ресло напротив. — Ну, и как он? — кивнула я на кофе. Дракон смотрел мне в глаза, не отвлекаясь. — Великолепен. — Неужели? — приподняла я брови, не сумев понять, на самом деле удивилась, или сыграла удивление? — Его приготовила ты, и этот кофе, как и раньше, имеет для меня вкус моего отношения к тебе. Прежде пресный, безвкусный, горьковатый, жидковатый и, временами, отвратительный, теперь он насыщенный, терпкий и интересный. — То есть, отношение к предмету определяет его автор? — А разве не так? Как часто мы узнаём что-то плохое о певце или актёре и перестаём смотреть его фильмы, слушать его музыку. Все мы распространяем свои чувства чуть дальше, чем следовало бы. Недаром говорят, что из любимых рук и яд сладок. — У меня в деревне говорили немного иначе: «Кого любишь — с говном слопаешь». — Джиён засмеялся. — Суть одна и, возможно, твоя интерпретация позволяет глубже понять чувства. Сладкий яд пить не трудно, даже зная, что он приведёт к смерти, в этом заключается опасность всех соблазнов — они приятны. А вот лопать заведомо гадкое, потому что привязан к этому… Странно, что со знанием этого прекраснейшего афоризма, ты полюбила Мино, а не меня. Во мне столько говна для демонстрации твоей безграничной любви… — Джиён повис на паузе, ожидая чего-то от меня, а я притихла, не зная, стоит ли упоминать Мино и поддерживать разговоры о нём? Я не стала ничего добавлять, и Дракон продолжил: — Такая невинная и наивная девочка, пеклась о душе и ни о чём другом, но из всего ужасного и преступного окружения, в котором оказалась, выбрала себе объект для воздыханий по простым критериям — красивая морда, блядские глаза, да тело с ростом, будто Пракситель вытёсывал. Браво, Даша, браво! — Да ладно беситься-то, что не тебя выбрали, — хмыкнула я, перекинув ногу на ногу и почувствовав ляжкой нож. Надо бы осторожнее, чтоб не выпал до времени. — Уж нельзя позлорадствовать, — не стал отпираться Джиён, но продолжил: — и всё-таки, почему же он? Обоснуй это как-то по-религиозному, по-христиански, по более возвышенной теории, чем та, которая лезет мне в голову, что ты, как и большинство девочек, имеешь исключительно сексуальное желание, и именно его называешь любовью, но при этом малодушно проповедуешь любовь всем сердцем. Что ж сама-то пиздой выбираешь? — Я поджала губы. Нет, он доиграется у меня. Давай-давай, Дракон, наращивай мою ненависть. — Ты так уверен, что сам принимаешь решения исключительно разумом, словно у тебя самого член не работает. — Ладно, извини, я быстро перешёл на грубый разговор. Вернёмся к культурному диалогу. Почему Мино? Объясни. — Я пожала плечами, собираясь подумать над этим, но Джиён стал помогать мне собственным рассуждением: — допустим, он наименее замешанный во всей грязи, и тебя повлекла к нему кажущаяся чистота образа. Однако Сынхён при тебе тоже ничего плохого не совершал, если не считать приёма наркотиков и алкоголя. Хорошо, плюс к незапачканности, Мино выиграл отсутствием вредных привычек. Но он тоже посещал бордель, что в твоём представлении было ужасно, и всё же — его это не испортило, а других — да. В тебе вызвала трепет история его несчастной любви и верности своей бывшей? Сынхён тоже жене не изменял, да и женат был четыре года, а не два в сожительстве, как Мино. Опять же, у него было именно что сожительство, блуд, с твоей точки зрения, а у Сынхёна венчанный брак, но ты всё равно без ума от Мино… Тебе хотелось бы верующего христианина? Тэян очень духовный человек, но вряд ли ты удосужилась покопаться в нём, верно? Ведь он невысок, не особенно красив, не носит отутюженные рубашечки, татуировками себя уделал. Может, тебе хотелось подвигов? Конечно же хотелось, ты сама говорила, как бесит тебя бездеятельность этого парня. Сынри тебя выкупает, женится на тебе, Тэян несётся в нижний бордель, а Мино… соглашается кататься по бутикам и тратить там мои деньги. Очень по-рыцарски. Я могу бесконечно перечислять всякие такие нюансы, но хочу услышать от тебя, что же тебя в нём привлекло? И без размытых фраз вроде «любят не благодаря, а вопреки», пожалуйста. Я отставила быстро опустошённую чашку, перевела дыхание и, сдержано улыбнувшись, посмотрела собеседнику в лицо, смело и не собираясь лгать. — Я могла бы тоже долго говорить о том, что в тебе — много понтов, в Сынхёне — придурковатости, в Тэяне — грубости, в Сынри — развратности. Во всех вас полно недостатков, как и в Мино, в тебе гипертрофированные амбиции, в Сынхёне надломленность, в Тэяне полно похабщины, а в Сынри эгоизма. А в Мино… знаешь, в нём нет ничего «слишком», как во всех вас. Он просто человек. Красивый — да, но обычный по сути своей. Он живёт, работает, мыслит, и не корчит из себя гения, не заявляет о талантах. По сравнению с тобой — королём, с Тэяном — злобным сутенёром, Сынри — богатеньким мажором, у него нет никакой роли, кроме человека и мужчины. А мне, кроме этого, ничего и не нужно было. Я — обычная девушка, и всё, чего мне когда-либо хотелось, это жить обычной, средней жизнью, ничем не выделяться из толпы и… — И встречаться с охренительно красивым парнем, чтоб бабы вокруг шипели от зависти, — хохотнул Джиён. Я закатила глаза и вздохнула. — Хорошо, давай остановимся на этом. Ты хочешь внушить мне, что я всегда была материалисткой? Что я всегда искала не того, о чём заявляла? Ладно. Да, я балдею с длинных ног Мино, схожу с ума по его блядским глазам, и бровям, кстати, тоже, по сильным пальцам и по губам, которые умеют целовать так, как никто, — я даже подалась вперёд, прищурившись и входя в азарт перечисления. У Дракона заходил туда-сюда подбородок. — Я визжать готова от его широких плеч, от чёрных уложенных волос и его запаха, несравненного запаха красивого и высокого мужчины, под которого хочется лечь и лежать там, пока не превращусь в мумию из-за потери всей влаги в организме, под ним хочется лежать, в отличие от Сынри, тебя и Тэяна! Доволен? Потому что у него есть внешние данные, и я люблю это ставосьмидесятипятисантиметровое божество, а сташестидесятивосьмисантиметрового короля — не люблю. Рад? — Какая же ты сука, Даша, — спокойно произнёс он, нервно расплывшись в улыбке и откинувшись на спинку. — К чему мы это всё обсуждаем-то? Ты переспать со мной хочешь? Иди сюда, давай переспим, и быстрее ляжем спать, потому что мне ну очень хочется отдохнуть после тяжёлого дня. Вы же этому меня здесь учили, что неважно, кого любишь — спать при этом можно со всеми! — А я вот думаю о том, что ты когда-то мне внушала, что в людях есть и доброе, и плохое, и нужно только разбудить хорошие качества. А я тебя уверял, что золото в песочнице не ищут, помнишь? — Помню, — приготовилась услышать я что-то любопытное. — Вот и скажи мне, если ты сейчас такая сука, значит, сука эта в тебе спала всегда, и я почувствовал, что в тебе есть, что разбудить, даже когда ты сама о ней в себе не подозревала. — И дальше-то что? — кивнула я. У меня, действительно, не было желания и сил спорить. Я больше не хочу вступать в диспуты с Драконом, никогда, ни за что. Я хочу убить его и лечь спать. Всё. — Ничего. Ты права. Я же сказал тебе в начале, что устал от разговоров. — Если тебе это поможет молчать с чувством выполненного долга — ты всегда был прав. Я не права, а ты — прав. Бога нет, любви нет, смысла тоже, наши жизни — иллюзия, боль проходит, радость тоже, а время — выдумка людей, которой они сами себя подгоняют к могиле. Я точно заучила все твои тезисы? Поправь, если что-то не так, я заранее согласна. Джиён психанул, резко встав. Сунув руки в карманы брюк, он вернулся к окну, встав ко мне спиной. Может, в неё ударить? Нет, горит свет, и он заметит крадущуюся меня в отражении. — На санскрите слова «время», «завтра» и «смерть» — одно и то же слово. Для тех, кто говорил на нём, завтра — это всегда потенциальная смерть, ведь никто не знает, что будет, а время — это главный убийца, поэтому все три понятия синонимичны, едины. Я никогда так не осознавал правоты санскрита, как сегодня. Потому что завтра опять наступит моя духовная смерть, добровольная и неизбежная. — Ты продолжаешь много говорить, и говорить ерунды, — подперла я лицо ладонью, — нельзя добровольно избавиться в себе от чего-то по щелчку пальцев. Если завтра ты вдруг перестанешь что-то чувствовать, значит, в тебе и сегодня этого не было. — Джиён повернулся ко мне. — Я продолжаю говорить, потому что хочу, чтобы ты меня поняла, хоть раз, окончательно и полностью. Не просто выслушала, а поняла. Но ты, возможно, поймёшь меня только лет через десять, или больше, и за это мне обидно. Мне бы хотелось, чтобы ты теперь, в этот час, в эту минуту осознавала, из-за чего всё это происходит, почему… Я раб своего разума, ты права — вот почему меня ждёт духовная смерть. Не потому, что я перестану чувствовать, а потому, что я запрещу себе давать волю своим чувствам. Я даю им свободу только до рассвета, один раз, и больше никогда, потому что всегда жил умом и буду продолжать им жить, потому что без него уже и жизни-то не будет. И я хочу, чтобы ты поняла, что свобода, которую я получаю в эту ночь, без тебя невозможна, только ты — ты и то, что ты открываешь и вырываешь из меня, дают мне свободу, — Джиён притормозил и, покусав нижнюю губу, продолжил, — как же я безоружен, — я насторожилась, как вор, на котором и шапка горит, — оказывается, что слова — это оружие разума, и для выражения чувств они вообще не подходят, не годятся, они не попадают в цель, не ранят и не помогают достичь ничего. Я всю жизнь запасался ими и обкладывался, впитывал в себя, составлял из них хитроумные мозаики и головоломки, я коллекционировал мудрые фразы и мысли, всё в словесной форме, я вил из них настоящие джунгли, через которые не пробраться, но когда нужно перейти на уровень эмоций — ноль, слова становятся холостыми патронами, они бахают, может, делают много шума, но никакого эффекта от них нет. Чем же их заменить, когда я хочу донести до тебя свои чувства? Что способно выразить изнутри человека, его сердце? — А ничего, — устало улыбнулась я, — ты же меня не понял, когда я пыталась заставить себя понять. Ты не понял моих чувств, моей боли, моей обиды. Как ты там сказал? Любовь — это когда сливаются воедино две жизни? Да, наверное, но ты пытался впихнуть меня в свою жизнь, ты не соединял две, ты поставил свою на первое место и считал, что только она важна, а моя не имела значения, поэтому мою жизнь ты отрубал и отсекал, вытаскивая меня из неё и всовывая меня без моей жизни в свою. Но если любви нужны две единицы, то теперь во мне нечего любить, и мне любить нечем. Ведь ты забрал мою жизнь, и я живу чужой, именем, дарованным мне Сынри, по сценарию, написанному тобой. — Как я уже сказал — я не хочу переступать на ту ступень, где ты мне станешь важнее самого себя, поэтому ты права. Да, я пока что ощущаю свою значимость, поэтому хочу тебя к себе, а не наоборот. Я столько отдал за то место, которое занимаю… Если Париж стоил мессы, то Сингапур стоил души. И теперь, когда появилась ты, встал вопрос, а стоит ли Даша Сингапура? Ведь он стоит здесь веками, и нынче, когда я захватил его, зависит от меня. А ты? Променяй я Сингапур на тебя, останешься ли ты всегда там, где будешь мне нужна? — Судя по твоим поступкам, в могиле? — с сарказмом заметила я. — Оттуда точно не сбегу, если положишь. Джиён замер и смотрел на меня, долго-долго, протяжно смотрел, как на пароход, отходящий от берега. — Если хочешь, я отвезу тебя обратно сейчас. Если хочешь — прямо в Россию. — Я округлила глаза и даже встала, развернувшись к нем