ставляешь мужчину — так и спи с ним! — парировал он мне в лицо, добив уместной перестановкой. Негласно в этом прозвучало «ты влюблена в Мино, что же будешь с этим делать?». — Ты передергиваешь… — Нет-нет-нет, смысл твоего утверждения заключался в том, что мысли не должны расходиться с действиями. Вот основа. А твои мысли с действиями расходятся. Будешь отрицать? Ты сказала, что всё-таки имеешь сексуальные желания, а как они возможны без фантазий? Иначе ты не узнала бы об их наличии. Мы оба знаем, кого ты хочешь. — Джиён, ты сам знаешь, что это невозможно, к тому же, ты запретил ему даже пытаться со мной… — А если бы не запрещал? — Мне хотелось, чтобы он отвернулся от меня, не пилил так взглядом, не улыбался так провидчески и нагло, не сидел так небрежно-властно, будто пряха людских судеб. — Отдалась бы ему? — Нет, — не зная, верить ли себе, решила я упорствовать до конца хотя бы на словах. — Почему? — До свадьбы — нет, и без благословения родителей я ни с кем соединяться не собираюсь… — А если тебе придётся навсегда остаться в Сингапуре? Если ты никогда больше не увидишь родителей? Я не угрожаю, просто представь. Ты что, никогда не выйдешь замуж? Никогда не заведешь семью? — А почему тебе можно, а мне нет? — не выдержав, огрызнулась я. — Ты же не собираешься этим обзаводиться! — Но я-то и не хочу, а ты? Разве среди твоих приоритетов семья не на первом месте? — Пока я в твоей власти, я не хочу и думать об этом. Зачем? Чтобы оказаться в положении, подобном Викиному? Я бы никогда не пошла на аборт и меня, наверное, пришлось бы пристрелить, наконец. — Зачем же? Отправить в нижний бордель. — А там бы я сама удавилась, — фыркнула я. — Отменная логика… от ребенка не избавлюсь, потому что это убийство, а удавиться, убив двух зайцев одним выстрелом — это пожалуйста, — его взор опять лазерным лучом стал пригревать на мне точки тут и там. — Это ты называешь подвигом и праведным поступком? Спасти одну жизнь, чтобы погубить две попозже? — В твоих возможностях решить всё вообще без жертв. — Но мне-то до них нет никакого дела. — Но я прошу тебя! — сорвалось у меня. Замолчав, я внимательно всмотрелась в Джиёна. Передернуло ли его? Исказилось ли его лицо от прошения? Нет, он был так же спокоен, как и до этого. — Что ты хочешь получить за то, чтобы Вика и её ребенок остались в сохранности? — О, мы вернулись к тому, с чего и начинали — а что ты мне можешь дать, Даша? Ничего. У тебя нет ничего, чтобы торговаться со мной. Ты принадлежишь мне, Вика принадлежит мне, пол-Сингапура принадлежит мне. Вопрос выгоды вообще неуместен, по отношению к вам я могу быть только меценатом, а это занятие не по мне. — А если я найду деньги, чтобы заплатить тебе за Вику, ты отпустишь её? — Глаза Джиёна словно позеленели, как у удава, хотя были черно-карими. — Деньги? Где ты их возьмешь? Продашь свою девственность? — Долго гадать и не надо было, это единственное, что у меня осталось. Я потупилась, опустив ресницы. — Если ты сделаешь это, то в бордель поедешь сама, хотя Вику я отпущу. В сделках я стараюсь быть честным, и если получаю деньги, то делаю, что за них обещано. — Мне, действительно, больше нечего предоставить, кроме моей невинности… Я могла бы отдать её тебе за Вику, но она и так принадлежит тебе, вместе со мной, поэтому придётся найти деньги со стороны… — Я бы переспал с тобой, — вдруг произнес Джиён. Я вздрогнула и посмотрела на него. Он дотянулся до прикроватной тумбочки и взял с неё сигареты, принявшись закуривать. — Серьёзно, я не халявщик, я щедро оплачиваю любовниц, с которыми трахаюсь. Я удовлетворяю капризы тех, с кем сплю. Но если мне надоедают их капризы, то я перестаю с ними спать. Так что, если бы мы с тобой трахались, и ты попросила бы отпустить Вику я, конечно, рассмотрел бы этот вопрос, возможно даже исполнил бы твоё желание, но, Даша, есть маленькое «но». — Тонкая струйка дыма просочилась между его губ и взвилась ввысь. — Я не сплю с теми, кого нужно уговаривать, принуждать, по кому видно, что им это неприятно, противно, отвратительно. Когда я вижу нежелание на лице женщины — у меня не встанет, понимаешь? Мне неприятно, когда от меня кому-то в постели неприятно. — Ты хочешь сказать, что никогда не спал с проститутками? Они же это не по любви делают… — Ох, Даша! Шлюхи за деньги такие актрисы, что в их взгляде больше любви, чем в по-настоящему любящей бабе. Они всё делают умело, с азартом. Вялых и не умеющих изображать удовольствие я не снимаю. Но да, я пользуюсь продажными услугами реже, чем трахаюсь по взаимному согласию, в ходе какой-нибудь интрижки. Вот Кико… я не влюблен в неё, но какая из неё летит страсть! Она обожает меня, и меня это заводит… Я хочу видеть в глазах обожание, потому что хочу, чтобы меня обожали. — Любили. Назови это правильно — любили, — исправила я его, вызвав в собеседнике легкую хмурость. — Ты хочешь любви, тебе её не хватает. — И что же, ты можешь мне её дать? — натянуто ухмыльнулся он. Неужели я уколола верно? Неужели попала? Он не верит в любовь, как сам говорил, но не стал со мной спорить. Или это очередная ловушка? — Ты можешь отдаться мне с пылом-жаром и блаженствовать в моей койке? — всё сильнее веселился он. Я лишь попыталась это представить, как поняла, что более чем не готова на такое. Я-то актриса никудышная. Тем более теперь, когда по уши завязла в чувствах к Мино. — Нет, не могу. В том виде, что ты описал — не могу, но я могу испытывать к тебе человеческую любовь, теперь, когда поняла, что она нужна тебе, — впервые, я не дала открыть ему рта, хотя видела попытку, и продолжила: — Ты веришь в любовь, ты с ней просто не сталкивался, поэтому пытаешься корчить из себя эгоиста, прячась от невезения в любви. Но ты её хочешь, потому что знаешь, что она есть, но ты ещё ни разу не столкнулся с той, что приняла бы тебя полностью, не за твои деньги, не за твою власть, которая увидела бы в тебе тебя истинного, и полюбила его. Ты не нашёл ту, которой не жалко будет ради тебя своей жизни. Даже если ты не осознаёшь этого отсутствия и не страдаешь от него, это не значит, что ты его хоть немного не ощущаешь. Не потому ли ты никого не пускаешь в эту кровать, — указала я подбородком на то, где он сидел, — Что тебе страшно, что в твой интимный мир ворвутся, ты доверишься, а тебя предадут. Ты боишься предательств, потому и прячешься за любовью к себе и цинизмом. Потому ты и ищешь обожания в глазах любовниц, а как только оно хоть немного блекнет или его нет — бежишь. Чтобы тебе первому не сделали больно. А тебе можно сделать больно, потому что ты тоже человек. И умеешь чувствовать. Не только сексуальное влечение. Ты намеренно всё упрощаешь и придаёшь телесность всем явлениям. Ты отрицаешь душу, чтобы тебе в неё не лезли. Хотя вот она, — теперь я ткнула на кровать уже пальцем. — Вот она, твоя душа, чистая, одинокая, запертая ото всех. Ты пытаешься прокурить её и залить спиртным, но дым постоянно выветривается, а алкоголь испаряется, ты придаёшь ей загадочности, но за ней только бессмысленность. Тайны нет, нет потерь — ты ничего и не находил, чем заполнить нутро, и напихал туда то, что попалось — корысть и материализм, так было проще, да? Ты сдался, ты проявил слабость, потому что не попытался дойти до главного риска — риска открыться и впустить в себя кого-то, потому что ты знаешь, что кто-то — кто бы это ни был, — как дым и алкоголь не исчезают под утро, а остаются в нас, иногда навсегда. До самой смерти, вместе с нашим сознанием и эго, которых ты приписал в единственные спутники нашей жизни. — Всё? — умиротворенно спросил Джиён, выдержав паузу. Я кивнула. Он широко развел руки и звонко зааплодировал. Похлопав с сигаретой меж пальцев, он сунул её обратно в рот, придерживая уголками губ. — Я на тебя вискарём надышал? Это было блестяще. Я почти проникся. Боюсь ли я предательств? А кто их не боится? Мне они не нужны, и самый разумный выход — это страховаться от них. Сравнить мою душу с постелью было верхом издевательства, Даша. За что ты так с моей бедной постелькой? Моя душа куда грязнее… Желание любви? Да, мне нравится быть любимым, а кому нет? Я не претендую на неповторимость. Только проблема скорее в другом: я не сталкивался с той, от которой хотел бы получать любовь на протяжении всей жизни, и уж тем более не встречал ту, которой захотел бы подарить свои какие-то чувства. Вот не просыпаются они к недостойным. — У тебя мания величия, — промолвила я сквозь зубы. — А у тебя приличия. — Мужчина поднялся, затушив окурок в пепельнице. — Ладно, поеду я, займусь эгоизмом с Кико. Может быть, даже не буду представлять никакую другую. — Так что насчет Вики? — Джиён остановился рядом со стулом, на котором я сидела. — Нет. — А если я найду деньги? — Да, но учитывая способ, после этого сразу в бордель. Впрочем, не всё равно ли тебе там уже дальше будет? — А если я постараюсь полюбить тебя? — не знаю зачем, спросила я, задрав голову. Я не представляла, как это можно сделать, как можно избавиться от чувств и мыслей о Мино? — Вот так сразу, по заказу? По щелчку? Я не поверю. Но это было бы интересно… ты же знаешь, что влюбленные дарят не только тело, но и душу. А твоя вроде как Богу принадлежит? Меня это не устраивает. Если хочешь отдаваться любви, то полностью, и не надо третьих лишних в виде невидимых высших сил, — он присел возле меня на корточки. — А тебе самой-то было бы не страшно? Ты тут толкнула такую речь о том, что я не впускаю никого к себе, что боюсь… А ты доверила бы мне свою душу? Рискнула бы впустить туда человека, который причинил тебе столько боли? Чем больше я рассуждаю на этот счет, тем больше мне нравится эта идея… А что? Давай. Давай ты полюбишь меня, станешь полностью моей — разделять мои взгляды, понимать меня, любить меня вместе с моими поступками, прощать всё… пить виски со мной в любое время, спать со мной без венчания — на всё это способна только влюбленная женщина. При этом никаких гарантий в том, что это навсегда, и что я отвечаю взаимностью нет. Отвергнешь свои принципы ради любви? Я мигом отправлю Вику в Россию. — Ты предлагаешь мне не отдать тебе душу, а погубить её. Добровольно делать то, что для меня невозможно. — Так вот и выбери, погубить тело, продав девственность и попав в бордель, или погубить душу, доверив её мне. — Ничего себе альтернатива… — Подумай, Даша, подумай, — встал Джиён и, подойдя к двери, дал понять, что ждёт, когда я покину его спальню. Погруженная в тяжелые раздумья, я вышла, и он закрыл свои апартаменты. Душа или тело, тело или душа? Или махнуть рукой на Вику, бросив её на произвол судьбы. Я не смогу, я никогда не прощу себе того, что не помогла ей. Разве закрыть глаза на чужие муки и несчастья не будут такой же гибелью души? Я предам всё, чему меня учили, если не протяну руку помощи. А тело — что тело? Его век короток, рано или поздно оно постареет, умрет, разрушится. Им ли дорожить перед угрозой вечных мук…