аю, как проехать в зоопарк, к колесу обозрения, к учебным заведениям и яхт-клубу. Неужели я больше не русская? Неужели этот город врос в меня, и я настолько с ним сроднилась, что уже люблю его жару и влажность, не замечаю отсутствия снега, знакомой речи, привычных блюд? Нет, неправда, я очень скучаю по холодам, по узнаваемым лицам, по простоте и быту своей глубинки. Я очень хочу домой, в Россию, потому что Сингапур для меня — Джиён, а если мне не видеть его никогда больше, то и этого города для меня нет. Невозможно жить в окружении всего принадлежащего Дракону, ощущать себя принадлежащей ему, и больше никогда с ним не пересечься. Такси нырнуло в широкий туннель, снова вынырнуло на поверхность, где слева возникли светящиеся небоскрёбы, а справа, за ограждениями дороги, сливаясь с непроглядным небом, чернел до горизонта Сингапурский пролив, одним сплошным полотном, и сквозь стекло машины огни кораблей вдали различались лучше, чем звёзды. Мы подъезжали к отелю. Это очень напоминало приезд в аэропорт, потому что комплекс Марины Бэй мало того, что состоял из трёх башен гостиницы (связанных между собой изнутри на первых этажах и имитацией гигантской лодки на крышах), так ещё из торгового центра, выставочных залов, музея, концертных залов и залов для конференций, и для того, чтобы оказаться в нужном месте и не заблудиться, дорога размножалась на улочки и переулки с указателями, куда, как и к чему ехать, на стоянку ли, к главному входу в отель, к Шоп-центру или Скай-парку. Но местные таксисты никогда не путались и знали всё наизусть. Поэтому я без проволочек выпрыгнула у парадного подъезда, оплатив свою доставку, и поспешила внутрь. Песочные мраморные плиты под ногами отзеркаливали сотни лампочек, что горели в большом холле, людей было много, как всегда, тут не бывало сиесты или обеденного часа. Толпы туристов, въезжающих, съезжающих, длинный ресепшен с услужливыми девушками. Я знала, куда примерно идти, но не помнила этажа, к тому же, не хотелось вдруг быть остановленной охранником, а потому предпочла подойти к свободному администратору и уточнить, где именно находится господин Ли Сынри? Рядом с рекламными проспектами стояла глубокая стеклянная плошка с леденцами, откуда я зацепила один, чтобы наверняка не пахнуть табаком. Поблагодарив за помощь, я направилась к лифту с конфетой во рту. Я сейчас нервничала не меньше, чем в ту ночь, когда потеряла девственность, но сам характер волнения был другим. Нет того безысходного страха и отчаяния, нет желания плакать и просить кого-нибудь о помощи. Я нервничаю, потому что не знаю, как решить собственные трудности, которые собираюсь решать именно сама. Не убегать от них, не безвольно падать и ломаться, не искать бритвы поострее — действовать. Этому раз и навсегда научил меня Сингапур, не смиряться, хотя смирение и есть одно из главных христианских достоинств, но, как заметил однажды Джиён, ждать райских наград, ничего не делая, а только молясь — это святость, а попытка приобрести их, прикладывая усилия — грех. Почему же христианский Бог любит безынициативных и тщедушных тварей? Потому что создал их себе на потеху и не хочет, чтобы они противились его, даже жестоким, желаниям? Я давно утеряла ответы на все эти вопросы, и не хотела больше пытаться реабилитировать Бога или отвечать за него. Если бы он хотел доказать что-то кому-то, тому же Джиёну, то нашёл бы, как вывернуть жизнь того так, чтобы тот всё осознал, но если подобных чудес не произошло, то зачем я буду стараться? Кто я такая, чтобы работать пиар-менеджером Иисуса? Часто мы берёмся за проповедничество идей, авторы которых у нас этого не просили, или вообще бы ужаснулись нашей интерпретации их теорий, или хотя бы выбранным для донесения информации методам. Христос был воплощением терпения, а я, ещё живя в России, видела множество прихожан, которые фырчат и грубят людям, неправильно что-то совершающим в каком-то обряде, или случайно задевающим что-то в церкви. Разве такие неофиты привлекут ищущих духовного отклика в паству? Если бы я не родилась в семье священника — меня бы никогда не привлекли. Я была таким же негативным образом для Джиёна. Я не показала ему счастья, понимания и здравомыслия, будучи православной. Я огорчалась, не умела находить выходы из ситуаций, срывалась, спасалась только благодаря его вмешательству, и страдала тоже. Он наглядно видел, что его воля в моей судьбе определяющая, как же он мог проникнуться ещё чем-то, помимо того, что и так знал: ему никто не может сказать и слова против, он король этой жизни, этого государства, окружающих его людей. Лифт открылся передо мной, и я прошла к президентским апартаментам. Постучать или не надо? Предупредить о своём появлении? А если заперто, то придётся стучать, но если Сынри просил привезти меня, то он в любом случае ожидает меня. Я попробовала просто повернуть ручку, и дверь поддалась, будучи открытой. Толкнув её, я оказалась внутри и, узнавая обстановку, виденную несколько месяцев назад, стала замечать то, что тогда не в состоянии была заметить, вплоть до большого чёрного рояля, стоявшего у стены поодаль. Как говорится, слона-то я и не заметила. В прошлый раз я не могла думать ни о чём, кроме того, что лягу под чужого и неприятного мне мужчину, что он сделает со мной что-то, чего я до тех пор не ведала. И сделает он это гадко, развратно. И вот этот чужой мужчина — мой муж. Его манеры в сексе несколько изменились, он стал мягче и внимательнее, он не лез, если у меня было откровенно плохое настроение. Он перестал быть мне сильно неприятным, и даже завоевал благодарность и расположение. И сейчас он сидел в глубине номера на кровати, глядя в пол, ссутулившись над коленями. Плавно приближаясь, я старалась почувствовать, в каком он находится состоянии? Возле него не стояло ни одной бутылки или стакана, запаха алкоголя тоже не было. Трезвый? Уже хорошо. Подступая, я чуть вытянулась, чтобы заглянуть в его руки, лежавшие между ног, на которые он оперся локтями. Нет ли там ножа или пистолета? Нет, в них ничего не было, пальцы сплетались друг с другом. Выдохнув, я немного расслабилась и набралась смелости произнести: — Привет. — Сынри размеренно выпрямил спину и обернулся корпусом ко мне, продолжая сидеть. — Доброй ночи, дорогая супруга, — без сарказма, но всё равно как-то уничтожающе сказал он. — Я… — Присядешь? — Он указал на стул напротив него. — Не хочется, — стушевавшись немного перед ним, покачала я головой. — Не думаю, что удастся быстро поговорить, лучше сядь. — Я послушалась и опустилась на сидение. Сынри замолчал, не зная, с чего начать. Я и подавно не знала, ведь поговорить хотел он, а о чём — понятия не имею. Тишина сразу же стала тягостной, чёрной, не спасаемой светом двух бра над изголовьем кровати, кроме которых в спальне ничего не горело. Я даже пошевелиться стеснялась, но конечности, как назло, от напряжения стали быстро застаиваться, и я заегозила, пару раз сменив позу. Только минуту назад я подумала, что Сынри перестал мне быть чужим, но вот он молчит, и я как будто не имею никаких прав перед ним: побеспокоить, коснуться, спросить, отвлекать. Это был редкий момент, когда в моих глазах он выглядел очень солидно и грозно, заставляя забыть о своём низком блядстве и отсутствии стержневой мужественности, за которую можно было бы полюбить. В такие мгновения в нём что-то такое было, притягательное, основательное и внушающее доверие. Больше всего сбивал с толку его взгляд, не останавливающийся на мне, не видящий меня. Есть две разновидности не ловящегося взгляда; первая — когда человеку стыдно, и он отводит глаза, не в состоянии сказать правду или признаться в чём-то, вторая — как раз та, которая сейчас присутствовала, когда человек обижен или оскорблён вами, и не хочет смотреть на вас, видеть, и от этого чувствуешь себя виноватой, не в своей тарелке, куском какой-то грязи, и даже очень хочется, чтобы наконец-то на тебя взглянули, но продолжают не смотреть, и презрение к самой себе сверлит до костей. Молчание сгибало и нервировало, так что я снова стала инициатором её истребления: — Посмотри на меня, пожалуйста. — Помешкав, Сынри дёрнул желваками и, оправив пиджак спереди, надменно повернул ко мне лицо, впившись глазами в мои. Так и будет тянуть резину? Я не могу так. — Мы разводимся? — Тебе этого так хочется? — Я думала, этого очень сильно захотел ты, — заметила я, ведь об этом именно он заговорил, узнав об измене. — Я был у Джиёна и говорил с ним… — испытывая меня взором, следил за моей реакцией Сынри. — С каких пор он стал выдавать справки о расторжении брака? — не дрогнула ни одна мышца моего лица. — С некоторых пор он стал давать для этого весомые поводы! — Чтобы не повышать тона и дальше, Сынри встал и подошёл к окну слева от меня, сунув руки в карманы и уставившись в ночь. Вид из президентского номера открывался на сияющую мириадами огней часть Сингапура. — Я объяснила тебе, зачем это сделала. — Я знаю, — спокойнее бросил муж. — Но я не могу теперь избавиться от картинки перед глазами, как этот тошный слизень тебя трахает! — Развернулся ко мне Сынри и, нависнув надо мной, достаточно громко выдал жалобу. Надо же, я тоже никак не могу забыть о том, как мы с Джиёном были вместе. — Я всё время думаю о том, как он на тебе елозил! Как лапал тебя, как касался тебя своими драконьими губищами! — Прекрати, — тихо и примирительно произнесла. Не так уж всё было и плохо, подумала я уже не вслух. — Наверное, ещё и ухмылялся после этого, да, унижая меня и мою гордость? Он всюду тебя трахнул, а? Как он это делал? Что он с тобой делал?! — Перестань! — крикнула я, и Сынри замолчал. Я прижала ладони к ушам, закрыв глаза и призывая терпение. Не хочу ни с кем обсуждать то, что было. Это моё, его и моё, наше, оно слишком сокровенно, чтобы кто-то лез туда и пытался озвучить, нарисовать картину произошедшего. — Покажи мне, осталось на тебе хоть одно место, которое он не поимел?! — А покажи мне на карте хоть одно место, из которого ты никого не трахал! — рявкнула я, успокаивая его. Сынри поджал губы, переведя взгляд ниже, на мою грудь, обтянутую скромным платьем. — Он наверняка балдел от твоей груди, да? — Хоть где-то угадал, надо же! — Она у тебя слишком идеальная, в меру пышная, таких не бывает у азиаток. Но она моя! Моя! — Сынри сорвался и, подхватив меня за бока, поднял со стула, начав расстёгивать молнию на спине. Я попыталась вырваться. — Пусти! Что ты делаешь? Отстань! — Убирая от себя его руки, я вертелась, но молния всё равно расстегнулась до середины, однако моё сопротивление подействовало отрезвляюще и Сынри, остановившись, прижал меня к себе оголившимися лопатками, пересеченными полосой бюстгальтера, прижал так крепко, обняв под грудью, что спёрло дыхание. Его губы поцеловали моё ухо. — Ты моя, Даша, моя! Мы забудем это всё, правда? Уедем и забудем, ты больше ни с кем не будешь спать, кроме меня. Если хочешь, со мной тоже можешь спать не часто, иногда, чтобы я чувствовал тебя хоть иногда, знал, что ты моя, что ты больше ни с кем… Мы простим друг друга? — Он развернул меня на себя и стал покрывать лицо поцелуями, особенно остановившись на синяке, сделанном им же самим. Мне не было больно или противно, но всё равно почему-то хотелось удержать его от этих жестов — Куда ты собрался уезжать? — уловила я главную мысль, остановив его. — Из Сингапура, прочь отсюда, здесь нечего делать! И я не смогу тут больше находиться, всё время поблизости с человеком, который… Нет,