. Определённую трудность составляло отличать занятие любовью от незанятия. Мы физически стали так близки через души, что каждый наш вздох и взгляд был действием любви, поэтому то, как касаться друг друга, проникать друг в друга и как сливаться — было без разницы. Акт любви совершался беспрестанно. Мы просто не замечали, как далеко заходили, потому что для нас невозможно было зайти далеко — дна чувствам не было, из них нельзя было выйти, из состояния их ощущения, в котором потерялось ощущение самих себя. Я стала окончательно понимать, почему мы не должны оставаться вместе. Джиён может молчать и не говорить, но что-то мне подсказывало, что он пересёк границу, за которой пожертвует собой ради меня, а это значит, что он при опасности способен за меня умереть. А мне этого не нужно. Я не желаю его смерти, я не хочу быть её причиной, и я не хочу потерять его. Если для сохранности его жизни нужно отдалиться, то я сделаю это. Буду так далеко, как нужно, пусть только с ним ничего не случится. Мы должны потерять друг друга, чтобы жить. Вся эта система, этот новый догмат, разрушал моё прежнее понимание христианского вида, не нужно даже было и насмешек с аргументами от сингапурского короля. В православии я знала, что ради любви жертвуют собой и всем, чем могут. Так было правильно. Любовь выражалась в отдаче. А Сингапур вдруг открыл мне, что любовь может выразиться в спасении самого себя. Оказывается, приносить себя в жертву не обязательно, напротив, можно позаботиться о себе, и тем ты продемонстрируешь любовь. Речь, конечно, что теперь, что прежде, идёт о физической нашей оболочке. Я до сих пор до конца не очень понимала, что произошло со мной внутренней, какая я там и куда попаду после смерти. А что, если Дракон прав, и нас просто расщепляет на атомы? — Что же ты со мной сделала… что ты со мной делаешь? — держа моё лицо, целовал его Джиён, морщась от ударяющего в нас времени, от условий судьбы и от рвущейся изнутри борьбы, сопровождаемой болью. — А ты? Ты ничего со мной не сделал? — шёпотом, без упрёка спросила я. — И хочу делать ещё. Я хочу делать с тобой всё. В пределах разумного. — Да ладно? — улыбнулась я, кое-как прервав череду поцелуев и удержав Джиёна, запустив пальцы в его волосы. — Это ты-то, да чтобы остановился в каких-то пределах? — Ненавижу, — отталкивая меня от себя медленно, кусал губы Дракон, — я тебя так люблю, что ненавижу, я ненавижу тебя за то, что не могу привести в лад друг с другом мозги и сердце. Мне некомфортно из-за тебя с собой самим, мне тошно, как будто я неделю бухал, но хочу пить дальше. Собирайся, пожалуйста, собирайся и поедем, я не могу больше выносить это. — Ты можешь всё, — сказала я ему, отстраняясь и отпуская руки. — Но не всё хочу. Я разорвала наш взгляд и, отвернувшись и пойдя на выход, слышала за спиной, как Джиён разбивает что-то вдребезги на кухне, как сыплются осколки и рушится, ломаясь, даже не посуда или мебель, а чёрная душа Дракона, устремившаяся наружу, не умещающаяся больше в его неприметном теле. Только на втором этаже, где я умылась и причесалась, звон перестал быть слышен. Когда я спустилась вниз, он уже был спокоен и ждал меня у двери. Я оставила свадебное платье у него в спальне, не став одеваться так кричаще и празднично. Вряд ли я останусь незамеченной в нём в автобусе. Поэтому я осталась в футболке и шортах Джиёна. В его вещах. Я не стала доставать что-то из одежды, когда-то купленной мне им, и которая до сих пор валялась в шкафу в моей бывшей опочивальне. Я хочу быть в его одежде, в его шкуре. Мы не разговаривали, пока ехали. Утро вступило в свои права, было очень светло и становилось жарко. Дракон остановился у ближайшей остановки, где почти не было людей, на некотором расстоянии. Я вздохнула, взявшись за ручку дверцы. Не сумев перебороть себя, я посмотрела на Джиёна, упрямо не поворачивающегося ко мне никак, кроме как в профиль. — Поцелуешь? — Нет, — отрезал он. — Тогда… до встречи. Не забудь про Мино. — Не забуду. Иди. — Попросил он тоном, сдерживающим приказ. Кивнув самой себе, я вышла и побрела на остановку. Сингапур мне уже был отлично знаком, так что не грозило заблудиться и оказаться неизвестно где. В кармане шорт Джиёна лежали деньги, которые он мне сунул на дорогу. И я почти впервые здесь не почувствовала, что меня оскорбляет или порочит сование мне валюты. Меня не задабривали, мне не заплатили за секс. Меня обеспечили необходимым ресурсом, чтобы я добралась до места назначения. Простившись с Джиёном, я почувствовала отсутствие сил, отсутствие нормального сна уже два дня и, когда подъехал транспорт, я села на сиденье, на котором едва не уснула. Переборов дремоту, я добралась до своего района, вышла и побрела, как выжатый лимон, до подъезда. Единственное, что у меня было с собой, напоминающее о свадьбе, это белоснежный со стразами клатч, в котором лежал телефон, ключи, косметика. Лифт поднял меня на наш этаж, я повернула замок и вошла в квартиру. Её уже тоже залило солнце, жёлтое, горячее. Тишина стояла неприятная. Не одиночество, а отчуждённость наполняли её. Безмолвие ведь тоже бывает разное. Бывает насыщенное любовью, где слова и не нужны, а бывает пресытившееся непониманием, где слова и не помогут. Издалека выглянула Хадича, уже одевшаяся и, видимо, собравшаяся готовить завтрак. Я приложила палец к губам, призывая её не нарушать беззвучного покоя. Она понимающе опустила глаза, и шмыгнула обратно к себе. Я разулась и прошествовала в супружескую спальню. Со вчерашнего дня она супружеская, альков законной пары. Сынри, в костюме, по-прежнему спал на кровати, с которой даже не убрали покрывала. Я ждала, что когда увижу его, то мне станет гадко или невыносимо, но ничего не произошло. Присев возле него, я тщательно вглядывалась в его черты, лицо, сомкнутые веки, слегка приоткрытые губы. Муж. Боже мой, ведь это, на самом деле, мой муж! Я жена ему, а не любовница. И не невеста уже, а именно жена. Сынри, наверное, должен был стать мне роднее и ближе после этого. Но единственное, что я ощутила — это лёгкий стыд. Совсем лёгкий, потому что не считала зазорным изменять там, где настоящая любовь, тому, который никогда ни о какой любви со мной знать не хотел. И всё же, поступки Сынри вполне однозначно намекали на то, что он испытывает ко мне нечто серьёзное. Но он спал и не знал… Ничего не знал, ни о событиях ночи, ни о моих чувствах, ни о том, что, возможно, мог бы предотвратить что-либо. Что? Измену? Ах да, я изменила ему впервые ещё позавчера. Но следуя его же логике, то не считалось, ведь я была выпившая, и это была просто похоть. Так, кажется, объясняют мужчины своё распутство? Инстинктом и полигамией. Но Сынри проснётся, и тогда с ним всё равно придётся выполнять супружеский долг. А вот как изменить Джиёну? Изменить тому, кого любишь, с тем, который тебе всего лишь муж. Дилемма. Я должна избавиться от необходимости спать с ним. Я больше не смогу. Нет, не хочу Сынри с собой, в себе, на себе. Сняв одежду Джиёна и положив поглубже на свою полку, я вернулась обнажённая в постель и забралась под одеяло. В голове стал намечаться план, как поступить дальше. Избавление от порочной связи без любви необходимо. И это можно попытаться совместить с достижением конечной цели — оказаться как можно дальше от Дракона. Я почти придумала, как поступлю в стремительно приближающемся будущем и как развяжу этот запутанный узел. Но энергия закончилась и сознание померкло. Сон погрузил меня в глухую черноту. — Даша! Даша? Котёнок, просыпайся. — Я вздрогнула от поцелуя в щёку и подскочила, стараясь избежать повторения подобного. Приходя в себя, я опознала голос Сынри, сладко-ласковый, каким бывал крайне редко, когда эгоизм чудесным образом распластывался под тяжестью чего-то другого, и его руку, соскочившую с моего плеча, когда я вздыбилась, прижавшись к спинке кровати и натягивая на грудь одеяло. — Я напугал тебя? Извини. Но сколько ты собиралась спать? Уже половина четвёртого, обедать давно пора, а я без тебя никак не сажусь за стол. Я посмотрела на него, в домашних штанах, по пояс голый, явно принявший душ и взбодрившийся, в отличие от меня. Сынри улыбался, глядя на меня так, как будто я обязана была ему ответить такой же улыбкой. Он сидел близко, так что не получилось из-под него натянуть на себя достаточно прикрытия, и грудь осталась голой. Опустив на неё глаза, новобрачный наклонил голову, наметившись губами к соску, но я реще дёрнула одеяло и, едва не порвав его, всё-таки защитилась тканью, когда Сынри был уже почти впритык. Его взгляд поднялся. — Ты сердишься, что я проспал брачную ночь? — Он выпрямился, поглаживая мою ногу через одеяло. — Я сам не рад, не знаю, как надо было так умудриться? Вроде не так много пил. Но ты сама хороша! Не могла меня растолкать? Или ты тоже нарезалась, а? Женушка… — подтянулся он выше, намереваясь поцеловать меня. Я отвернула лицо, и его губы опять угодили в щёку. А моя ладонь легла ему на грудь, как упор. — Ну, солнышко, чего ты такая злая с утра? — Хочу в душ. И почистить зубы. — Ища пока что безобидные отговорки, я готовилась для главной. Даже не отговорки, а заявления, которое отобьёт ему желание ко мне приставать. — Меня ничего не смущает, — принялись его руки подминать меня и присваивать, чтобы добраться до оголённой плоти, чтобы размотать меня из кокона и положить под себя, чтобы удовлетворить своё неуёмное вожделение. Я порадовалась, что он не стал настаивать на поцелуе в губы после того, как я отвела лицо второй раз. Но его уста заскользили по шее и опустились ниже, что было совсем с трудом переносимо. Пытаясь убрать его, оттолкнуть, отодвинуть, я извивалась и выкручивалась, пока не выпала из постели на пол, оставив в руках разочарованного Сынри пустое одеяло. Он посмотрел на меня сверху вниз. — Даш, ну чего ты? — Я в ванную. — Быстро поднявшись, я поспешила туда, дав себе передышку. Господи, боже, как это всё ужасно, как сложно, как непереносимо! Джиён, который растерзал в клочья мою душу, доведший до безразличия к своему телу, примиривший меня с тем, что спать можно без зазрения совести с тем и этим, одной ночью с собой вернул тот мой благочестивый стыд и искреннее непонимание, как можно спать с кем-то без любви? Он хотел узнать, возвращается ли невинность души к людям? Да! Только это происходит внезапно, без осознанных намерений. Я просто вновь трясусь, как девственница. Я не могу выйти из ванной и ощутить на себе ладони Сынри, не могу целовать его, не хочу его языка ни во рту, ни между ног, не хочу его члена, не хочу его крепкой потеющей от усердия груди, прижимающейся к моей. Под шум воды, потекшей из открытого крана, я собиралась с мыслями. Намазав пасту на зубную щетку, я стояла напротив зеркала и разглядывала себя, думая. Макияж был смыт ещё у Джиёна в особняке. На меня таращилась из отражения всё та же российская девчонка, какая попала в Сингапур десять месяцев назад. Испуганная, потерянная, загнанная и очень, очень обычная, выглядящая на какие-нибудь восемнадцать, и жалко её, бедолагу, с этими голубыми круглыми очами, полными надежды на что-то. Чтобы скрыть от себя дрожь в руке, я принялась тереть зубы. Хотелось схватить трубку, позвонить Джиёну и попросить забрать меня назад, к себе. У меня был и его номер, и мой мобильный, я знала, где Дракона можно найти. Я могла это всё сделать. Но тем я бы подставила его, тем я привела бы нас к тому, чего он и опасался. Все бы узнали о нашей связи и принялись пользоваться, как слабым местом. И вот я в том положении, о котором говор