаются в точном обозначении, чтобы понимать их правильно. Хорошо, что было уже поздно и темно, потому что меня привезли к ресторану на набережной. Ночной плащ укрыл воду, но её знакомый запах, выдающий близость пролива, поторопил войти в здание. Тэян едва успел за мной, чтобы указать, куда идти. Мы поднялись на второй этаж, где открытая терраса предоставляла крайним у ограждения столикам свежий воздух, чарующий вид и шум прибоя. За одним из них сидел Сынхён в светло-синей рубашке, с расстегнутыми манжетами, закрученными на один раз, так по-летнему, свободно. Он немного загорел за то время, что я его не видела, и впалые щеки выправились, придав здоровый вид. Пока меня не замечали, я успела понаблюдать за его взглядом — намного адекватнее прежнего, спокойный и внимательный. Перед ним за столиком сидела женщина, или девушка. Я видела её со спины, поэтому не могла разглядеть, пока не подошла к ним. Сынхён первый раз мельком бросил взгляд, считая, что это кто-то незнакомый проходит мимо, но сразу же вернул ко мне глаза, приподняв брови с мудрым удивлением старого льва, который не очень удивляется, а скорее выказывает одобрение предвиденному им обстоятельству, которое наконец произошло. — Привет, — остановившись возле них, поздоровалась я без всяких «добрый вечер». — Здравствуй, Даша, — принялся вежливо вставать Сынхён, и пока он это делал, пожал руку Тэяну. Обернулась к нам и его собеседница. — Это Рина Ямашита, сестра нашего японского партнёра… — Я помню, — оборвала я, узнав её и улыбнувшись ей. На какую-то сотую секунды мне стало жутко от мысли, что Сынхён на свидании и завёл роман. Не из зависти или ревности, какой там! У нас совершенно другие отношения с этим человеком, и моё личное к нему отношение совсем не сексуального характера. В этот короткий миг я испугалась, что и страдания вдовца, и история несчастной любви были инсценировкой и театральной пьесой, в которую меня заставили поверить. Мне почему-то показалось это самым страшным, что могло бы случиться. Но это была всё та же Рина, подруга Наташи и Кико, которая приезжала в Сингапур решать дела Томохисы Ямашиты, пока он не мог оторваться от руля управления якудзой. — Присоединитесь к нам? — пригласил Сынхён меня и Тэяна, собираясь сесть обратно. — На самом деле, я хотела бы сказать тебе пару слов наедине, — вспомнив, что рядом стоит тот, кто меня привёз, я дополнила менее натянуто: — А потом с радостью. Если не помешаем чудесному тет-а-тет. — Сынхён поглядел на меня укоряюще, как верный пёс, на которого подумали, что он стащил котлету, хотя это сделал кот. — Что ж, давай отойдём ненадолго, — так до конца и не сел мужчина, вынужденный выбраться из-за столика. Он обратился к Тэяну: — Закажи пока чего-нибудь вам, ладно? И развлеки Рину. — Не уверен, что из меня хороший конферансье, — хмыкнул Тэян, присаживаясь, но пристально смотря на меня. Я улыбнулась ему, и с Сынхёном пошла по прямому пути вдоль столиков. Часть для некурящих, откуда мы шли, заканчивалась небольшим балкончиком, утопающим в цветах. Там был и диванчик, но я не стала садиться. — Не знаю, быть польщённым или напрячься? — остановился Сынхён, развернувшись ко мне. Глаза его улыбались. — Напрячься стоит мне, потому что у меня к тебе две просьбы, и я не знаю, согласишься ли ты их выполнить? — Давай их для начала послушаем, — чуть опустил подбородок Сынхён, взглянув исподлобья, хотя и был выше меня почти на голову. Я спохватилась и полезла в сумочку, суетливо открывая застёжку-магнит. — Если бы она была побольше, я бы заподозрил, что ты принесла пистолет… а так… ты принесла очень маленький пистолет? — Я подняла на него глаза, шаря рукой в сумочке. — Поэтому ты даже не дернешься? Потому что думаешь, что я пришла убить тебя? — Ты знаешь моё отношение к жизни. Одним днем больше, одним меньше… — Я извлекла белый тонкий конверт с шелковой лентой по краю. В половину тетрадного листа, он не был подписан снаружи. — Это приглашение на свадьбу. Мою и Сынри. Ты не мог бы передать его Джиёну? — Сынхён ошарашено посмотрел на то, что я ему протягивала. — Ты серьёзно? — Да. Сынри не хочет его звать, но я его приглашаю. — Сынхён не дрогнувшей, но медленной рукой взял у меня конверт. Я облегченно выдохнула. Хотя, может, повертит и выбросит? — После всего… Даша, я не понимаю, — отвлекся он от приглашения и посмотрел мне в глаза. — Зачем? — Ты знаешь, что произошло в декабре? — Узнал. Задним числом. — Сынхён левой рукой провел по своим черным густым волосам. — Я был пьян в ту ночь. Пришёл в себя дня два спустя… — Я ни в чем тебя не обвиняю и не прошу оправданий, — отсекла движением руки и тоном голоса я. Он замолчал. — И вторая просьба, если с этой мы разобрались… — Не могу сказать, что разобрался, но передам, — согласился Сынхён. — …Ты не мог бы повести меня к алтарю? — Мужчина замер так, будто ему перекрыли воздух, или всё-таки выстрелили в спину. Даже вена на шее стала выпирать сильнее. — У меня здесь никого нет и, естественно, отца я пригласить не могу, поэтому, если ты не против, пожалуйста, будь на свадьбе вместо моего папы? — Если бы Сынхён был женщиной, он бы заплакал. Или если бы он, по-прежнему, находился в неустойчивом состоянии под воздействием наркотиков, то тоже не сдержался бы. Но он окреп с тех пор, как мы виделись в последний раз, поэтому смотрел на меня сквозь пелену переполнявших его эмоций, и никак не мог их выразить. Не умел? Разучился? Нет, просто это были именно те эмоции, которые не показывают мужчины, эмоции, обличающие слабость, человечность и мягкость. — Даша, я… почему я? Я не должен… — Ты не хочешь? — нахмурилась я. — Не хочу? Нет, я не против, но… — Сынхён отвернулся, посмотрев вдаль с балкона, сделав два нервных шага, круг вокруг своей оси. Потом возвратился на исходную точку. — Я не заслуживаю этого места. — Но лучше тебя в Сингапуре нет, — тронула я невинно его руку, забыв о том, что он не любит касаний открытого пространства своего тела, но он не отдернул её. Мы только вместе опустили взгляды к этому фрагменту, где соединились руки, кожа к коже. Плеск волн внизу и тишина. Сынхён отстранился, закачав головой, будто безумие стало накатывать на него, но он не сорвался, а успокоился и чётко произнес: — Я отправлю тебя в Россию. Я верну тебя туда завтра же, и Джиён ничего не сможет сделать. Тебе не придётся выходить замуж за Сынри, тебе не придётся больше жить в Сингапуре. Мне давно стоило так поступить. Это не предательство Джиёна, это пощёчина заигравшемуся ребенку. Идём, я позвоню людям из авиакомпании… — Он решительно собрался покинуть балкон, но я поймала его за запястье, схватив куда ощутимее. — Нет! — Как это нет? Почему? — недоумевающе воззрился он на меня. — Потому что «нет»! Нет, Сынхён, я не поеду в Россию, мне нечего там делать! — Там ты будешь спасена от всей этой грязи, ты увидишь близких, там не будет такого бедлама, в котором самое лучшее, что можно найти — это одного из худших! Там ты будешь счастлива! — Нет, не буду! — дернула я его обратно, и Сынхён как-то безвольно подлетел ко мне. Я выдохнула, пытаясь подавить чувства и говорить хладнокровно. — Джиён был прав, Сынхён. Прошлое никуда не девается. Невинность не возвращается. Не физическая, а моральная. Это бесполезно. Я не смогу жить, как прежде, я не смогу любить то, что любила раньше, я не смогу вести себя соответственно. Я не изменюсь назад! Никто не меняется, единожды испорченный. — Слушай ты этого Джиёна больше… — Да подумай сам! Ты столько лет горюешь по Элин, а если тебе, такому, какой ты сейчас, вернут её? Вернут живую! Что ты будешь чувствовать, а? Ну же! — Сынхён растеряно попытался не кинуться в омут воспоминаний и страданий. Ему это тяжело давалось, но он всё-таки услышал меня. — Чувство вины, огромную вину за всех продажных женщин, которых клал в постель вместо неё. И стыд, глубочайший стыд за то, каким жалким слабаком был всё это время. Я не смог бы посмотреть ей в глаза. — И я не смогу посмотреть в глаза своим родным, ни матери, ни отцу. Безвозвратно не время, не место, не ситуация. Безвозвратны мы, которых уже не исправить, не выправить, не выпрямить. Смог бы ты наслаждаться беззаботно счастьем с женщиной, когда на душе висит тяжкий груз чего-то неподъёмного, инородного, не связанного с ней, да и с тобой-то не связанного, просто груз жизни, которая показала, какая она бывает. Ты всегда будешь бояться, что ужас вернётся, либо же смиришься с ним и предпочтешь не выбираться из ужаса, чтобы он не травмировал, а стал частью тебя. — Сынхён грозно сводил и разводил брови, хотя карие его очи оставались при этом теплыми и добрыми. — Так что же, по-твоему, лучше заранее умереть невинными, чем жить с этим грузом, от которого не отделаться? И