ами фоторедакторов. Мы с Сынхёном пожелали друг другу спокойной ночи, и я убрал телефон в карман. Листая страницы, я каждое старое фото Даши сравнивал с той девицей-моделью, в которую она превратилась в Сингапуре. Неужели Сынхён собирается её полюбить? От неожиданности я тогда едва не купился на это, но теперь, обдумав, понял, что это всё сказки и пустая болтовня. Он привлекал к ней моё внимание. Чтобы выиграть спор? Почему он считает, что я его не понимаю, если сам никогда не любил? Мы ведь ладим и прекрасно общаемся, для чего ему пробуждать во мне симпатию к какой-то бабе? Я усмехнулся. Назвать Дашу бабой — это круто, конечно. Я снова покидал взгляды на прошлое и настоящее этой особы, и, без пристального наблюдения за мной Сынхёна, мог присмотреться и повыбирать более тщательно. Какой она мне нравилась больше? Да нет, тут и говорить нечего, раньше она была бедной и неприметной провинциалочкой, одетой в хрен пойми что, а теперь её внешность изменилась настолько, что от красоты замирали мужчины. Не я, но другие замирали — я видел. Это не потому, что я не ценю красоту, просто я уже давно ни от чего не замираю. Я перелистнул страницу журнала и обнаружил там парное фото, жениха и невесты. Насколько они были разными можно было понять и по внешнему виду, но когда ещё знаешь лично и того, и другую, то картинка превращается в настоящий фарс. Развратник, не имеющий никаких моральных принципов, и овечка на заклании, чью невинность он забрал, купив. С присоединением Сынри к драконам в мой бюджетец стало вливаться примерно на пятьдесят миллионов годовых больше. Он золотоносная жила, и мой «философский камень» отлично сработал. Она выходит за него по инерции, потому что таковым закрепление его за ней будет убедительнее, и тогда он точно никуда от меня не денется, а это и было условием договора? Или она выходит за него от безысходности, потому что он её богато содержит, оказывает поддержку и любит? Даша научилась принимать, а не только давать? Я бы хотел думать, что научилась. Никогда ни одному мужчине не понравится та, что ничего у него не берёт, лишая его возможности быть мужчиной, дарителем, защитником, спасителем и героем. Это детское «я сама» тешит их гордыню и самолюбие, но портит жизнь и набивает им шишки. Зачем женщине гордость? Чтобы завышать себе цену и казаться неприступной? Но стоимость определяет не отказ, а то, что получит мужчина, когда ему отдадутся. На моей памяти, самые большие деньги я спускал на проституток и тех, что умели под меня подстраиваться и терпели, а те, что задирали нос, оставались в стороне. В самом деле, как может дорого стоить то, что вообще не продаётся? Я не люблю добиваться женщин. Мне не трудно — мне неинтересно. Даже не так… мои старания были бы увлекательны, я мог бы планировать, изобретать и покорять, но мне именно что скучна позиция гордой женщины, которая говорит «нет». Редкая способна обосновать это верностью мужу, страхом залететь или подцепить заразу, или прямым признанием, что ей не нравится кандидат. Чаще женское «нет» — это именно флирт, ломание, кривляние и попытка зацепить. Вот Даша сама до конца не понимала, почему всем отказывала. То какой-то там суженый на родине, то Боженька не велит, то просто не хочется, а то не хочется именно Сынри. А сейчас захотелось? Смогла ли она проникнуться к нему симпатией, полюбить? На диване лежало два пульта, от телевизора и DVD-проигрывателя. Я понял, что Сынхён смотрел что-то, поэтому включил один, потом другой. Огромный экран представил мне неразборчивую картинку молодёжной тусовки, и я было подумал, что это начало одной из тех клубных порнух, которые помогаю организовывать, но что-то сразу же разуверило меня в этом. Костюмы, платья, слишком детские лица? Оператор снимал танцы юношей и девушек, нарядных, с прическами. На заднем плане, полукругом, стояли накрытые столы, за ними сидели взрослые люди, мужчины и женщины. Я припомнил, о чём говорил Сынхён. Выпускной Даши. Он ненормальный. В смысле, Сынхён. Зачем ему эта дребедень? Но эта дребедень засосала меня так, что я и не заметил. Я пытался найти в толпе Дашу и узнать её, это как развлечение в играх «найди потерянное в замусоренной комнате». Именно потерянное. Именно в мусоре. Я смотрел на явно выпивших или перепивших подростков, которые порой поворачивались на камеру, запыхавшиеся и счастливые, пьяненькие от шампанского и краснощёкие, они что-то говорили, но я не знал ни слова по-русски. Мои глаза всё ещё ждали Дашу, а её не было на этом празднике жизни, как будто. Я начал узнавать по второму разу возникающих девиц и ребят — память на лица у меня всегда была отличная, — и они стали раздражать меня, ничего собой не представляющие горлопаны, расфуфыренные малолетки, в чьих лицах выражение покорителей мира, ведь школьный аттестат это такая заслуга! Даже я не гляжу вокруг с такой претензией победителя. Даже когда выпью. Где Даша? Ладно я не попадаю в кадры порно-вечеринок, я их устроитель, а не участник, но у этой девчонки вроде как выпускной, где она сама? Камера была переведена из эпицентра событий и выхватила крайний столик, до этого не попадавший в охват объектива. Я уж думал, что сейчас увижу и кого-нибудь из Дашиных родителей, но их не было. Она сидела одна, смотрела на танцующих, едва-едва улыбалась и держала в руке бокал с соком. Я даже отсюда и сейчас по цвету видел, что это сок, не шампанское, не вино, которые могли себе позволить вчерашние школьники, а сок. Без чьего-либо присмотра, без каких-либо лишних запретов, эта странная провинциалка сидела и радовалась безмятежной трезвой улыбкой и сияющими глазами своей жизни, но не так, как остальные. У них было ощущение выигранной игры, окончания праведных трудов. У неё читалось ожидание начала чего-то нового, интригующего, неизвестного. Оператор стал приближать её лицо, и она его заметила. Смущенно отодвинув стакан сока от губ, Даша улыбнулась шире и помахала на камеру. Я поставил паузу и откинулся на спинку дивана. Включенный телевизор с замершим кадром стал вторым портретом в этой комнате, только они смотрели не друг на друга. Элин смотрела на стену напротив, а Даша — на меня. Пришлось закрыть глаза ненадолго, чтобы собраться с мыслями, которые появились от всей этой ерунды. И эта девушка говорила мне, что любит ближних, что вела какую-то особенную блаженную жизнь в России? Я не увидел ничего, кроме себя, сидящего в клубах подальше от всякого сброда. Дистанция. Я чувствовал себя выше них, лучше и умнее, поэтому не хотел присоединяться, мне уже приелись их удовольствия, и я поодаль. Но я хорошо понимал свои чувства и мог их вывести словами. А Даша не могла, она не задумывалась, но чувствовала то же самое, что она лучше, что она другая. У неё в глазах не было желания присоединиться, дождаться, когда уйдут родители и позволить себе что-то, у неё не было восторга или зависти во взгляде. Она смотрела на своих одноклассников с усмешкой, сама того не понимая. Если бы она знала такие слова тогда, какие знает теперь, она бы подумала, что за набухавшаяся куча дерьма толчется у неё под носом? Нет, она сидела тогда и думала что-то вроде: «Плоть человеческая слаба, как жаль, что они уступают искушениям, ведь пить плохо, и вообще, можно было бы веселиться куда спокойнее и приличнее». Но разве не одно и то же в итоге получается? Её стремление к самопожертвованию после этого словно стыд за то, что в действительности она не любит этих людей, презирает их. Да, она никогда этого не озвучивала, не могла просто, потому что выросла в другой атмосфере, где таким идеям неоткуда было взяться, но если не сформировался в голове ясный и четкий текст, описывающий чувства, это не значит, что чувств нет. Можно чувствовать одно, но будучи введенным рассудком в заблуждение, объяснять всё ненастоящими мотивами, поддельными причинами. Потому что все вокруг говорят: «Если ты хочешь ради других чем-то пожертвовать, то это любовь». А если бы говорили: «Если ты жертвуешь собой, то просто выделываешься, возносишься над другими» — продолжала бы она свою благотворительность? Я смотрел в Дашины глаза, голубые, под которые подобралось цветом платье, и ощущал истоки её жертвенности. Бессознательное желание показать, что она лучше и такое же рефлексивное желание выйти из круга всех этих дураков и идиотов. Её не привлекал рай, о котором, как мы выяснили, у неё и представления-то четкого не было. Её просто не привлекал этот мир, в котором не было ничего для неё примечательного, и она без особого огорчения соглашалась его покинуть. Ей по-настоящему были дороги лишь близкие люди. Как и мне. И жизнь подальше от всего этого — быдла, отребья, материалистов, шума и быстротечного веселья. Я выключил телевизор и засмеялся. Не навязываю ли я Даше то, чего в помине нет? Не дожил ли я до того трафарета, который прикладывала ко всем она? А если всё-таки она любит ближних? И Сынри полюбила? Тогда любовь — это такая чушь, которая, если и существует, то не стоит внимания. Не вызывают уважения люди, испытывающие какое-то мелочное дерьмо, и называющие это любовью. Засуньте все себе свои двухдневные любови в задницы и покрутите. Неужели не понятно, что чувства не существуют отдельно сами по себе, никак не соотносясь с поступками и реальностью? Неужели кто-то думает, что можно испытывать, допустим, привязанность, изменяя? Или обожать избивая? «Да, я без неё жить не могу, но вот так проявляю свои чувства». Нет-нет, ребята, путайте других. По-моему, нет ничего проще, чем проводить обратные связи, и всё встанет на свои места. Изменяет, значит, не дорожит и хочет кого-то ещё, бьёт — значит, получает от этого удовольствие и плевать на того, кого лупит. Самообман и ложь — это трусость, а её может себе позволить только бессовестный человек. Я, что ли? Как я сейчас опять перевёл всё на себя? Между мной и Дашей вечно какой-то очень короткий шаг, как между всякими крайностями и противоположностями. Голубые глаза. Я хочу увидеть их, в живую. Зачем? Что ещё мне от них надо? Ничего. Потрахаться? Не буду. Ничего, ничего мне от неё не надо, и всё-таки я всё равно хочу оказаться рядом, наблюдать за ней, спросить что-нибудь. Почему? Мне же на неё совершенно всё равно. Как странно, что поступки мои противоречат этому моему убеждению. Самообман, трусость, отсутствие совести. Да, это точно про меня. У Сынхёна в одном из ящиков нашёлся кокаин. Прежде он бы у него не завалялся, но сейчас я был рад тому, что тот оставил немного. Я вынюхал две дорожки, пытаясь привести голову если не в порядок, то хотя бы в расслабленное состояние. Я не пытался избавиться от чего-то или забыться. Я хотел, чтобы в сознании моём всё нашлось как-то само собой, потому что, понимая себя, я от скуки переставал хотеть себя понимать. Я хотел бы запутаться, чтобы заняться решением задачки, но боялся, что всё слишком просто и легко. Необходимая доля безумия от наркотика стала накатывать. Искусственное состояние эйфории, как жаль, что даже под чем-то я понимал всегда — это искусственно. Ликовал организм, но не разум. Разум цинично потешался над попытками выйти из-под его власти. О-о, хороший пошёл бред, я начал разделять себя на части и находить между ними противоречие. Нет, это не так, я крайне цельная личность. Покинув квартиру Сынхёна, после того, как по привычке замела следы своего присутствия, эта личность вместе со своим разумом, совсем слегка не в себе, покатили в свой дом, где их встретили Гахо и Джоли. За путь в полчаса кокаин немного выветрился, но это не помогло, к