ись в мои, его голая грудь коснулась моих ещё твердых сосков. Его вторая ладонь опустилась мне на ягодицу и начала её мять. Я не знала, куда деть свои руки. Отбиваться — нельзя, обнимать — невозможно. Я уперлась ими по бокам, терпя ворвавшийся язык. Этот трезвый поцелуй был немного приятнее того, хмельного в клубе. — Я хочу тебя, — прошептал он, отпустив мои губы, и вновь приникая к ним. — Хочу, — опять в промежутке сказал он. Закрыв глаза, я подумала, а не поехал ли Мино сейчас в бордель? Как ещё можно заглотить разочарование от одной шлюхи, как не в объятиях другой? — Наконец-то я тебя получил, — Или Мино сначала вернётся к Джиёну, чтобы отчитаться, что выполнил указания, а потом уже поедет в бордель. — Я буду тебя горячо трахать, очень горячо… — Главное, чтобы он не поехал к себе в квартиру, квартиру, которую я знаю, как она выглядит, где его кровать. Пусть лучше спит с другой, но не один, проклиная меня. Мне будет легче, если этой ночью мы оба будем спать с другими. Нет, не спать, а трахаться. — Загоню тебе до самого предела… тебе понравится, — Сынри запустил руку между ягодицами, дотянувшись снизу до моих интимных мест. Я вздыбилась, но он тотчас прижал меня к себе сильнее, не давая возможности вывернуться. Его губы отпустили мои и пошли по подбородку, шее, ямочке между ключицами, по ключице к плечу и обратно, языком проведя влажную дорожку, всосавшись в шею, что стало немного больно. — Нет! Сынри! — не выдержала я, попытавшись отстраниться от него. Но силы были не равны. В его мужской хватке я была точно хрупкая травинка. — Сынри, пусти! — задергалась я, не выдерживая его губ, языка, пальцев, теребящих меня снизу. Наши тела были сомкнуты, но душой и мыслями я была так далеко, что было дико оставаться здесь физически. — Пожалуйста, не надо, Сынри! — без слёз, не умоляя, а скорее зло и гневно крикнула я. — Замолчи! — прошипел он и толкнул меня от себя, на спину, сразу же забравшись сверху. — Трахнуть тебя без гондона? Ты этого хочешь? Хочешь обрюхатиться, как твоя подружка? — я в ужасе замотала головой. — Тогда перестань! Заткнись и отдайся мне, ясно?! — громче пригрозил он. Я покосилась на пачку презервативов до которой могла дотянуться рукой. Сынри заметил мой взгляд и, схватив мои запястья, завёл руки мне за голову. — Будешь нормально трахаться? — У меня свело челюсть от желания крикнуть «нет». — Будешь? Или я начну так… — перехватив мои руки в одну свою, он вытащил из боксеров свой член, и я почувствовала его у себя между ног. — Не надо! Я не буду больше сопротивляться, — расслабила я руки, чтобы он почувствовал, как прекратилась самооборона. Сынри попытался усмирить свою ярость. — Тогда поцелуй меня. Сама. — Отпустив мои кисти, он оперся на ладони рядом с моими плечами, уставившись сверху мне в глаза. Я облизнула губы, никогда прежде не делавшая этого сама. Поцеловать мужчину, которого презираешь и желаешь избавить себя от его общества! — Ну же, поцелуй. — Сынри прижал ко мне член плотнее. Приподняв голову, я коснулась его губ своими. Осторожно, нехотя, покорно. Сразу же подхватив инициативу, мужчина разомкнул свой рот и ворвался в мой. Втягивая мой язык, всасывая его, он обошел своим всю меня внутри, едва не до самого горла. Я почти задохнулась, когда он оторвался. Взяв пачку презервативов, он достал оттуда одну упаковку. Сняв боксеры и отшвырнув их, он разорвал фальгу, хмурый от того, что приходится это делать. Я невольно увидела его голый и упругий пенис, длиной, наверное, с мою ладонь. Ровный, с розоватым концом, под моим взором он оделся в полупрозрачную пленку. Сынри вернулся к начатому. Опять взяв меня за икры, которые сами собой смыкались, стоило только их отпустить, он развёл их пошире. Сидевший у моих ног, он нагло и с любопытством посмотрел на открывшуюся картину. Я немедленно положила ладони себе туда, куда он смотрел. — Убери руки, — мотнул он головой. — Хочу увидеть, какой цветок я сейчас сорву. — Тяжело дыша, я не в силах была открыться ему той стороной. Это невыносимо, невозможно… Видя моё оцепенение, он схватил мои пальцы кучей, так что стало больно, и откинул прочь. — Пожалуйста… — попыталась я приподняться, или свести ноги, но Сынри держал их. Я снова протянула руки. Мужчина поймал их, прижав к одеялу и, чтобы я не свела бедра, подставил свои плечи, уже впритык уставившись на то, что мне так хотелось закрыть. — Господи… — прошептала я, сомкнув веки. Под них набежала влага. За ребрами затаился плач. Нет, Даша, успокойся. Ты уже выплакала все свои слёзы. Я почувствовала влажное касание, острое, мягкое, прохладное. — О-о! — раскрыла я глаза и приподняла голову. Сынри провел языком мне между ног. У меня закружилась голова, в ушах забили барабаны. Он ухмыльнулся моему ошарашенному лицу и красным, краснее некуда, щекам. Прямо перед моими глазами, он сделал это ещё раз, а когда добрался до верхней точки между складками, впился в неё губами и втянул в себя, всасывая. — А-а! — рухнула я назад, выгибая спину. Хотелось избавиться от этого ощущения меж ног, но я была пригвождена за руки к кровати, а ноги не могли сойтись, потому что между ними был Сынри. Он подул туда, где всё так обострилось и почувствовалось и, ещё раз лизнув, повёл языком по лобку до самого пупка. Меня заколотила крупная дрожь. Я тяжело задышала, извиваясь на кровати. Наконец, он подтянулся до меня, отпустив мои руки. Между моими ногами теперь были его бедра. — Я мог бы заставить тебя потерять голову, Даша, но я слишком эгоистичен в постели, — улыбнулся он жадно и, поцеловав меня в губы, подвел головку члена к моему входу в лоно. Поцеловав меня в уголок рта, он шепнул на ухо: — У тебя красивая розовая пизда, трудно было удержаться, — надавив вперед, он стал входить в меня, забирая, разрывая мою девственность. То, за что я так боролась, ради чего билась насмерть, ради чего готова была жертвовать жизнью. Он забирал у меня последнее, что я имела, последнее, чем ещё дорожила. Вспомнив про полотенце, он подсунул его под наши соединившиеся бедра. — А-а! — вскрикнула я от боли. Что-то внутри натягивалось и рвалось, высекая из меня вопль. Сынри не останавливался, резче толкаясь дальше. — Аа-а! — проскулила я, задергавшись и пытаясь слезть с его члена, на котором было так невыносимо. — Больно! — Конечно больно, а ты как хотела? — Он лёг на меня, придавив всем весом, и задвигал только нижней частью тела, глубже, глубже. Я стиснула зубы, провыв через них «ыыаафф». — Это же твой первый раз… всем девочкам в него больно, — Сынри ускорился, и я почувствовала его где-то там, в себе, где, казалось, нет места ничему подобному. — Ах, как хорошо, — пропыхтел он, вбиваясь в меня. Я заскоблила ногой по одеялу, пытаясь погасить резь внизу, неприятную тянущую боль, будто у меня болел зубной нерв там, где зубов-то, собственно, не было. — Хорошо, хорошо, детка, — приподнялся чуть на руках мужчина, засмотревшись на мои трясущиеся от его ритма груди. Заводясь, он вцепился в один сосок, пососав его. Я ухватилась за подушку под головой, сжимая пальцы. Боль постепенно отступала. Сынри продолжал входить в меня и выходить, туда-сюда, туда-сюда. Восстановив дыхание, я приоткрыла глаза, посмотрев на него, млеющего от наслаждения. По вспотевшему лбу стекала капля. — Да, да! — сделал он две жестких фрикции, заставив меня вскрикнуть, и опять вернулся в прежний ритм. Моя спина сдвигалась на пару-тройку сантиметров, возимая по простыне, туда-сюда, туда-сюда. Я перестала издавать звуки, наблюдая за этим всем словно со стороны. Боль улеглась, но вместе с ней окончательно ушли какие-либо чувства. Я презирала этого человека, не ненавидела, а именно презирала. Я никогда бы не смогла полюбить его, и он никогда никого не полюбит. Ему нет дела, кого он трахает. А мне? И мне нет дела, кто меня трахает. Безразличие. Безвозвратность. Бессмысленность. Мои глаза перекатились с его вспотевшей груди на шифоновую занавесь на огромном окне. Потом на ламбрекены, на их льющиеся по бокам к полу фалды. Матрас не скрипел, но мягко пружинил, и каждый толчок в меня отзывался невольно моей подачей навстречу. Интересно, здесь есть где-нибудь часы? Я не нашла их взглядом. Но время шло и не кончалось, словно наступила вечность. Та самая, которую хотел понять, почувствовать, или ухватить Джиён. Этот мужской запах, мужские стоны, звуки, мужская грубость, с которой меня вколачивают в постель, всё это будет вечно? — А, да, да, а-а! — раздался иступленный возглас Сынри и он опять упал на меня, придавив грудью. Влага пота прилипла к моей груди, мне стало жарко, неприятно и липко, будто меня облили грязью. Я слышала, как стучит его сердце, как он тяжело отдыхивается на мне. Я не шевелилась. Я хотела быть сейчас шлюхой из борделя Тэяна, той, к которой приехал Мино, чтобы упасть на неё вот так, изможденным, с его собственным стоном, с его запахом, с его губами, которые бы завладели моими. Никогда этого не будет. Этому не суждено было быть. По щеке скатилась слеза. Одна. Сынри приподнялся и, вытащив себя из меня, осторожно стянул с члена окровавленный презерватив. Будто пьяной поступью сходив в ванную, где смыл с себя алые следы и выбросил использованный контрацептив, он вернулся и нашёл меня лежащей всё так же, даже не сдвинувшей ноги. Мужчина подошел и, посмотрев на моё лицо, ничего не сказал, только вытер полотенцем кровь на моих нижних губах, тщательно стерев её со всех складок. — Она ещё может идти день или два, не пугайся, — сообщил он мне. — Так бывает. Я ничего не ответила. Сынри отошёл к столику, где стояли графины, бутылки, вазы с фруктами. — Хочешь выпить? — Я молчала. Я не могла заставить себя открыть рот. Не знаю, почему. — Хочешь? — С нажимом повторил он. — Нет, — вышло у меня, наконец. Опрокинув стакан вина или виски, не знаю чего, но по цвету точно не воды, он вернулся на постель, голый, с повисшим и уменьшившимся членом. Непристойно, неприглядно, неприлично… — Я хочу в душ, — сказала я, и тут же поднялась. Сынри не стал возражать, и я, мимо него, ушла в уборную. Включив воду в раковине, я некоторое время просто слушала поток струи, её плеск по керамике. Потом подняла боявшийся смотреть на себя взгляд. Макияж под глазами чуть потёк. Я долго не могла решиться привести себя в порядок, пока, наконец, не собралась с духом и не стерла отпечатки туши и подводки под нижними ресницами. Закрутив кран, я забралась в душевую кабину, миновав огромную ванную, где могло бы поместиться человек пять. Не посмотрев, что включаю, я подскочила от ледяной воды и, пока наладила нужную температуру, почувствовала себя совсем плохо, как заболевшая. Между ног ещё появилось немного крови, и я смыла её, посмотрев, как исчезает окрасившаяся вода. Так же было бы больно, если бы мне всадили нож в сердце? Нож в сердце… я посмотрела на полочки, ища бритву. Ничего такого. Концы волос намокли, потому что я не удосужилась убрать их вверх чем-нибудь. Выбравшись из душа, я распахнула дверцы полок возле зеркала, над раковиной, и обнаружила там бритвенный станок. Вот он, мой билет к спасению. Вот, что давно следовало сделать, плевав на угрозы Тэяна, что мою голову кому-то отошлют. Нужно исполосовать своё лицо до неузнаваемости, тогда родители не поверят, что это я, не узнают. Дверь сзади открылась, и вошёл Сынри. Я стояла голая у раковины, глядя на него через зеркало. Он тоже не затруднился одеться. В его руках было два полных бокала золотистой жидкости. Он подошёл ко мне и, уткнувшись носом в макушку и втянув в себя аромат, обвел руку во