так дёшево и глупо, его переживания, вызванные его же жестокостью. Но он трясся и качался от боли, что разрывала изнутри, пока я тонула в аквариуме, и он подскочил, готовый спасти меня самостоятельно, признавая перед всеми, что я ему важнее его репутации. Это сегодня он рисуется, пока не стоит необходимость выбрать раз и навсегда. Но когда выбор был… Даша стоила Сингапура. — Я не буду тебя убивать, — хрипло выдавила я. — Не будешь, или не можешь? Скажи честно. — Здесь мне очень захотелось надавить, полосануть это горло, чтобы из него больше не вырвалось ни звука, только вылилась вся кровь, алая, как у тех десятков или сотен людей, что он погубил. Он должен был бы искупить всё сотворённое зло своей кровью. Этот лживый язык, требующий честности сейчас, его стоило бы вырезать и скормить Гахо, чтобы Джиён смотрел на это, пока не умрёт. — Быть честной с тобой? — хмыкнула я. — Ты же и сам всегда всё знаешь, зачем тебе мои слова? — Я знаю, что не можешь. — Мои губы ещё сильнее поджались, а Дракон изобразил зародыш очень весёлой улыбки, отличной от предыдущей — усталой. — Но что же ты будешь делать, когда уберешь нож? Я-то тебя убить смогу. Подумай хорошо ещё раз. Может, убьёшь? — Ты уже убил меня. Разве ты не помнишь? — с неистовой ненавистью прошептала я, опять прищурив глаза. — Я утонула, отдав тебе душу. Телом моим ты стал распоряжаться ещё до этого. Когда я уберу нож, мне всё равно, что будет. Всё равно, как и на всё с тех пор, как Сынри спас меня. — Абсолютно? — Я с вызовом воззрилась на него и отвела лезвие от его горла, заведя руку подальше в бок. — Как видишь, — задрав подбородок, в который раз отдала я себя в его власть, потому что мне, на самом деле, больше не было страшно. С той самой декабрьской ночи я не чувствовала себя достаточно живой, чтобы дорожить чем-то, я не чувствовала себя. И теперь, когда угроза отступила от Джиёна, мне было всё равно, как он попытается наказать меня за попытку его убить. Я простила его, снова простила, и на этот раз куда правдивее и искреннее, чем тогда. Я выжала в этой попытке убийства себя, а не его, и из глаз моих полились градом слёзы. Мужчина несколько мгновений покосился на нож, потом на меня, восседающую на нём в свадебном платье. Закинув руку вокруг моей талии обратно, где она и была до того, как я прервала поцелуй поднесением лезвия к горлу, он обхватил меня за спину и наклонил к себе, подавшись вперед и прижимаясь. Поцелуй ударил вместо ножа, который всё ещё был в моей руке, невольно дёрнувшейся, чтобы оттолкнуться, но сознание помнило, что в ней оружие и не дало махнуть им по Джиёну. Я не могла помочь себе ею, пока не выпущу нож, но если я его отпущу, то, мне казалось, вся моя решимость и вообще всё, что ещё пыталось действовать и сопротивляться во мне потухнет и погибнет. Джиён продолжал целовать меня, вдавливая в себя всё сильнее, но если его губы я ощущала горячо и болезненно, будто на ожог приложили льда, то тело его в тонкой футболке отделял мой корсет, со всеми камнями и бусинами превратившимся в доспехи. — Пусти, пусти! — начав с ошалелого шепота, продолжала всё громче повторять я это слово: — Пусти, пусти, пусти! — я уперлась левой рукой в плечо Джиёна, но его правая всё равно прижимала меня к нему, его губы, отброшенные моими, впились в мой подбородок, побежали ниже по шее, по которой он не только шёл поцелуями, но и скрёб зубами, дирижировал языком, будто отведенный нож был сигналом стартовать в эротическом забеге. Может, стоило ударить его хотя бы в руку, в плечо, в бок? Я должна убрать его от себя, это чудовище, которому я жаждала отомстить, а удалось только показать силу доброты и прощения, несопротивления злу, прежде чем он окончательно сотрёт меня в порошок. Но Джиён поймал моё запястье, пережал и заломил руку назад, так что нож выпал сам собой. В тот миг, когда пальцы почувствовали пустоту, я осознала, что всё кончилось. Роль, что я желала разыграть, оказалась совсем короткой и не впечатляющей, непосильной для меня, я не смогла выглядеть убедительно; излучая свет любви и веры, я была жалкой, показавшей, что победитель всегда Дракон. Я сорвалась в эти слёзы и рыдание, затрясясь в руках Джиёна, опав на него, не замечая больше его поцелуев и объятий. Я плакала, плакала всей грудью, всем дыханием, невольно оказавшись лицом на плече Джиёна, сбежавшая невеста в белом, сама не заметившая, как оказалась уже не сверху мужчины, а рядом с ним, положенная им на бок. — Я не могу, не могу! — признавалась я, рыдая. Не билась в панике, не сражалась с Джиёном, алчно загладившим меня по щеке, плечу, предплечью. Я лежала и рыдала, потеряв чувство ненависти к этому злодею и убийце. — Я не могу убить тебя, что бы ты ни сделал! Я не способна убивать, мне проще умереть самой, понимаешь? Я не могу быть злом, я не хочу быть злом… Зачем ты хочешь его во мне? Зачем? Зачем ты меня калечишь? Зачем убиваешь и мучаешь? — Джиён схватил мою кисть и поднес к губам, жарко поцеловав, после чего обнял за плечи, прислоняя к своей груди. Я остановила слёзы, замерев, но мандраж по всему телу продолжался. — Что ты дрожишь? — уткнул моё лицо в себя Джиён так, чтобы ухо оказалось у его рта. — Девочка моя, Даша, не дрожи, не бойся, я ничего тебе не сделаю, не причиню вреда. Всё, больше нет зла, никакого зла, не бойся, пожалуйста, не бойся меня… — Я не боюсь, я никогда уже тебя не забоюсь, — прошептала я, всхлипнув, но как-то героически, без сантиментов, — ты можешь сделать всё, что угодно, но уже не испугаешь меня. — Вдруг моя кожа ощутила его ладонь на моём бедре. Задрав пышные юбки платья, она пробралась к нему. Джиён уложил меня на спину, продолжая задирать подол. — Я хочу тебя, прямо сейчас, хватит, хватит избегать того, что давно должно было произойти! Я хочу тебя трахнуть, на этой самой моей кровати, на белых простынях, плачущую и несчастную, трахнуть так, чтобы ты прекратила плакать! — Нет, Джиён, не надо, — попыталась выбраться из-под него я, но он вернул меня на место и прижал. Кажется, его всё-таки тоже сорвало. Он держал себя в руках и притворялся железным, каменным, непрошибаемым, но нет, он таким не был. Накал нервов, признаний, обвинений, любви и ненависти выбили в нём пробку сдержанности. — Не надо, я не хочу с тобой спать… я не хочу ни с кем спать, хватит, пожалуйста! — Нет, мы переспим, переспим сегодня же! — Ты… ты говорил, что не будешь… если я не буду хотеть… — Он схватил меня за лицо и заставил смотреть себе в глаза. Его пальцы почти до боли сжали щеки. — Но ты хочешь. Ты хочешь этого, Даша. Иначе почему ты опять здесь? Почему ты всё время здесь?! Почему ты, ёбаный нахуй, постоянно во всех моих фантазиях в этой постели?! Почему ты в этом доме?! — Потому что… — он ослабил хватку. — Потому что мне нигде не было так спокойно и уютно, как здесь. Потому что со мной случается ужасное, только когда я покидаю этот дом. Потому что только ты мог защитить меня от всего, и только ты мог причинить вред. Ты выбирал второе. Но если бы ты хоть раз… хоть один раз выбрал первое…я… я… — Ты — что? — Я… — коснувшись татуировки Джиёна на его плече, я опять всхлипнула и затрясла головой. Нет, это безумие! Это безумие, нельзя даже помыслить, что испытываешь что-то к человеку через пять минут после того, как хотела его убить. — Я молилась за тебя, я так хотела, чтобы ты стал таким… чтобы ты использовал свою власть во благо… — В твоё благо, Даша, на других мне поебать, слышишь? — Он впился очередным поцелуем. Я опять зарыдала прямо ему в губы, но он не отстранялся. Не глядя на мои всхлипы, он целовал меня и задрал окончательно подол, добравшись ладонями до голых ног и вцепившись в них. Я сорвано простонала сквозь плач. Почему я не отбиваюсь? Почему не ору, не бью его? Почему я плачу и отдаюсь ему? Его губы не оставили на моей шее места, где не побывали бы, и опустились ниже. Он целовал мои ключицы, дико, неугомонно, торопливо, будто нам дали пять минут на совокупление в кабинке общественного туалета. Пока его лицо опустилось ниже, я замотала своим, в поисках чего-то, что остановит меня, нас, что даст подсказку — почему нет, почему этого не должно быть. Я не знала, куда деть свои руки, ведь не обнимать же его? Не прижимать к себе? — Скажи, что любишь меня, скажи, что любишь! — вернулся к моим губам Джиён, пока я металась. Мы встретились глазами. Я в ужасе замотала головой сильнее. — Скажи! Скажи, что любишь меня! — «Нет! — беззвучно отвечала я одними губами, — нет, нет, нет!» — Скажи, что ты меня любишь! — закричал Джиён, стукнув рядом кулаком по подушке. Я вздрогнула. — Скажи, блядь, мать твою, что ты любишь меня, Даша! — схватил он меня за плечи и встряхнул, не отводя взора от моего. Моё лицо безостановочно водилось слева направо и обратно. Дракон отпустил плечи и поймал его, остановив, большими пальцами вытер слёзы и снова втянул в себя мои губы. Оторвался и повелительно, со злобой и рыком рявкнул: — Ты любишь меня! Говори! — Я сопела и хлюпала, вдруг поняв, что губы в принципе меня плохо слушаются. Джиён опустил руки под мой подол и сорвал под ним трусики. Я ахнула. — Говори! — отбросил он их. Я осторожно коснулась его плеч. Он развёл мои ноги и вжался между ними бёдрами, плотно ложась на меня. — Говори! — Л. лю…люб… — дыхания не хватило, и я замолчала. Джиён присосался к моей шее, оставляя болезненный засос. Его рука, гладившая моё бедро, прижала мою ногу к мужскому боку, чуть присогнув в колене. — Говори! — Люблю, — вытерзанно заплакала я и, произнеся это, как будто заново увидела Джиёна, нелегального повелителя Сингапура, который почти раздел меня и был настолько властен, что буквально приказал всем моим чувствам превратиться в любовь к себе. — Я люблю тебя… люблю… тебя… — шокированная собственными словами, застыла я, подобно статуе. Драконьи глаза вонзились в мои. Они сияли, а на губах появилась улыбка. Он прекратил кричать. — Ты ангел, Даша, но для меня ты личный демон… Любовь, которая не имеет для меня никакой стоимости, оказавшись в тебе, стала самым желанным, что я хотел в этой жизни, — он поцеловал меня, и я охотно ответила, ощущая его обнажающиеся бёдра между своими. Он снимал с себя штаны, где-то там, под моим пышным подолом, под которым всё ещё была подвязка невесты, чулки на завязках, идущие к кружевному поясу. На мне не было только трусиков. — Твоя любовь — это не просто любовь… Скажи, как ты будешь любить меня? — Как? — непонимающе закусила я губу, чувствуя очень интимные прикосновения внизу. — Пару лет, как своего жениха? Страстно и похотливо, как Мино? Походя, как всякого ближнего? Ты посмеешь любить меня так же бездарно и нищенски? Ты подаришь мне кусок своей любви, или её всю? — он поднял руку и взял крепко пальцами моё лицо. — Как ты будешь любить меня? — Он не пугал меня своим бескомпромиссным поведением, но обезвреживал настолько, что не хотелось ничего, кроме как повиноваться. Не спорить, не драться, не биться. Хотелось любить его, верить в него, доверять ему. — Я буду любить тебя своей жизнью, — прошептала я ему тихо, и он немного расслабился. — До её конца. — Что ж, попробуй не сдержать обещания, — приподнялся он на руке и второй сорвал вниз платье с лифчиком. Моя грудь обнажилась, и на лице его отразился настоящий пожар. Я никогда не видела Джиёна страстным до безумия. Он был циничным, ироничным, похотливым, зажравшимся, заинтересованным, утомлённым, скучающим, злым или абсолютно безмятежным. Но жаждущим чего-то до потери пульса? Я увидела это, полного до самых краёв чувствами Джиёна. — Потому ч