и. — Я не поверю, если ты скажешь, что ничего. Никогда не поверю. — Несколько секунд, пожалуй, мне хотелось скинуть тебя отсюда, — нашёл храбрость и совесть признать это Джиён. Уста дрогнули и ухмыльнулись, оставив взгляд холодным. — А теперь я скорее думаю о произошедшем, чем испытываю что-то. Со мной так всегда случается. Я едва успеваю ощутить, как слишком усилено начинаю мыслить. И ощущения уходят. — Он вытащил из-под края одеяла вторую подушку, которая в прошлый раз лежала на стуле возле кровати, прислонил её рядом со своей и похлопал возле себя. — Ну-ка, присядь. — Снова опешившая, что мои подвиги имеют мирный исход и не тянут за собой кровавые жертвы, я осторожно опустилась, размышляя, зачем мне садиться? Потому что ему не нравится быть снизу или есть другие причины? — Вот, ты забралась на мою постель, где никогда ещё ни одной бабы не валялось. И что же чувствуешь сама? — Я? Не знаю. Смущение, — огляделась я, впервые сидящая с мужчиной на ложе (тут же вспомнился Тэян и ужасные попытки клиентов в борделе, но о них хотелось забыть раз и навсегда, там были совсем не такие ситуации, связанные с кроватью, в какой я была сейчас). Джиён был в одних трусах, наверное. Под одеялом не видно. Но я хотя бы одетая, и это кое-как придаёт мне чувство огражденности. — Смущение? — полувопросом повторил Дракон, покрутив на языке слово. Загадочно-меланхоличная ухмылка прилила к его губам. — Даже не могу вспомнить, испытывал ли я когда-нибудь его. Возможно, когда первые раза два спал с женщинами. — Твой стыд истребила Наташа? — не растерялась я, ввернув известный мне факт из его прошлого. Глядя на неё можно было представить, что решившийся на какой-то роман с ней обязан стать отважным и смелым, или же и не начинать ухаживаний. И всё же, ухаживал ли Джиён и как вообще выглядели их отношения много лет назад? — Даже если бы на её месте была другая, всё равно я избавился бы от стыда, как избавляется всякий, приобщаясь к сексуальной жизни. Это раскрепощает, — он посмотрел на меня, промолчал о чем-то, и опять повернул лицо вперед. — Ты вписываешься на этом месте, — на этом месте… его любовницы? Он не дал надумать лишнего: — На белоснежном фоне абсолютная невинность. Ты первая, чьё присутствие не коробит меня, не рвет диссонансом. Впрочем, прежде я никого не примерял, так что откуда знать?.. А ещё неделю или две назад мне и ты бы тут, скорее всего, не понравилась, — я заинтригованно устроилась поудобнее. — Я говорил тебе вчера о покойной жене Сынхёна… она была до него непорочной, и соблюдала ну совершенно всё, что можно соблюдать, чтобы зваться благочестивой. Но я никогда не считал её образцом невинности. Не знаю, никогда раньше не видел девушек, которых мог бы назвать благородным словом «невинность», а оно именно благородное. Понимаешь, чаще вся эта поебень с их манерностью и целкостью идёт от глупости и незнания, а глупость и незнание уж никак не создают ореол святости и доблести. На Востоке святыми считают только мудрецов. Без неё — мудрости — святости нет, — Джиён обернулся ко мне. — В тебе появился характер. В тебе родилось что-то, что начало познавать. И осознавать. И такая ты мне нравишься куда больше. — И к чему это ведет? — насторожено полюбопытствовала я. — Ни к чему, я пытаюсь умаслить тебя комплиментами, чтобы ты приготовила завтрак, и не заставляла это делать меня, — шутливо и просительно воззрился он в мои глаза. Я засмеялась, сползя с подушки и улегшись вовсе. — Нет! Тебе нравится характер? Королева хочет кофе! — Он тоже почти смеялся, потешаясь над моей дешевой борзостью. Он потом может пристрелить меня или кинуть обратно Тэяну, чтобы меня насиловало стадо клиентов, но сверху всё видно, и в книгу судеб, возможно, запишется, как Джи-Драгон сварил кофе для смертной простушки из российской глубинки. Господи, неужели я стала самолюбивой, что для меня важно потешить гордыню? — Но курить я бросить не смогу по твоей указке. — Я думала, что ты сам всё решаешь в своей жизни. Или никотин сильнее тебя? Ты зависим? — Мне нравится курить! — заверил чистосердечно Джиён, приложив ладонь к груди. — Не кури до конца недели. — На тебя ночью высыпали мешок заносчивости? — И вылили бочку наглости. — Если я не буду курить до конца недели, то ты будешь со мной выпивать вино в течение этих дней. — Но у меня пост! — возмутилась я. — А у меня может пожизненный обет курения. И за пропуски в моей атеистической конторе мне прописывают кармические наказания, несчастья и беды. Смачнейшие пиздюля. В общем, я жутко грешу, проводя без сигареты хоть день. — Мы уставились друг на друга, пытаясь выиграть схватку глазами. Хотя нет, это я так восприняла, Джиён просто смотрел, слушая, что я скажу на его поправки. — Нет, я не могу нарушать то, что не нарушала никогда с детства… — Тогда я курю, — повернулся он к тумбочке и потянулся к зажигалке. — Нет! Ну так же не честно! — Почему? Ты сказала, что мы смешиваем наши жизни, обмениваясь, так сказать, культурно. Вернее, ты думаешь, наверное, что твоя культура обменивается с моим бескультурьем… — Я так не говорила! Я говорила, что ты умнее и образованнее меня. — Не путай цивилизованность и культурность. И то и другое содержит примерно одинаковый набор признаков, — Джиён улыбнулся. — Но я цивилизованный человек, а ты — культурный. Так вот. Если мы приобщаем каждый второго к тому образу жизни, к которому привыкли, то должны это делать в равной мере. Я не заставлял тебя участвовать, я тебе лишь показывал, но ты хочешь непосредственно задействовать меня, изменив мои привычки. Значит, меняй и свои. — Не грусть и печаль, а легкая разочарованность собой с их привкусом охватила меня. Как я могла повести себя столь бестактно с человеком, так тонко всё различающим и подмечающим? Он не погружал меня в действия, он показывал, а я, не добившаяся никаких результатов демонстрацией себя, как примера, пошла дальше и решила давить на него, чтобы он уже не только смотрел, но и «попробовал» быть правильным. А ведь сам он честно не заставлял и не принуждал, и даже не предлагал (разве что выпить) мне всё то, что делал сам. Джиён откинул одеяло и выбрался из-под него. В трусах вроде укороченных шорт, он прошаркал до столика с графином воды, почесывая правой рукой спину через левое плечо. Налив в стакан и отпив немного, он поставил его и обернулся ко мне. — Что ж, пойду варить кофе. Тебе в постель принести или спустишься? — А ты можешь принести? — Он сделал такую стойку, начав поджимать губы, что я замахала ладонью. — Я спущусь. — Даша, тебе, как и всем русским, вредно давать палец — ты сожрешь руку. — Я просто подумала… ты же умеешь играть в шахматы… Ведь в них у королевы больше прав, чем у короля. — Мне не пришлось делать уточнений по поводу названий фигур, поскольку мы с ним уже как-то обсуждали это. В корейских чанги есть слоны, генералы и пушки, и пусть суть игры та же, но названия-то другие. — Король всегда держится подальше ото всего, за спинами пешек, прячась, хотя без него и игры бы не было. Это очень напоминает тебя в твоём Сингапуре. Только на одну клеточку в любую сторону. А королева… она может делать всё, что угодно, ходить любым образом… Я рассуждаю по-западному, да? — перехватила я его скептический взгляд. — Ты рассуждаешь по-женски. Я не люблю шахматы. Там есть правила, и одно это отталкивает меня от любых подобных игр. В жизни слон может пойти, как конь, а конь может поползти, как пешка. Пешка может развернуться и ударить по своему королю, а королева может перейти от черных к белым, или от белых к черным. Это всё шахматы учитывать не учат, так зачем же такие игры? — Чтобы научить людей играть по правилам? — Ты ещё скажи, чтобы научить человека выигрывать, — мимолетно оскалился он, потерев подбородок на проверку наличия щетины. Она была незаметной. — Есть вещи, которые либо даны людям, либо не даны. Как можно научить играть по правилам? К этому можно неволить, заставляя следовать чему-то, но как только ты отпустишь поводок, несклонный к честности тип сразу же нарушит всё, что только можно. А победы? К ним либо есть способности, либо нет. А свобода? Тот, кто считает, что может потерять свободу или получить её от кого-то — раб по сути. Если ты свободен, то свободен всегда. — Но если я сейчас буду утверждать, что я свободна — это будет странно, как минимум. — А ты не чувствуешь себя свободной? — Джиён обвел перстом спальню, медленнее проведя в сторону окна, за которым стелился бирюзовый простор воды. — В большой и удобной кровати, сытой, одетой, посылающей меня на кухню, ты чувствуешь себя рабыней? В самом деле? — Я не нахожусь там, где хотела бы, я не могу вернуться к себе домой — это ли не рабство? — Постой, ты как-то говорила, что делать всё, что хочется — это беспредел. Беспредел — это не свобода, а превышение её. И сейчас говоришь, что не ощущаешь себя свободной лишь потому, что не можешь совершить того, что хочешь. Ты же утверждала, что потакать своим желаниям — плохо. Так что же, оказавшись в каких-то условиях, ты не можешь признать себя свободной лишь потому, что реальность не совпала с твоим желаемым идеальным представлением о ней? И это говорит человек, вещавший, что Богу виднее, кому, когда и где быть? Если же ты признаёшь, что тобой управляет Бог и ты везде лишь по его указанию, то о какой личной свободе вообще идёт речь? У тебя её никогда не было и не будет, а коли твой Бог распорядился тебе пребывать тут, то чувствуй себя здесь так же, как дома — по его воле ты была там, по его воле ты оказалась не там. — Тут я оказалась по твоей, а не его воле! — воспротивилась я. — Так что же, я всё-таки сильнее Бога? — расплылся Джиён. Видя, что лишил меня возможности контраргументации, замкнув сотый круг моей спорящей самой с собой логики, он развернулся и пошёл готовить завтрак. Я не разбиралась в кофе и была непритязательна в еде. Как я могла сказать хоть что-то толковое по поводу того, чем накрыл маленький столик на кухне Дракон? Он уселся напротив меня, взявшись за палочки. Посмотрел в мою сторону, взглядом показывая, что я должна произнести хоть какую-то обвинительную или критическую речь. — Я не в состоянии ругать еду, прости, — не оправдала я его надежд, и принялась её пробовать, убедившись, что ничего, что мне не понравилось бы, он не изобрел. — Но тебя я могу поругать — ты не умеешь готовить. Это просто из вредности, за то, что ты придирался ко мне. — Отпей кофе хотя бы, — предложил он. — Я вообще-то предпочитаю чай, — с издевкой заметила я. Он понял, что мой умысел был именно в этом. Я отказалась пить кофе вовсе, отодвинув чашечку. Хотя могла бы и выпить, мне было всё равно. Но он поднялся и поставил чайник, чтобы заварить чай. — На сегодня у нас никаких грандиозных планов? Признаться, мне не нравится таскаться среди людей и показушничать. Я бы предпочла остаться… — Если тебя ещё не удручило окончательно моё общество, то, может, покатаемся на яхте? — Я задумчиво облизала палочки от вареного риса с чем-то там в нем. — А в ней у тебя тоже ещё никто не валялся? — повторила я его выражение. — С ней я менее щепетилен. Там даже вечеринки бывают. — Меня не удручило твоё общество, — заверила я, возвращаясь к завтраку. — С тобой интересно разговаривать, тебя увлекательно слушать, у тебя есть чему научиться. Уверена, многие люди хотели бы получить совет кого-то, вроде тебя, порассуждать с тобой о жизни. — Пока грелась вода, он присел рядом, боком к столу, положив на него один локоть. — А знаешь почем