меня на руки. Спина Джиёна, замершая и наблюдающая за этой сценой, расслабилась немного. Сынри пытался привести меня в чувства, откачивая. Я некоторое время не поддавалась, но вот наметилось движение и, согнувшись и изрыгая из себя воду, я вернулась на этот свет. Припав к стеклу, Джиён закрыл глаза, согнувшись, приложил лоб к сжатому кулаку. Тот был так напряжён, что трясся. Сделав несколько глубоких вдохов, пошевелив губами, которые, видимо, что-то прошептали, Джиён отстранился от стекла, выпрямился, отряхнул невидимые следы преступлений на рубашке, как будто попытался привести себя в порядок, достал новую сигарету, закурил, принял вальяжную позу и, приоткрыв дверцу, мотнул головой охране, призывая следовать за ним. Драконы, следом за главным Драконом, стали покидать ангар, оставляя меня и Сынри совсем одних. С исчезновением с экрана Джиёна, рукой Сынхёна была поставлена пауза. Я не шевельнулась. — Он никогда бы не убил тебя, — тихо сказал Сынхён. Мы сидели в полнейшей тишине, тратя драгоценные минуты для сна, но о сне я позабыла. Я никогда не видела, а потому даже заподозрить не могла, что Дракона способно что-то мучить. Без применения пыток калёными щипцами и избиения шпицрутенами. Но его поведение никак иначе назвать было нельзя. Он сидел в тёмной каморке и мучился, душевные корчи отражались мимикой. Из-за чего? Я не верила, что сопереживал моим страданиям. Боже, но это же безумно глупо сокрушаться из-за бед человека, которого ты сам на это всё обрекаешь! В чём же был смысл этой драмы Джиёна? Что его так изводило? Страх, что Сынри не спасёт меня? И что тогда, Дракон заплачет? Не смешите. Но когда раздался выстрел и Сынри совершил условие сдачи себя под руководство сингапурского короля, тот явственно испытал облегчение. Может, он потому и нервничал, боялся, что миллионер не окажется в его лапах? — Зачем ты показал мне это? — спросила я у Сынхёна. — Думаю, ты должна была знать. — Знать что? Что иногда у этого сумасшедшего бывают нервные расстройства на почве того, что он сам вытворяет? — Даша, ты не понимаешь! — Действительно, не понимаю. Я не понимаю Дракона, и в этом, судя по всему, была главная проблема нашего с ним общения. Он для меня как молекулярная физика — за пределами моего разума. — Это, — Сынхён поднял диск и, не успела я ничего сказать, сломал его напополам. — Свидетельство слабости Джиёна. И твой смертный приговор. Потому что ты — и есть эта слабость. — Боюсь представить, что Дракон делает с сильными сторонами своего мирка. — Попытка убить тебя была сделана для твоей защиты. Неужели ты не видишь, что не среагируй Сынри, Джиён бы сам вытащил тебя и спас? Неужели не увидела его смирения с тем фактом, что придётся проколоться, что придётся показать всем, что он сам — он сам! — не смог убить тебя? Неужели ты не увидела, как ломало Джиёна осознание, что он готов признать отсутствие бездушности? Да раскрой ты глаза! За несколько дней до этого, он поднял на уши Сингапур, чтобы найти тебя. О тебе узнали. О тебе узнали все его ненавистники и враги — синги, которых он вытеснил отсюда окончательно шесть лет назад, синьцзянцы, которые примерно столько же мечтают от него избавиться, американцы, турки, арабы — все! Ты живёшь в неведении о происходящем, потому что Джиён оберегает тебя, и ты не понимаешь, сколько голодных до крови Дракона убийц и преступников ринулось вперёд, чтобы попытаться завладеть тобой и воспользоваться против Джиёна. Для того чтобы они подумали, что ошиблись, пришлось разыграть эту сцену с Сынри, чтобы выдать тебя за средство, а не цель. И они купились. — Сынхён помахал двумя половинами сломанного диска. — Твоя псевдосмерть спасла тебя от настоящей. Хотя, если бы Сынри не выстрелил, Джи спас бы тебя, и, возможно, в ближайшее время вы оба оказались бы на дне океана, избавленные от земных трудностей благородными конкурентами Дракона. — Я протрезвела, слушая и осознавая. Были моменты, в первую нашу с Джиёном неделю, во вторую, когда мне казалось, что он влюблён в меня, что я ему нравлюсь, что он меня хочет. И даже во мне просыпалось странное и пугающее чувство к нему, основанное на восхищении и уважении. Но после аквариума, после этого садизма, какая бы причина в итоге не являлась организатором того вечера, я была раздавлена и уничтожена. Вместе со всеми своими лучшими побуждениями. — Это видел ещё кто-то? — указала я на непригодный более диск. — Двое, кто сделал запись, — предвосхищая мой вопрос, Сынхён быстро пробормотал: — Их уже нет. — Ты… — Не святой, как и все преступники, и обладаю не меньшей жестокостью, чем моё окружение. Мне дороже сохранность Джиёна и тебя. Пути великих всегда застилаются жертвами. — Я хотела возмутиться и причитать, как раньше, но передумала. В Сингапуре такие законы, тут всегда так делают, сколько ещё я буду пытаться изменить несменяемое? — Я не великая. — Пятка Ахиллеса тоже великой не была, пока в неё не угодила стрела. Теперь кроме неё о мифическом воине мало кто что-нибудь знает. — Сынхён, он дорожит тобой куда больше, чем мной, почему же над тобой нет этих издевательств? — Приподнявшиеся добрые брови мужчины ответили без слов. Ну да, куда ещё над ним издеваться? Это глупо, его только что убить уже и можно. — Хорошо, почему за тобой не гоняются эти все… которых ты назвал? — Гоняются, но я могу сам за себя постоять. Я вроде правой руки Джиёна, я попадаю в зону риска само собой, но не только из-за него, но и из-за себя, я ведь тоже совершаю много чего. Но ты, Даша, не участвуешь в преступной деятельности, поэтому являешься беззащитной мишенью. С тобой расправиться куда проще, и если на тебе сосредоточится внимание врагов Дракона, то он вряд ли сможет спокойно спать. — А как жена миллионера я вне зоны риска? — хмыкнула я. — Сынри теперь дракон. Он не имеет права вообще ничего делать без разрешения и повеления Джи. Шантажировать его женой, угрожать ей, пытаться её похитить — это влиять на него, а он сам никакого влияния больше не имеет. Попытка надавить на него — это вызов Дракону, а разве надавишь на Дракона судьбой чужой жены, которая его совершенно не волнует? Не раздеваясь, я забралась поглубже на постель и легла, отвлекшись на заведение будильника. У меня нет сил обмозговать всё это, понять, что даёт мне вся эта информация. Джиён защищал меня, убивая? Очень любопытно. — Через два часа уже вставать, — произнесла я. — Давай спать. — Какой гостевой спальней мне можно воспользоваться? — с чувством исполненного долга, согласился закончить беседу Сынхён. — В одной спит Хадича, в другой разложено подвенечное платье… — Я постучала по второй половине кровати, пустующей без Сынри. — Падай, пап, сказку уже рассказал, время отдыхать. — Я плохой сказочник, — взялся за галстук Сынхён, но остановился. — Я стесняюсь при тебе раздеваться. — Я при тебе нет, но всё равно не буду, утром разденусь, приму душ и полезу в образ невесты. — Если я усну в костюме, то он помнётся, костюмы Сынри мне будут малы, а запасного я с собой не брал, и отец, ведущий дочь к алтарю, будет выглядеть так, будто его извлёк из труднодоступных мест проктолог. — Ничего страшного. Завтрашнюю свадьбу вообще, целиком, можно засунуть в задницу. Меня поражало и несколько расстраивало, когда мама говорила мне, что толком не помнит день их с отцом свадьбы. Многие невесты часто заявляют, что всё пронеслось как будто мимо них. Как же так, думала я, это же один из важнейших дней в жизни! И ничего не запомнить? Вернее, не запомнить всё в мельчайших деталях? Что я должна была признать, оказавшись на их месте, именно в роли невесты? День свадьбы — это невообразимая круговерть, в которой невозможно что-либо различить, ухватить, разобрать и запечатлеть. Особенно когда спала всего два часа. А кто способен проспать дольше перед тем, как выйдет замуж? Что бы ни толкало на брак: расчёт, любовь, страх, необходимость или уважение, ночь накануне будет беспокойной. В каком-то автоматическом режиме я проснулась при звуке будильника, направилась в ванную, разделась там, вымылась. Выбравшись из душевой кабины, стала чистить зубы, увидела себя в зеркале над раковиной, пособолезновала Сынри и попросила мысленно косметику не подвести, но для начала тщательно оттёрла вчерашнюю. Из ванной, завёрнутая в полотенце, я прошла на кухню, разминувшись с Сынхёном, пошедшим умыться. За спиной послышались попытки разбудить Наташу. Кроме чая в меня ничего не полезло. Избавилась от сухости во рту, и ладно. А от паршивости на душе избавиться трудно, и к средствам исцеления вкусная еда в моём случае не относится. Перед глазами, сменяя друг друга, мелькали обнажённый Мино и трясущаяся рука Джиёна с сигаретой. Ни тот, ни другой не был подходящей темой для мыслей перед росписью с третьим. Но я не в состоянии была отделаться от жажды возвращения в постель с Мино, и от жажды поговорить с Джиёном. Даже не обязательно поговорить, достаточно посмотреть ему в глаза. Он волновался за меня? Ему больно было бы меня потерять? О, если это единственное, что может доставить ему моральную боль, то на такое и жизнь положить не жалко. Особенно такую, в которой Мино всё-таки никогда со мной больше не будет, не полюбит меня. Невидимые враги Дракона, где вы? Я вся ваша. Прибывшая женщина-парикмахер, или, как это предпочитали теперь называть — мастер, подождала, когда Хадича и Наташа облачили меня в тяжёлое расшитое платье, к которому пристёгивался отдельно шлейф. Затянув шнуровку корсета на спине, поправив рукава и новое нижнее белоснежное бельё так, чтобы не торчало из выреза на груди, меня усадили. Пошёл процесс укладки, а затем и макияжа. Причёска соорудилась великолепная, благо густота и длина волос моих позволяла даже не пользоваться шиньонами и накладками. Советником по гриму была Наташа. Я сумела преобразиться из той потрёпанной шлюшки, которую нашла в отражении час назад, в прекрасную, выглядящую почти невинно девушку, грациозную лебедь, чью свободу заберёт олигарх Ли Сынри, принимая на себя всю ответственность за дальнейшую судьбу своей молодой супруги. Да ладно, конечно, всю! Минимум половина продолжает находиться в цепких лапах Дракона. Я поднялась со стула, трогая закреплённую фату, окружившую меня с трёх сторон, а не только сзади. Мне нравилось ощущение покрытой головы, напоминающее мне давнее посещение церкви. Сквозь тонкую ткань блестели серьги в ушах, на руках были подаренные Сынри кольца, переместившиеся на другие пальцы, чтобы безымянный был готов к принятию нового, брачного. А женится ли когда-то Мино? А как бы смотрелось обручальное кольцо на трясущейся руке Джиёна, когда он курит? Сынхён носил своё до сих пор, и не думал с ним расставаться. Оно было органической частью его натуры. Наташа поправила складку подола, привлеча моё внимание движением. — Водитель ждёт внизу. — Да-да, пошли. Сынхён сел впереди, а мы с ней сзади. Ехать недолго, но всё равно тягостно. Наташа попросила включить радио, что-нибудь повеселее, а я никак не могла поверить, что ещё вчера лежала на заднем сидении под Мино и предвкушала самое сладкое, и в то же время горькое наслаждение, что оно всё-таки случилось, и теперь надо как-то попытаться сжиться с тем, что побывав на небесах, вернулась в подземелье, где безрадостные будни грешников не подпитываются даже разнообразием наказаний. Они просто обречены влачить существование. Как тот безвольный стул Джиёна. — Наташа, — наклонилась я к ней с шёпотом. Невозможно сидеть и молчать. Голова ра