. Я развернулась к Джиёну, сдаваясь. Он был прямо за мной, и после разворота оказался совсем близко. Передо мной. Посмотрев мне в глаза, он как-то странно посерьёзнел. Я растерялась, в такой близости от него, и с чем-то непонятным в его взгляде, вроде строгим, а вроде и благодушным. Улыбка сошла с моих губ, не знаю почему. Он сразу же разомкнул пальцы, и, отведя взор, кивнул на кафе. — Пошли, съедим по мороженому. Оставшееся время мы больше молчали, шатаясь туда-сюда возле воды, пока не потемнело и вот, заехав по пути домой в круглосуточный ресторан, набрав с собой каких-то вкусных и безумно маняще пахнущих блюд, потому что «королева готовить не обязана», как сказал Джиён, мы сидели напротив огромного экрана домашнего кинотеатра и смотрели фильм Карвая «Прах времен». Поначалу мне было скучно. Я отвлекалась на еду, не веря, что оценю предпочтения Джиёна. Операторская съемка, на мой взгляд, была какой-то некачественной и странной, сценарий нудным, но прислушиваясь к текстам и проникаясь атмосферой киноленты, в конце я заплакала, не выдержав даже не знаю чего, воистину смысла или эмоций, или игры актеров? Или найдя неизвестно что личное и заплакав над собой? Хотя в фильме вроде бы не было ничего и близко напоминающего мою ситуацию. Но когда возлюбленная главного героя заговорила о жизни, прошедшей чуть ли ни зря, и совсем не так, как хотелось, потому что собственные гордость, принципы или что-то ещё помешали принять чувства и последовать за ними, я вспомнила «время», смытое волной и, подумав о том, как порой глупо, впустую, напрасно проходят жизни, зарыдала. Джиён терпеливо подождал, когда я более-менее успокоюсь, после чего пододвинул салфетки, которые мы захватили, чтобы вытирать руки после еды. Я поблагодарила его и вытерла лицо. — Ну что, плохой фильм? — с иронией спросил он. Я покачала головой. — Тогда, может, ещё один глянем? — Не надо! — подняла я ладонь, всхлипывая. — По крайней мере, не такой печальный. Есть что-нибудь более радостное и жизнеутверждающее? — Есть. Заряжать? — начал приподниматься он. Мы сидели в темноте, освещенные только светом экрана. — Подожди, дай отдышаться и переварить, — я вздохнула в несколько ступенек, будто пропрыгала по ним, как успокаиваются обычно от слез. — Ладно, — он собрал опустошенные тарелки, остатки еды собрал на одну, в пустые накидал салфетки и поднял, чтобы отнесли на кухню. — Чаю? Я пойду сварю себе кофе. — Не откажусь, — странно, я не просила его об этом, не напоминала о том, что я ещё королева, но он вдруг так просто это предложил, будто не был мультимиллионером и вообще всегда был угодливым и милым молодым человеком. Он обошёл диван. Я обернулась через спинку. — Джиён! — он остановился и посмотрел на меня. — Как ты выживаешь в этой вилле в одиночестве после таких фильмов? — Сижу на антидепрессантах и наркотиках, разве не заметно? — улыбнулся он. Вытерев глаза ещё раз, я тоже расплылась. — А ещё бухаю, плачу и придумываю, где бы повеситься, ведь у меня нет ни одной нормальной люстры, ни одного годного крюка. — Пока я задрала голову, чтобы в который раз отметить, что люстр у него, действительно, стандартных нет, всё замещают встроенные во многоуровневую подсветку лампочки или настенные бра, Джиён сходил на кухню и вернулся минут через десять с подносом, на котором стояло две чашки. Его — с кофе, моя — с чаем. Он присел обратно, ко мне на диван, откуда и уходил. — Джиён, — он посмотрел на меня, в домашней майке, с просматриваемыми на его руках татуировками. — Кто ты? — Среагировав на мой вопрос спокойно, он внимательно посмотрел мне в глаза. Я не брала свою чашку, ожидая ответа. Мне нужно было понять его. Я хотела этого. Я хотела понять, где этот человек врёт, а где обнажает душу, и делает ли это вообще? Есть ли она у него? Да не может не быть, иначе как он делает всё это? Откуда иногда вдруг берётся это тепло возле него, хотя он тот, кто спокойно приказывает убить и смотрит на это, не отворачиваясь? Откуда все эти мысли? Ведь не стал бы задумываться о жизни тот, кто ничего не чувствует. — Я могу быть, кем угодно, — улыбнулся он, занеся руку, положив локоть на спинку и, опустив кисть, стал гладить пальцами мои волосы за виском. — Ангелом, демоном, другом, врагом, преступником и честным бизнесменом. — Мне нужно знать, кто же всё-таки за этими личинами. Кому я должна отдать душу или тело? — Кому отдашь — тем и буду. Отдашь демону — буду демоном, отдашь ангелу — буду ангелом. — Так не бывает, человек таков, какой он есть, — я отстранилась, чтобы он не касался меня. Нет, мне не было неприятно, просто это сбивало и отвлекало. Джиён опустил руку. — Какой же ты? Злой или добрый? Всякий — это не ответ. Я знаю, что ты признаёшь сочетание всего одновременно, но у меня это в голове не укладывается. — Не всё должно пониматься разумом, — напомнил он мне одну из наших бесед. — Кое-что нужно просто чувствовать. В голове невозможно уложить то, чему нужно просто верить — так ты говорила? Что-то вроде этого. — И ты хочешь, чтобы я доверилась тебе? — А у тебя есть другие варианты? — улыбнулся он мне. Прямо в глаза. Своими ядовитыми вишнёвыми глазами Иуды, целующего Христа в щеку. В его руке оказалась чашка с кофе, и он поднес её к своим губам. Кофе был такого же цвета сейчас, что и его радужки глаз. И пах он крепким обманом, бодрящей жестокостью и скрытой похотью. Я должна была поверить Джиёну, чтобы понять его? Глядя в это лицо, мне казалось, что да, иного выхода у меня нет. Но победа это будет или поражение? Душу выбрать или тело? Я ничего не понимала, ничего не знала, и не хотела, кроме как вылезти из плена глаз напротив. Чтобы выдрать из них себя обратно, чтобы спастись. Но в них отражался однозначный приговор: целиком ты, Даша, уже никогда не спасёшься.
Душа
Разошедшись по спальням в три часа ночи, или около того, я не думала, что мы сможем рано проснуться, поэтому поставила будильник на десять. Но до десяти время не дошло, когда я сквозь сон услышала вторжение в мою комнату. Нет, она не была моей, как и всё остальное здесь, но я надеялась, что раз уж мне её выделили, то какое-то личное пространство я имею. Кто эта девушка, мечтающая о личном пространстве? Я всегда жила в одной комнате с сестрами и не помню чего-нибудь своего целиком и полностью. Все вещи мы носили по очереди, всем делились, ничего не присваивали, никаких секретов за закрытой дверью не держали. В моём доме, там, в России, я и не думала о том, что такое «личное пространство», некая зона комфорта, но здесь она стала мне необходимой, потому что те, кто меня окружал, не просто не были мне семьёй, у них были относительно меня какие-то неизвестные мне намерения, идеи, или желания, иногда откровенно похотливые, как у Тэяна, а иногда весьма загадочные, как у того, кто разбудил меня только что. А я и не глядя знала, кто это.
Приоткрыв глаза, я увидела Джиёна, разведшего шторы и впустившего свет внутрь. Солнце упало на мою кровать светлым, слепящим прямоугольником, завладев одеялом, а вслед за ним опустился сверху и Дракон. От него пахло резковатой свежестью лосьона для бритья и гвоздично-можжевеловым парфюмом. Моргая и потирая веки с ресницами, я подвинулась, освобождая место мужчине, который сел, прислонившись к спинке кровати. — Ты что, решила проспать последний королевский день? — с улыбкой спросил он. Я прикрыла зевок, пытаясь как можно быстрее начать соображать, но включаться в эту игру у меня без подготовки не получалось, это Джиён, судя по всему, жил запрограммированным на подобное. — Прости, я просто давно не просыпалась так неожиданно… сейчас приду в себя. — Он посмотрел на расстояние между нами, на одеяло, которое я прижала к груди, хотя под ним была в майке. — Если тебе неприятно — скажи, я слезу с твоего неприкосновенного ложа. — Нет, всё в порядке. — Меня же он не касался, так что вовсе не напрягло то, что он разместился рядом. И у меня не было ассоциаций своей постели со своей душой. Странно, а ведь, по сути, наверное, должна быть, ведь к себе я туда тоже ещё никого не пускала, и она была, как верно было только что замечено, неприкосновенной. В смысле, постель. А в душу ко мне забраться, похоже, совсем не трудно. — Почему ты так рано встал? — Не знаю, проснулся. Пытался занять себя чем-нибудь, но сделалось скучно, и я решил разбудить тебя. — Я, жмурясь, подняла на него взгляд, так и не приподнявшись, лишь положив повыше голову, чтобы не уснуть вновь. — Не выспалась? — Понял это Джиён, но отступать не собирался, желая всё-таки окончательно меня раскачать. — Есть немного. У тебя какие-то планы для времяпрепровождения? — Нет, ничего такого. А у тебя? — Вытянув босые ноги, Джиён скрестил их в районе лодыжек, положив одну на другую. Я невольно посмотрела на худые икры, с нормальной мужской растительностью. Он часто ходил в шортах, и я всегда могла видеть это, в отличие от Мино, которого видела лишь упакованным в брюки. Интересно, у того волос на ногах больше или меньше? Господи, что меня волнует с недобранного сна? — После благотворительного ужина мне очень хотелось заставить тебя прокатиться в общественном транспорте, — призналась я, отвлекшись от разглядывания его худощавых коленок. — Ты так далек от людей, что возникает желание вернуть тебя к ним, чтобы ты проникся их присутствием, посмотрел на людей вблизи. Не тех, что ты показывал мне в клубе: пресыщенных, молодых, здоровых и богатых, а обычных, самых разных, спешащих на работу и в магазины, отвозящих куда-то детей, возвращающихся из больниц и с прогулок. — И что бы это дало? — хмыкнул Дракон. — Ты думаешь, что я бы полюбил этот сброд? — Боже, ну почему сразу сброд? — всё-таки поползла я спиной выше, подпихивая под неё подушку. — Потому что я про себя всегда так называю большинство окружающих: толпа, стадо, сырьевая масса — зачем я буду при тебе врать насчет своего к ним отношения? Ты о нем прекрасно знаешь. — Таким образом и я сброд… а кто не сброд в твоём понятии? Только те, у кого есть деньги? — Как быстро ты забываешь. Но те, в клубах — у них полно денег, однако я не помню в себе уважения к ним. — Да, я опять погорячилась, приписав Джиёну излишнюю меркантильность. Деньги для него давно перестали играть главную роль. Как он там говорил? Они всего лишь знак, символ. — Я уважаю ум. Ум и силу. Ненужную храбрость, показное благородство, однобокую принципиальность и принципиальную честность, заводящую порой в тупик, или делающую хуже самому же правдолюбу — всё это я не переношу. Да, я уважаю людей с деньгами, но только тех, что сами их заработали, смогут их удержать, увеличить, отнять у других, если понадобится. А для этого нужны либо ум, либо сила. — Ты недавно сказал, что в некоторой степени уважаешь меня. Но у меня нет подобных качеств. Я последний человек, который смог бы много заработать, и уж точно никогда не смогла бы разбогатеть. — В тебе есть сила. Или ты восприняла это как описание здоровенных мышц и мускулов? Да, ты не поднимаешь сто киллограмов, и не сможешь победить кого-либо в драке. Но назвать тебя слабой нельзя. Иначе почему ты здесь? Почему не в борделе, хотя была похищена именно для работы в нем? Почему ты ещё жива, хотя попала в руки к работорговцам и убийцам? Почему? — Я не знаю, — посмотрев ему в глаза, искренне призналась я. Он открыл рот, чтобы сказать мне что-то, наверняка про какую-нибудь особенность моего характера или ещё что-нибудь, что сбило бы меня с адекватного восприятия действительности, но я