Дома
— А почему ты летела именно в Сеул? — спросил меня, наконец-то, Сынри. Нам оставалось ещё ровно столько же в небе, сколько мы уже пролетели — пять часов. Вокруг большинство пассажиров спало, отдохнувшие, удовлетворённые, возвращающиеся в серые российские будни, видящие во снах отлично проведённый отпуск. А, может, кто-то и разочарован, что не нашёл на отдыхе чего-то сказочного и сногсшибательного, поэтому дремлет в видениях о домашнем уюте. Нам с мужем не спалось, и мы шёпотом взялись интересоваться друг другом, в кои-то веки и ко мне был проявлен не физический интерес. — Ну… это сложно объяснить, тут нет ответа вроде «хотела увидеть башню Намсан» или вроде того. — Я заметила, что Сынри продолжает слушать и ждёт подробностей. На кратчайший миг ко мне вернулось смущение от столь пристального взгляда, и я давно забытым жестом затеребила от неуверенности выбившийся локон. Что ж, попытаюсь восстановить всё, что привело меня к последующим поворотам судьбы. — Я заканчивала десятый класс — это предпоследний год обучения в русских школах, было это в две тысячи шестнадцатом. Экзаменов в конце этого класса нет, и времени свободного — огромное количество. Я собиралась поступать в томский политех, на инженера или вроде того, и разбиралась в предметах, которые там были нужны, поэтому никогда не мучилась с дополнительными занятиями. Но по какой-то иронии судьбы я наткнулась на азиатские сериалы. Знаешь, мне всегда было некомфортно среди русской молодёжи, мне окружающее общество казалось пошлым, нелепым, глуповатым. — Джиён недаром заверял меня, что я всегда ставила себя выше. Нет, я не была гордячкой, но любовь к ближнему — это скорее было моим стремлением, кредо, чем реальным чувством. Я хотела исправить людей, сделать их лучше, но любить их такими, какие они есть? Не знаю, теперь не могу сказать, было ли это настоящим. Я готова была отдавать им всё своё до последнего, но тогда, год назад и больше, это были совсем неосмысленные желания, не проанализированные, инерционные. После стольких месяцев в другом обществе, в других условиях, где день за днём мне навязывали: думай, думай, думай, я наконец-то думаю, и не могу осознать своей забитой головой канувшую в небытие мозговую пустоту. Это как заставлять себя вспомнить день накануне собственного зачатия, когда тебя и на свете-то не было. Как богатому понять бедного? Как здоровому понять больного? Живому мёртвого? Как присутствию понять отсутствие? Обратно все эти связи тоже понимание не включают. — Меня раздражал разврат, мне хотелось плакать от сквернословия и ужасного отношения всех друг другу, юных к взрослым, детей к родителям, учителей к ученикам, рабочих к начальству, мужчин к женщинам. И вдруг мне открылся мир, где нет обнажёнки, как на нашем телевидении, где нет матерных слов, где так невинно целуются, так вежливо себя ведут, так философски ко всему относятся. Азиатские сериалы — это колоссальная реклама ваших стран. Правда, я начала с японских, потом были корейские и тайваньские вперемежку. У меня создалось ощущение, что где-то живут совсем другие люди, воспитанные, тактичные, идеальные. Я стала увлекаться культурой и историей Японии, Кореи, Китая. К Японии у меня, правда, любовь быстро поугасла, слишком воинственными казались все жители страны Восходящего Солнца. То на Россию нападали, то на Китай, то Корею держали под колониальным гнётом. Теперь ещё я знаю, что они даже в Сингапуре народ угнетали, хоть и недолго. В общем, японцы меня к себе не расположили. Китай… Мои бабушка и дедушка постоянно ругаются из-за коммунизма, я по наивности своей до последнего думала, что за брошенный не туда взгляд в Китае расстрел и лучше туда не соваться, как в Северную Корею. Таким образом, за одиннадцатый, последний класс, что мне оставалось доучиться в школе, я окончательно определилась с тем, что хочу в Южную Корею, потому что там всё очень замечательно. И я, судорожно записавшись на подготовительные курсы, обзаведясь учебниками, словарями и разными методическими материалами по изучению корейского, поступила на переводчика корейского в ТГУ. Я ждала, когда более-менее хорошо овладею языком и копила деньги, подрабатывала летом в кафе и на заправках, сиделкой и продавцом, даже месяц проработала менеджером по уборке помещений, — засмеялась я, — уборщицей, в смысле. Но, конечно, всё равно с деньгами мне помогли родители, папа поощрял моё желание держаться хороших компаний и, даже будучи священником, предпочитал, чтобы его дочь сторонилась распущенных ребят и девчонок. Они с мамой знали, как я мечтаю поехать в страну Утренней Свежести, найти приличных друзей, оказаться в окружении цивилизованных и культурных сверстников… — Сынри не выдержал больше и тихо засмеялся. — И как, оправдались чаяния насчёт корейцев? — Риторический вопрос? — хмыкнула я. — Таких паразитов в России ещё поискать надо. — Значит, поиск высокоморального общества привёл тебя в бордель? Какая ирония! — Да, моя мания приличия сыграла злую шутку, — вспомнила я опять слова Джиёна. — Но теперь я знаю, что нет разницы в национальностях и странах, нет разницы в законах и религиозной принадлежности. Все люди разные, и в то же время такие похожие… Это удивительно, понимать, насколько все равны, и насколько при этом не найти двух одинаковых. А ещё более странно понимать, что сам человек, всякий, не является каким-то определённым. Мы все разные даже сами в себе, мы как гранёный камень, который пропускает через себя свет, он преломляется по-разному, и оттого мы способны сиять, отсвечивать, бликовать, быть прозрачными или затухать, уходить в тень и гаснуть. Каждый человек — это зло и добро, и ещё много-много всего различного, каждый проявляет себя так, как вынуждают его обстоятельства, а мы смотрим на эти сиюмоментные поступки и думаем: так вот он какой! Но мы увидели только одну грань, и так глупо по ней составлять полностью впечатление о ком-то. Пока не проживёшь с человеком полжизни, никогда не узнаешь, каков он, но даже тогда, если изменятся обстоятельства, он тоже сможет измениться. Прав был мой папа, который всегда говорил: «Ненавидь грех, а не человека». До Сингапура я не очень понимала его слов. — Теперь даже я их понимаю, — улыбнулся Сынри, взяв мою руку. — Мне всё больше хочется познакомиться с твоим отцом, жаль только, что я не буду понимать всего, что он говорит. — Я переведу, если будет что-то любопытное, — пообещала я. Как мне объяснить родителям всё? Как представить Сынри и стоит ли ему задерживаться у меня в гостях? Боже, я ужасная девица, я хочу выгнать мужа несмотря на то, что он становится хорошим. И меня начинает грызть совесть. В Домодедово мы совершили посадку утром, по графику, поспав в самолёте часа три, не больше. Выпив кофе там же, в одном из кафе, мы с Сынри оставили вещи в камере хранения и сели на такси, чтобы прокатиться по столице моей необъятной родины. Я никак не могла поверить своим глазам, что вокруг всё на русском, надписи, объявления, разговоры; я со всех сторон слышала русскую речь, и иногда казалось, что мне надо сосредоточиться, чтобы понять её, чтобы настроиться снова на тот язык, на котором я думала и продолжаю думать, но который на слух стал непривычным. Сынри спрашивал меня о том и этом, о проносящихся за окном авто местах, о постройках, об увиденных объектах. Я сама не очень знала столичную географию, но читала указатели и переводила ему. Не могу сказать, что Сынри был настроен враждебно, но лёгкое отторжение сквозило в его лице, смешиваясь с неподдельным любопытством. Так же и я смотрела на Сингапур, когда меня везли в бордель Тэяна с Викой, с оглядкой, страхом, настороженностью и непониманием. Я снова вернулась к большим пространствам, и то время, что заняло бы пересечение Сингапура от и до, ушло только на поездку от Домодедово до МКАДа. Конечной моей целью был Кремль, я хотела показать его Сынри. — А что означает название Москва? — спросил меня он. Я почесала лоб. — Ничего… вроде бы ничего, просто слово. А разве Сеул что-то обозначает? — Да, на древнекорейском это значило «столица». Сеул значит «главный город». — Да? — Я задумалась сильнее, вспоминая всё, что могла. Нет, в русском не было ничего похожего на слово «москва», а старославянский я не знала. И вообще, тут раньше вроде финно-угоры жили, они, наверное, назвали местность «Москва»? Откуда же мне знать финно-угорский? — Ну, а у нас вот ничего не значит, просто назвали. Наверное, слово понравилось. — У вас, я смотрю, — цокнул языком Сынри, — вообще никакого рационализма. Назвать просто так, набором звуков! — Ты же сам говорил, что в России всё делают от души, и нам не хватает ума на что-нибудь логичное… — Я такого не говорил, — нахмурились его брови и я осеклась. — Да? — Спохватившись, я отвлеклась за якобы увлекательное нечто за окном такси. — Наверное, кто-нибудь другой сказал. — Естественно, другой, тот самый другой. Самый другой. Это вроде как есть не очень другие, похожие между собой, но не такие как вон те, а есть самый другой, совсем другой, каких больше нет. И находясь рядом с мужем, мужчиной, которому я пока что принадлежу, или, скорее, с которым мы принадлежим друг другу, я продолжаю чувствовать присутствие того, словно незримо тащу его следом, держу за руку, веду рядом, разговариваю с ним, открываю глаза шире, а это не он. А вот если загляну внутрь себя — там его найду. Огорчало это или радовало? Не порваться бы посередине, остановившись на «всё равно». Этот день в Москве превращал меня в чужестранку на собственной родине. Я и без того не знала толком столиц