к подсознательно не воспринимается соотносимым с умом, добротой и благородством. Я повернулась и столкнулась с насмешливым взглядом Дракона, прочитавшим на моём лице неприязнь к тому трио. — Добрые и хорошие, да? — Как бы они не выглядели — это не повод убивать! — Значит, сексуальное рабство, — подытожил Джиён и закурил. — Нет! — возмутилась я. — Защитница сирых и убогих, прекращай жалеть хотя бы убогих по собственному желанию. — Он слез со стула. — Пошли обратно, а то нас потеряют. — Я не смогла возражать дальше, потому что ничего не слушая, Джиён пошел к кабинке, и мои протесты остались при мне. В кабинке музыка звучала тише, и хотя бы это подействовало на меня благотворно, но смог стоял тот ещё, так что можно было повесить не только топор, но и растянуть бельевые веревки, чтобы развесить всё, что захочется, плотность дыма выдержит. Рядом с так и не добравшимся до казино Сынхёном сидел какой-то мужчина, а по бокам от них две девицы, чьи наряды, блестящие от пайеток, как в каком-то кордебалете, были ужасающе сексуальными. Девушки были красивы, но их развратный смех и бесстыдные руки, поглаживающие колени мужчин, выдавали если не профессиональных путан, то давно вставших на тропу аматеров интимных утех. Опустив взор в поиске оставленного перед уходом сока, я нашла его, но, вспомнив «розыгрыш» Сынхёна, не взялась его допивать. Мне и присаживаться не хотелось в такой компании, но Джиён подтолкнул меня в мой уголок, и я всё-таки села. Продолжая смотреть на сок, я заметила что-то неладное краем глаз, и повела ими следом за творящимся на столе, рядом. Расчистив перед собой пространство и отодвинув всю стеклянную посуду, Сынхён высыпал какой-то белый порошок и, достав кредитку, стал выводить из порошка тонкие дорожки. Мне быстро всё стало ясно. Округлив ошарашенные глазищи, я посмотрела на Джиёна, взявшего маленький пакетик с таким же порошком у третьего мужчины. — Джиён! — ахнула я, видя, как он распаковывает целлофан, стремясь к содержимому. Он отвлекся, кивнув мне «что?». — Ты… ты что, будешь принимать наркотики?! — А я разве не говорил, что употребляю их? По-моему, говорил. — Я захлопала ртом, не в состоянии высказать всё, что думаю. Дракон тем временем насыпал маленькую белую горку, и тоже полез в карман за пластиковой карточкой. — Это кокаин высшего сорта, Даша, он не вызывает привыкания. Ты можешь считать меня наркоманом — твоё дело. Я балуюсь этим от силы раз в месяц, или даже реже. Я не дурею с этого, так что опасным не стану. — Тогда зачем тебе это вообще?! — Он поднимает настроение, дарит чувство эйфории. — Ты же говорил, что тебе не скучно, так зачем поднимать настроение? — Ну… оно поднимается от удовольствия. Это как от секса. Им же занимаются не потому, что скучно, а потому, что хочется. И разве считают наркоманом человека, который занимается сексом регулярно? — Даже если я сейчас не могу объяснить, почему это плохо, я не перестану считать это отвратительным, — сказала я, посмотрев, как Сынхён вдыхает кокаин через маленькую трубочку. Это было гадко, неприятно, аморально, нездорово, падше. Как на каком-то кругу ада, где резвятся черти. Гортанный смех девушек показался мне каркающим, мужчины душевнобольными, стены давящими. — Я хочу уйти, — заявила я, и Джиён замер, прежде чем вдохнуть первую порцию. — Куда? — Куда угодно. Мне не нравится, ничего не нравится. — Прищурившись, он хмыкнул, с неким сожалением проведя языком под верхней губой. — А ведь ты намеревалась быть со мной везде, попытаться понять меня, посмотреть мой мир, с моей стороны, моими глазами. Но продолжаешь отвергать всё, хотя тебя никто не заставляет участвовать. Я не хочу сейчас домой, и намерен остаться, — отвернувшись, он ловко скользнул по кокаину трубочкой, вдыхая одной ноздрёй. Белая пыль исчезла со столешницы, перекочевав вовнутрь Дракона. Если бы мне было куда идти, или у меня были бы деньги — я бы всё равно ушла, но я была в безвыходном положении. Зря я отказалась от предложения пригласить сюда же Мино. С ним я могла бы испариться из клуба. Девушки и Сынхён с мужчиной переговаривались на английском, так что я не могла понять, о чем речь, но судя по появившимся жестам, Сынхён предложил попробовать наркотики своей соседке, а она, не то кокетничая, не то и в правду никогда раньше не пробовав этого, отказывалась, кривляясь достаточно соблазнительно и достоверно для мужчин. Однако друг Джиёна не хотел от неё отставать и, выдув уже три дорожки, упорно уговаривал, заверяя, видимо, что это не трудно и здорово. Какого рода блаженство дарит кокаин? Меня не тянуло попробовать, я хотела понять Джиёна, пока совершенно не изменившегося, но приникнувшего ко второй белой линии. Соседка Сынхёна, как я заметила, с большим удовольствием бы принялась за другой источник наслаждений, названный Драконом — секс, но когда она слишком сильно приникала к Сынхёну, он как-то подергивался и, словно невзначай, отстранялся. Её руки с себя он убирал вежливо и почти незаметно, а когда её губы пытались прошептать ему что-то прямо в ухо, он разворачивался к ней лицом и говорил глаза в глаза. При этом всём вид его был столь участливым и готовым к грехопадению, что ни одна женщина бы не заподозрила, что с ней не хотят иметь дела. Хочет он или не хочет всё-таки, до конца не могла понять и я. Новый взрыв смеха вывел меня из раздумий. Джиён обратился к другу на корейском: — Что она такого сказала? — Спросила, нет ли менее глупого способа попробовать эту штуку? Я сказал, что кокаин проникает через слизистую, и у нас возникла дилемма — через какую же другую слизистую ему можно позволить проникнуть внутрь? — А что, так много вариантов? — засмеялся Джиён. Я не совсем поняла их иронии. Сынхён вернулся к собеседнице, которой сообщил что-то своим басистым приглушенным голосом. Её глаза загорелись ярче, так что она вся будто бы запылала каким-то потаённым ядром. Они переговорили о чем-то с энтузиазмом, после чего мужчина подал ей руку и, не вставая сам, вывел перед собой, поставив между своими коленями и столиком. Девушка сказала о чем-то подруге, та тоже развеселилась и хлопнула в ладони. Я продолжала ничего не понимать, а Джиён продолжал не очень интересоваться происходящим. Снизу вверх посмотрев на стоявшую перед ним особу, Сынхён медленно поднял руки и, взявшись за подол короткого платья, повел его вверх со скоростью выбирающейся из старой кожи змеи. У меня ком образовался в горле. Мне нечего было сказать на то, что передо мной пытаются раздеть девушку, которая оказалась под платьем в ничего не прикрывающих толком голубеньких стрингах, открывших взорам всех присутствующих подтянутые упругие ягодицы, но при этом смеющуюся и, без стыда и смущения, жадно смотрящую в ответ на Сынхёна. Застыв на один короткий взгляд, мужчина опустил глаза и, так же плавно, потянул трусики вниз. Я вжалась в спинку, забыв о том, кто я, где я, желая закрыть веки и появиться далеко-далеко отсюда, но я осознавала, что даже закрыв их, буду продолжать находиться рядом с этим распутством, блудом и пороком. Трусики упали вниз и Сынхён, облизнув два пальца едва высунутым кончиком языка, словно не хотел, чтобы его кто-то видел, провел смоченными пальцами по кокаину, после чего я пыталась заставить себя отвернуться, но всё равно уже понимала, что произойдёт. Рука скользнула между ног девушки, и пальцы оказались в самом вверху, просунутые между половыми губами, коснувшиеся той самой слизистой, которая послужит проводницей наркотика в кровь. Обнаженная бесстыдница простонала, когда пальцы Сынхёна вошли до конца. Подскочив, я наконец-то взяла себя в руки, чтобы покинуть эту извращенную конуру. Меня поймали за руку. Я обернулась на сделавшего это Джиёна. — Куда ты? — Я же королева Сингапура до конца недели, или ты забыл?! — крикнула я. — Куда хочу — туда и пойду! — вырвав свою руку из его, я выбежала прочь, не останавливаясь, пока не пересекла границу клуба и не оказалась на улице. Шумная от нескончаемого потока уходящих и приходящих в ночное заведение, она ни чем не привела мои мысли в порядок, пестрящая огнями, жужжащая такси, гудящая голосами и хохотом. Куда идти? Некуда. Мне совершенно некуда и не к кому идти, у меня нет ни копейки, вернее, ни цента в кармане, да и кармана нет. Сумочку я забыла рядом с Джиёном, да там и не было ничего, кроме расчески и гигиенических средств. Плевать! Я просто пойду прямо, подальше отсюда. Сингапур — одно из самых безопасных мест мира, здесь нет преступности, и никогда ничего не происходит, противоречащее закону. Так повествуют официальные сообщения статистики и проспекты туристических фирм. Но было здесь и то, о чем никто не знал — логово Дракона, вершащего судьбы жителей города-государства по своему усмотрению. Так что самое страшное, что могло случиться — вы могли бы попасть в его лапы. А я и так была в них, так что же мне терять? Разувшись, я взяла в руку по туфле, и пошла по тротуару, уводящему подальше от дороги. Хочу отсутствия звуков, открытого неба и никаких людей. Никаких людей. Боже мой, неужели Джиён прав, и я не люблю их вовсе? Что они делали мне плохого сейчас? Ничего. Но я не смогла смотреть на них, не выдержала. Почему? Потому что меня тошнит от этого разврата? Да, это так, но им-то хорошо, и они не только мне, но и никому вреда не причиняют, разве что сами себе наркотиками, но Джиён сказал, что качественный кокаин не вызывает привыкания… Выходит, люди расслабились, по своей воле и взаимности получали удовольствие, а мне это стало противным? Мне не нравится смотреть на беззаботных и радующихся людей? Я предпочитаю скорбящих паломников и плачущих молящихся? Джиён снова прав, что в христианской эстетике идеалом считается трагизм и муки, поэтому я не воспринимаю, как добро, ничего, что веселило бы и радовало? Но если так задуматься, то в этом есть большая доля истины. В каком месте в христианстве смех и радость? Большинство праздников предвещают или заканчивают посты, означающие отказ от телесных наслаждений, или это какие-то даты, в которые нужно вспоминать усопших, ставить им свечи, посещать кладбища… Культ смерти. А Масленица? Масленица — пережиток язычества, отец всегда осуждал это сжигание чучела и пьяные хороводы вокруг него. Неужели всё, что можно припомнить радостного, противоречит моей религии? Нет, не может быть, не может! А что Джиён сказал о праведниках? Ведь это чистая правда. Библия называет лучшими и чистейшими тех патриархов, которые совершили больше преступлений, чем обычный, рядовой грешник, евший колбасу в Страстную пятницу. Нет, должно быть другое объяснение моего отторжения по отношению к этим взрослым забавам. В них не было истинного счастья. Не было и всё, хоть что вы со мной делайте. Я не чувствую его. Они пьют, чтобы забыться, трахаются, чтобы отвлечься от отсутствия любви, принимают наркотики, потому что их уже ничто не привлекает естественным образом, а эта химия хоть как-то раззадоривает уставшие и поизносившиеся души. Или я снова видела то, что хочу видеть, а не то, что есть на самом деле? Джиён сказал, что я навязываю, а не пытаюсь понять. А если эти люди счастливы по-своему, а я их осуждаю просто потому, что считаю иначе? Могу ли я заблуждаться? Могу. Не найдя ни единой лавочки, я села возле какого-то высокого бордюра в безлюдном переулке, спрятавшись за кустом от света фонарей, и заплакала. Какими словами я стала думать! «Трахаются»! Мало этого, через раз я себя ловлю на том, что мыслю на корейском языке. До чег