ЗАВОЕВАНИЕ ВЛАСТИ
Путч удался. Заднескамеечники рубанули с плеча и всё решили. А ведь их частенько презирали, их речи слушали с раздражением, их никогда не слышали; так вот, они предпочли сменить старого вождя, относившегося к категории «важных шишек», на чужака, не принадлежавшего к элите. Не следует преувеличивать личный успех Маргарет, он в какой-то мере стал результатом восстания «простых пехотинцев», долгое время бывших послушными исполнителями. Это был триумф людей неизвестных, реванш рядовых. Голосование было прежде всего не «за», а «против», против старых кадров, проигрывавших выборы за выборами, против бесконечных перелицовок старого сюртука, в основном против самого Тэда Хита. Это было голосование не за Маргарет Тэтчер, и в еще меньшей степени за тэтчеризм. Правда, мало кто это понимал, хотя сама Маргарет все оценивала трезво. Она знала, что ее власть очень хрупка и ненадежна, что ее партия разделена более чем когда бы то ни было и что новые правила предписывают отныне лидеру партии ежегодно отдавать свой пост в руки выборщиков из Комитета 1922 года. Вот почему она не могла доставить себе удовольствие вступить в открытую борьбу со сторонниками Тэда Хита, а уж тем более позволить себе такую роскошь, как вендетта. Она также должна была избегать пугать всех слишком правыми идеями. Короче говоря, она знала достоинства терпения, ей также было известно, что иногда, чтобы поднять паруса и тронуться в путь, следовало какое-то время двигаться вперед скрытно. В своих мемуарах, стараясь быть достоверной, она без колебаний показывает себя способной на тонкие и хитрые маневры, то есть демонстрирует себя в какой-то мере отмеченной макиавеллизмом[99]. Кстати, она тогда доверительно и с достаточной долей цинизма сказала одному из заднескамеечников, пришедшему поздравить ее с успехом: «Вы не увидите того, что я хочу сделать, до того, как пройдут общие выборы». Ее первая речь, произнесенная в качестве лидера, служит тому подтверждением.
Первые месяцы
Газета «Сан» была неправа, утверждая, что Маргарет, став лидером партии, устроила «ночь длинных ножей», формируя свой теневой кабинет. Во время встречи с Хэмфри Аткинсом, главным организатором парламентской фракции, назначенным на эту должность еще Хитом, но поспешившим заверить Маргарет в своей преданности, она подчеркнула приоритеты: «После столь ожесточенного столкновения с Тэдом надо сохранить достаточную преемственность, чтобы поддерживать единство партии».
Первым шагом Маргарет стала попытка примирения покидающим свой пост бывшим лидером. 12 января она отправилась к нему с визитом домой, на Уилтон-стрит, чтобы предложить должность в теневом кабинете, как это сделал в свое время Гарольд Макмиллан. Но время джентльменов давно прошло. Тэд Хит сидел у себя в кабинете за письменным столом. Грубиян до мозга костей, он даже не встал, чтобы поздороваться, и не предложил ей присесть. Она спросила, не хочет ли он вновь повторить путь во власть, начав с теневого кабинета. Какое-то ворчание, напоминавшее «нет», вырвалось из горла старого захмелевшего медведя. Тогда она предложила ему возглавить кампанию по проведению референдума о «вступлении в Европу», намеченного на июнь. Последовал такой же ответ. Через пять минут разговор был окончен. Но перед домом толпились журналисты! Надо было во что бы то ни стало избежать слухов о разрыве, хотя этот разрыв и произошел. Встреча должна была быть достаточно продолжительной, а потому Маргарет пришлось обсуждать погоду с парламентским секретарем Тэда почти четверть часа, прежде чем с облегчением покинуть этот дом.
Кроме бывшего лидера партии «уходящих» было немного. Занимавший в теневом кабинете пост министра финансов, «прохитовски» настроенный Роберт Карр потребовал пост министра иностранных дел. Он его не получит и примется мстить, разоблачая «эту жалкую горстку людишек, возомнивших, что монетаристская политика — это нечто вроде автоматического механизма». Питер Уокер был принесен в жертву на алтарь злопамятности, потому что именно он, возглавляя практически избирательную кампанию Хита, руководил операцией по дискредитации Маргарет, пустив слух о созданных ею запасах продовольствия. Маргарет могла примириться с соперниками, но не с предателями, применяющими в борьбе запрещенные приемы. Так пусть уходит! Все другие «уходящие» были фигурами незначительными.
Еще более удивительным было распределение «кресел». Уилли Уайтлоу, отправленный на бой почти против своей воли, объявил, что отдает себя в распоряжение Маргарет. Бывший военный, привыкший служить и выполнять приказы. «В глубине души это был очень верный, очень преданный человек», — пишет о нем Маргарет. Так как он был неудачливым кандидатом, Маргарет назначила его своим помощником, ответственным за передачу полномочий, а позднее — министром внутренних дел в теневом кабинете. Хотя они были выходцами из совершенно разных слоев, впоследствии прекрасно и слаженно работали в паре.
Весь Уайтхолл ожидал, что увидит Кита Джозефа на посту казначея, то есть министра финансов. Но пост сохранил за собой Джеффри Хау по той причине, что у него была репутация сторонника свободного рынка. Осознавая, сколь велики не только достоинства, но и недостатки Кита Джозефа, Маргарет хотела сохранить его при себе в качестве наставника. Не желая, чтобы он публично допускал свои ляпы, она доверила ему пост министра без портфеля, поручив определять стратегические направления развития как в политике, так и в экономике. Если говорить ее словами, Кит представлял собой «мозг», а Уилли и Джеффри — «мускулы».
Другие назначения носили чисто политический характер. На пост министра иностранных дел в теневом кабинете она назначила воскрешенного из небытия Реджинальда Модлинга, отправленного в отставку с этого поста в 1972 году из-за разразившегося тогда политическо-сексуального скандала, которые так любит читающая таблоиды Англия. «Это был не слишком удачный выбор», — напишет позже Маргарет. Реджи Модлинг был ярым поклонником кейнсианства, к тому же нес на себе отпечаток братства по оружию, возникшего в годы войны между англичанами и русскими, верил в «дипломатию маленьких шагов», в государственные переговоры, ведущиеся культурными джентльменами. По мнению Маргарет, он так и не понял, что «время крахмальных отложных воротничков» безвозвратно ушло, а в ее глазах это был непростительный грех для политика! Кроме того, Модлинг отвергал тот радикальный антисоветизм, к которому была склонна Маргарет. Вскоре он покинул теневой кабинет, повозмущавшись в палате общин по поводу «глупости этой невозможной женщины».
На пост министра по вопросам занятости (труда) в теневом кабинете Маргарет призвала тяжеловеса из левого крыла партии, Джеймса Прайора. Он был сторонником переговоров с профсоюзами и Закона об отношениях в промышленности, а также всячески поддерживал прогрессистов. Это назначение свидетельствует, что в то время Мэгги еще не приняла окончательного решения, скрестить ей шпаги с профсоюзами или нет. В 1975 году она знала, что страна еще не готова к решающему столкновению, которое произойдет только девять лет спустя, в 1984 году.
Кроме Кита еще одним убежденным сторонником тэтчеризма в теневом кабинете был Айри Нив. Она должна была ввести его в кабинет, потому что многим была ему обязана. Его заботам была вверена Ирландия, чему он был рад, поскольку только этот «портфель» его и интересовал по-настоящему. Он также взял на себя руководство частными советниками теневого кабинета и секретариатом.
Во время заседаний теневого кабинета Маргарет вела себя поразительно сдержанно, хотя все еще помнили ее поведение в «эпоху Хита», когда она говорила без умолку, по поводу и без повода. Теперь она больше слушала, в особенности сначала, зная, что умно созданная упряжка теневого кабинета не распряжется. Айри Нив, например, говорил: «Она была относительно демократичной в использовании своего кабинета как источника принятия решений; однако самые важные стратегические решения принимались не кабинетом, а маленькой группкой близких ей людей». Да и свобода, предоставленная Маргарет теневому кабинету, была довольно относительной. Она уточняла: «Вы высказываете свои взгляды в частном порядке, но вы соглашаетесь защищать коллективные решения. <…> роль премьер-министра состоит в том, чтобы прервать все разговоры и сказать: „Вот что мы будем делать“». В конце концов Маргарет справилась со всеми проблемами прекрасно, потому что на протяжении всего периода, когда тори были в оппозиции, никто «не хлопал дверьми» и не уходил из теневого кабинета со скандалом.
В Центральном бюро партии, менее доступном для средств массовой информации, Маргарет взяла бразды правления в свои руки более энергично. На многие посты она назначила своих людей, так как прежние представители партии, заправлявшие в Центральном бюро, сделали все возможное, чтобы воспрепятствовать ее избранию. Новому лидеру нужны были новый председатель партии, а также новый казначей, новый шеф Исследовательского отдела. Ключевые посты были заняты.
Питер Торникрофт стал председателем и принес свое знание деловых кругов, свою верность Маргарет и свою политическую смелость.
Назначив Алистера Макалпина на пост казначея, Маргарет продемонстрировала свою способность преодолевать предвзятость и предрассудки ради дела. Алистер Макалпин — тори старой закалки и старого рода, отпрыск целой «линии» депутатов-консерваторов, денди до кончиков ногтей. Он обладал достаточным состоянием, чтобы не работать, он был слишком богат, чтобы соблазниться взяткой, слишком благовоспитан и элегантен, чтобы ничего не делать; он «порхал как бабочка» от одного занятия к другому и был воплощением всех грехов, к которым Маргарет питала отвращение, находя их в изобилии у представителей верхушки партии; он представлял собой смешение светскости и политики. Но за несколько месяцев этот молодой франт превратился в первоклассного «добытчика средств». Его записная книжка открывала для него чековые книжки. Он вел свою игру со всей присущей ему энергией; по совету Маргарет он сменил свой немецкий «мерседес» на более типичный британский «ягуар». На протяжении тех пятнадцати лет, что он занимал свой пост, никогда Консервативная партия не знала затруднений с деньгами.
Приход Энгуса Мода в Исследовательский отдел в качестве главы тоже имел большое значение. Этот талантливый журналист, бывший советником Маргарет с самого начала ее карьеры, призван был выполнить непростую миссию: устранить соперничество между двумя мозговыми центрами, коими тогда были Центр политических исследований Кита Джозефа и Исследовательский отдел Иэна Гилмора. Гилмора подтолкнули подать в отставку, и пришедший на его место Энгус Мод «разминировал минное поле», трансформировав отдел в некий придаток канцелярии лидера партии, чтобы «он мог выполнять задачи секретариата теневого кабинета, а не определять направления дальнейшего развития». Центр политических исследований наконец-то получил право первенства. Цель была достигнута.
Став лидером партии, Мэгги более чем когда-либо прежде была озабочена своим имиджем. Гордон Рис, уже занимавшийся этим время от времени, покинул свой пост в «Электрик энд мьюзикл индастриз» и вплотную занялся вопросом связей с общественностью. Очень быстро он стал ключевой фигурой ее команды. Когда-то он посоветовал ей поработать над своим внешним видом, теперь дал совет серьезно поработать над голосом. С помощью своего авторитета и лести он с успехом заставил ее провести многие часы у специалиста-логопеда, научившего ее владеть дыханием и говорить не горлом, а ртом. Надо — так надо! Без ложного стыда Мэгги вновь побывала скромной студенткой Оксфорда. Она даже встретилась с сэром Лоуренсом Оливье, самым знаменитым актером Англии того времени, чтобы он раскрыл ей секреты мастерства сценической речи.
Гораздо серьезнее, чем прежде, Гордон Рис пошел в атаку на политику связей с общественностью, в особенности с прессой, проводимую тори. То ли в результате избранной тактики, то ли из-за снобизма, но тори всегда отдавали предпочтение «серьезным газетам», таким как «Таймс» или «Дейли телеграф». Гордон предложил «сменить паруса». Нельзя завоевать массовый электорат при помощи газет, которых простой народ не читает! А потому без колебаний следует работать и с таблоидами, обожающими скандалы, такими как «Сан» или «Ньюс оф уорлд». «Эти газеты, — признает Маргарет, — сыграли ключевую роль в деле ознакомления с ценностями консерваторов избирателей, традиционно голосовавших не за консерваторов».
Итак, у Маргарет теперь был свой кабинет, хоть и теневой, была своя партия, были свои люди, свои советники. Сама же она была только что получившим назначение генералом, оказавшимся во главе войска ветеранов, среди которых затесались несколько новичков; и вот этот генерал был брошен в гущу политического сражения.
Первые парламентские перепалки оказались не в ее пользу. Как мы уже отмечали, для того чтобы блистать в палате общин, ей не хватало той ироничной беспечности, того острого чувства сдержанности в высказываниях, той холодной способности к намекам и недомолвкам, того озорства и пристрастия к острому словцу, что составляют непреодолимую силу английского парламентария. Ей нужно было заранее готовиться к речам, то есть иметь уже готовый текст, или, по крайней мере, располагать цифрами, фактами, заметками, короче говоря, иметь все, что нужно, чтобы хорошо выполнить свой долг. Но ей не хватало чего-то другого, чтобы выполнить долг блестяще. Кроме того, как она пишет, «мы, будучи заложниками необходимости защищать несостоятельные, почти не поддающиеся защите „творения“ правительства Хита, были неспособны совершить прорыв к настоящей либеральной экономике». Это по сути было правдой, ведь у партии не было своей доктрины. Но и по форме Маргарет запутывается. Во время одного из выступлений по вопросу инфляции, 22 мая, после неизбежных заклинаний лейбористов-мачо, восклицавших: «Мэгги, один поцелуй! Один поцелуй!» — правительство принялось выпускать в Маргарет стрелу за стрелой. Деннис Хили констатировал, что достопочтенный лидер партии тори «говорила с изысканностью железнодорожного расписания». Гарольд Вильсон со своей стороны с еще большим коварством радовался тому, что «Распутин нашей достопочтенной дамы, Кит Джозеф, был оставлен в собачьей конуре». Отсутствие доктрины, отсутствие пыла приводят к тому, что ее речи в парламенте звучат плохо и приносят вред. В партии начали ходить слухи о ее отставке. А ведь животрепещущая тема для выступлений была: в июле 1975 года число безработных перевалило за символическую черту в один миллион, а в августе инфляция достигла 26 процентов (в год). Чем дальше, тем больше Маргарет станет избегать выступлений в парламенте, уступая слово своим «лейтенантам».
К счастью, политическая жизнь не ограничивалась покрытыми зеленым сукном скамейками палаты общин. Маргарет одерживала победы и могла наслаждаться успехом. Референдум по вопросу о поддержании связей с ЕЭС был успешен, 67 процентов принявших в нем участие сказали «да». Маргарет бросилась в бой без колебаний, а ведь это выглядело довольно пикантно, если помнить, какой путь она проделала в своем отношении к Европе; кстати, она подвергла критике саму идею проведения референдума, процитировав слова Эттли, что «референдум — великолепное оружие для демагогов и диктаторов». Какое же это счастье, когда кто-то из лейбористов забивает гол в свои ворота! В мемуарах Маргарет, похоже, сожалеет о своих тогдашних проевропейских настроениях. Но могла ли она поступить иначе? Ведь это Тэд Хит заставил Англию вступить в Общий рынок. Противостоять слову «да» означало бы не только сделать так, чтобы Тэд Хит потерял лицо, но и положить на обе лопатки истеблишмент, и так уже довольно сильно пострадавший в схватках. К тому же все происходило в обстановке холодной войны, и процветание Общего рынка было одной из составных частей системы защиты Запада. Кстати, это была одна из тем ее кампании: «Я полагаю, что безопасность — это не только вопрос, касающийся войны и мира, но и вопрос, касающийся совместной работы в годы мира в сфере экономики, занятости и социальной политики». Как бы там ни было, она много выиграла на обсуждении этой темы, а главное — завоевала доверие избирателей. «Таймс» выходит под заголовком «Маргарет Тэтчер заставляет умолкнуть антиевропейские возгласы»; партия консерваторов выходит из очередной передряги окрепшей, потому что она выглядит объединившейся вокруг «европейской идеи», тогда как Лейбористская партия трещит по швам и рвется на две части.
Частичные выборы также добавили к образу Маргарет несколько новых оттенков. В отличие от других партийных лидеров, боящихся риска и никогда не посещавших какой-нибудь округ, чтобы поддержать одного из кандидатов, она отправилась в Вест-Вулидж, чтобы публично оказать поддержку Питеру Боттомли. Депутат, чей срок депутатства истек, был лейбористом. Да, риск был, но что ей за дело! Она никогда не выглядела такой веселой и доброй, как в сельской местности, ей нравилось пожимать руки и выслушивать жалобы какой-нибудь рассерженной домохозяйки. Ее вмешательство оказалось решающим фактором. Округ сделал поворот вправо, отдав консерватору на 500 голосов больше, чем лейбористу. Для партии это было хорошая новость, которую так ждали и на которую так надеялись. Она подняла моральный дух членов партии и вернула доверие парламентариев к лидеру партии.
Партийная конференция в Блэкпуле
Окончательно же Маргарет Тэтчер была «посвящена в рыцари партии» в Блэкпуле в октябре 1975 года. Этот триумф был ей нужен, чтобы оценить достоинство своих «генеральских погон».
Надо сказать, что ей сразу же понравилось место, избранное для проведения ежегодной партийной конференции, не имевшее ничего общего с палатой общин, куда проникал неяркий рассеянный свет и где царил дух старого мужского английского клуба. Конференция проходила в здании «Импресс балрум» (Императорского бального зала «Зимних садов»), построенном еще во времена правления королевы Виктории, когда морские курорты и морские купания вошли в моду. Здание было очень большое, величественное, сиявшее позолотой, нежившее взор бархатом и хрусталем; конечно, китча и дурновкусия там было много, порой до тошноты, ибо мраморные орнаменты напоминали кружева, статуи походили на фигурки из карамели или шоколада… Всего там было слишком много и все было слишком красивое, но Маргарет все это ужасно нравилось. Эта невероятная кондитерская очаровала маленькую провинциалку, которой она в глубине души так и осталась. Для нее это была Англия ее сновидений, буржуазная, богатая, пышная и помпезная…
Кроме того, это место навевало хорошие воспоминания. Именно там она делала свои первые шаги в политике как представительница Ассоциации молодых консерваторов Оксфорда, именно там слышала, как рычал и ревел с трибуны Черчилль, именно там черпала новые силы от рядовых членов партии, которым надоели оттяжки и проволочки «тех, кто наверху». Пренебрежительное отношение ко всему на свете какого-нибудь лорда Бальфура, говорящего, «что он узнает гораздо меньше на партийной конференции, чем от своего лакея», ничего не значило для Маргарет. Избранная на пост лидера заднескамеечниками, она сохранила в себе дух заднескамеечницы. Она любила общаться с «настоящими людьми», с теми рядовыми членами партии, которые день за днем трудились в своих округах, не питая надежд на получение постов, депутатских мест, званий или наград, с людьми, еще сохранившими веру в величие Альбиона, в труд, в семью и не разделявшими цинизма богатеев-счастливчиков. Она любила этих людей, которых, несомненно, немного идеализировала, людей, которые были «тестом и закваской» будущих побед. Без них невозможно получить большинство голосов в стране. И она искренне их уважала и слушала.
Маргарет знала, что сдает свой «переходный экзамен», и если удастся его сдать, все будет возможно. Если же нет, то тогда она — всего лишь комета, стремительно промелькнувшая на английском политическом небосклоне.
Во время уик-энда перед началом конференции Маргарет спряталась от всех у себя, за городом и исписала 60 страниц своим крупным почерком прилежной школьницы. Она создала канву и начало речи. На неделе она часто встречалась с членами партии, посещала выставки, принимала ответственных за работу с местными ассоциациями консерваторов, в том числе и таких «трудных» округов, как округа Северной Англии и Шотландии. Тогда как Тэд Хит прятался в своей «башне из слоновой кости» (роль которой обычно выполнял отель), чтобы произвести больший эффект при произнесении речи в честь открытия конференции, Маргарет поступила с точностью наоборот. Она была вездесуща, ее любезность и приветливость очаровывали. До Блэкпула делегаты конференции в основном были приверженцами Хита, ее же считали ведьмой-предательницей. Неделю спустя она стала доброй феей[100]. По вечерам она зубрила свою речь. На ее советников была возложена миссия «нарастить мускулы на костяк». Адам Ридли привнес свой вклад в части сведений по экономике, Энгус Мод — по части журналистики и риторики. Они кроили текст речи, всячески выстраивали его, расставляли акценты, чтобы она могла вызвать «гарантированный желанный эффект». Но Маргарет чувствовала, что чего-то не хватает. Она хотела придать своей речи вдохновение, смелость, которые отличали бы ее речь от речей предшественников. Ей хотелось представить слушателям целую философию, даровать им надежду, дать им нечто вроде песни — марша, песни победы, а не каталог небольших дел на тихую неделю, как это делали лидеры Консервативной партии в своих нудных, длинных речах.
И вдруг на Гордона Риса снизошло озарение: он предложил, чтобы ее речь заново переписал Ронни Миллер, успешный драматург, автор исторических пьес, с триумфом шедших на сцене Ковент-Гардена. Сначала Маргарет отнеслась к этой идее сдержанно. Разве Ронни не из «конюшни Хита»? Ронни тоже воспринял идею без особого пыла; он вообще не имел большого желания входить в политику. Но, в конце концов, Маргарет согласилась попробовать. Когда они встретились в Блэкпуле, то сразу обнаружили друг в друге родственные души. Он процитировал отрывок из речи президента Линкольна, которую особенно любил. Она же вытащила измятый листок с той же речью из сумочки со словами: «Это моя настольная книга, мой молитвенник!» Ронни начал так: «Невозможно достичь процветания и благосостояния, подавляя политику сбережения и накопления. Невозможно придать силы слабым, ослабляя сильных. Невозможно помочь работнику, преследуя и подавляя его работодателя. Невозможно развивать человеческое братство, потворствуя росту классовой ненависти. Невозможно помочь бедным, уничтожая богатых. Невозможно построить ничего крепкого и устойчивого на позаимствованные деньги. Невозможно развивать человеческие характеры и человеческую смелость, отнимая у них независимость и лишая их права на инициативу. Никто никогда не помог человеку, делая для него и за него то, что он мог бы и должен был бы сделать сам». Отныне и впредь все важные речи будут «роннифицированы», то есть написаны Ронни Миллером по уже подготовленной канве. Именно ему Маргарет будет обязана своими лучшими формулировками, вроде ставшей знаменитой: «Леди, стоящая перед вами, не поворачивает назад». И это прозвучало в начале 1980-х, когда дела в экономике обстояли из рук вон плохо.
Но сейчас мы говорим о речи в Блэкпуле. Накануне вечером они все собрались у Маргарет в номере отеля: Гордон Рис, Ронни Миллер, Крис Пэттен и Ник Ридли; они сидели на корточках и ползали на четвереньках по ковру, перекраивая, перестраивая речь и тщательно ее ретушируя. Речь становилась все лучше и лучше, но Маргарет оставалась недовольна. Она попросила, чтобы были убраны все «может быть, возможно, вероятно». «Я — женщина твердых убеждений, а не женщина предположений и вероятностей». Она все более и более тревожилась, боясь, что будет скверно выглядеть и плохо говорить. В пять часов утра появился измученный бессонницей и тревогой Деннис, сказав, что, мол, хватит работать. Маргарет согласилась. Однако речь уже была готова.
На следующий день, представ перед залом, набитым до отказа, и аудиторией, раскалившейся до предела, под звуки торжественных маршей композитора Элгара Маргарет взошла на трибуну. Речь была зачитана превосходно. Маргарет, глядя в зал, перехватывала то один взгляд, то другой. Ее слушали как завороженные. Напряжение нарастало, каждое слово било в цель, в особенности когда она излагала свою философию. Это было довольно общее изложение, чтобы все консерваторы могли признать эти взгляды за свои, но в то же время это было достаточно сильно сказано, чтобы все почувствовали себя наэлектризованными: «Позвольте мне представить вам мое понимание этого мира: в этом обществе человек будет обладать правом работать тогда, когда он хочет, тратить то, что он зарабатывает, быть собственником и рассматривать государство в качестве слуги, а не господина. Это и есть наше британское наследие. Мы должны будем вновь поставить частное предпринимательство на путь исцеления, не только для того, чтобы дать людям больше причитающихся им денег, которые они могли бы тратить по своему усмотрению, но чтобы иметь больше денег для стариков, больных, инвалидов <…>. Я полагаю, что подобно тому, как каждый из нас обязан наилучшим образом использовать свои таланты, так и правительства обязаны создавать такие условия, при которых мы сможем это сделать <…>. Мы можем продолжать падение или можем остановиться и, усилием воли набравшись решимости, сказать: „Довольно!“».
Это был триумф. Маргарет заканчивала речь совершенно обессилевшая, под аплодисменты, достойные поп-звезды. Люди поняли, что она не видит в них всего лишь поживу «сачков для ловли избирателей», чтобы потом забыть до следующих выборов. Она ушла с трибуны и дала волю слезам. «Была ли я достаточно хороша?» Ее стали уверять, что она была превосходна. Ее жизнь продолжала быть суровой битвой с собственными комплексами. Она ее выиграет и станет сильнее всех. На следующий день журналист в «Дейли мейл» восторгался «великой актрисой»: «Если речь шла о том, что надо было сделать резкий поворот вправо, то 90 процентов населения этот поворот сделали». По результатам различных опросов теперь Консервативная партия опережала Лейбористскую на 23 процента, а такого преимущества она не имела со времен поражения Тэда Хита в феврале 1974 года. Теперь Маргарет могла гордо сказать Айри Ниву: «Свершилось! Отныне я — действительно лидер партии!»
Как достичь международного уровня
Если в Блэкпуле Маргарет окончательно утвердила свою власть над национальной казной, ей оставалось еще доказать свою способность управлять международной политикой, достичь такого уровня, чтобы свободно вращаться среди великих мира сего.
Маргарет не изучала историю международных соглашений и международные проблемы, но у нее были собственные убеждения, которых ей хватало и которые ей заменяли разработанную доктрину. Шла холодная война. С одной стороны находился Запад, воплощение Добра, с другой — мир Советского Союза, воплощение Зла. Слова Рональда Рейгана, давшего определение Советскому Союзу как «Империи Зла», могла бы произнести и Маргарет. Она не делала разницы между нацизмом и коммунизмом, которые считала в одинаковой мере губительными для свободы. Все уступки Востоку казались ей новым Мюнхеном. Она считала, что она, Маргарет Тэтчер, представляет собой для России господина Брежнева то же самое, чем был для Германии господина Гитлера Черчилль: голосом, призывавшим сделать резкий рывок, приступить к перевооружению и полной прозрачности в этой сфере, пока еще не поздно.
Не будем забывать об обстановке, не имевшей ничего общего с началом XXI века. Это была вторая половина 1970-х годов, когда Запад отступал на всех фронтах. Советскими танками уже были подавлены выступления в Будапеште (в 1956 году. — Пер.) и Праге (в 1968-м. — Пер.); американцы довольно жалко выглядели, вынужденные покинуть Вьетнам; Эфиопия Хайле Селассие перешла от «царя царей» Хайле Селассие к «красному царю» Менгисту; ангольские повстанцы из Фронта освобождения захватили власть благодаря военным советникам, прибывшим от Кастро. В Португалии красные попытались, но тщетно, взять под свой контроль «революцию гвоздик». Дивизии стран Варшавского договора стояли на расстоянии одного этапа «Тур де Франс» от французской границы, а в Берлине две армии стояли друг против друга в пятнадцатиминутной достижимости. Время от времени там под пулями народной полиции ГДР[101] погибали восточные немцы, выбравшие свободу. Угроза существовала реальная, а не виртуальная. По прошествии времени, конечно, можно сказать, что эта угроза была преувеличена. Но в то время превосходство классических (то есть неядерных) сил стран Варшавского договора не вызывало никаких сомнений: на 10 тысяч танков, на 20 тысяч самолетов, на 1 миллион 500 тысяч человек больше, чем у стран НАТО. Советский флот рос как на дрожжах. На верфях Калининграда строились первые авианосцы. Кроме того, в 1970-е годы технологическое превосходство США было далеко не очевидным. Роль электроники еще не стала определяющей в системах оружия. Каждый еще помнил, какой эффект произвел запуск советского спутника. Мысль о казаках, моющих свои сапоги в Ла-Манше или в Ирландском море, не казалась таким уж диким вздором (разумеется, мысль о возможности применения ядерного оружия выглядела гораздо большим вздором, но все познается в сравнении).
Перед лицом такой угрозы Маргарет полагала, что надо оказывать сопротивление по всем фронтам и срочно перевооружать армию. Источником, откуда она черпала сведения, являлся вовсе не Форин Оффис, который, как она считала, был «безнадежно мягкотел и вял <…>, наполнен высокомерием, чванством и профессиональным самодовольством». «Это те самые люди, что дали нам Филби и Профьюмо»[102], — любит напоминать она. Она с удовольствием приписала бы себе высказывание Никсона, назвавшего «гомосексуалистами в костюмах в полоску» чиновников из министерства иностранных дел.
Как когда-то Черчилль перед лицом угрозы, исходившей от «коричневого людоеда», она стала поддерживать личные контакты с теми, кто хорошо знал «красного медведя». Историк Роберт Конквест, автор книги «Большой террор», посвященной сталинским репрессиям, стал одним из самых близких ее советников. Она была потрясена после прочтения книг Солженицына, тогда как раз сумевшего перебраться на Запад. Из этих книг она извлекла два урока: теория домино по-прежнему в силе, всякая страна, которая колеблется, а потом летит вниз, может увлечь за собой и другие страны; она также поняла, что защищать Запад следует не только с помощью военной силы, военное перевооружение должно сопровождаться перевооружением моральным, возрождением веры в западные ценности.
Когда Маргарет вступила на пост лидера партии, политикам более всего не хватало отваги. Американцы, травмированные поражением во Вьетнаме, без устали повторяли одно слово: «разрядка». Немцы во главе с Вилли Брандтом мечтали о нейтральной восточной политике, держа в уме в качестве линии прицела возможное объединение Германии. Маргарет все это расценивала как попытку пустить пыль в глаза. «Разрядка» была для нее сродни «политике умиротворения», которая проводилась между двумя мировыми войнами, когда так желали, вопреки очевидному, видеть «в Гитлере джентльмена» и старались ему во всем уступать, чтобы не подталкивать его к преступлениям, не загонять в угол, а также как-то оправдывать его безумства. Маргарет была в этом абсолютно убеждена. Тем более что советники раздобыли ей статью из «Правды»[103] от 22 августа 1973 года, где было сказано, что «мирное сосуществование не означает, что борьба между двумя мировыми общественными системами закончена; борьба будет продолжаться, до полной и окончательной победы коммунизма во всем мире». Не верила она и во всякие выдумки господина Киссинджера. Не верила в то, что можно заставить СССР реформироваться, объединив вопрос об экономической помощи с вопросом о переговорах по поводу ядерного стратегического вооружения (ОСВ-1 и ОСВ-2), а также с вопросом о взаимном сбалансированном сокращении вооруженных сил и с требованием соблюдения прав человека. Она была сама сдержанность и осторожность, когда Гарольд Вильсон в июле 1975 года отбыл в Хельсинки, чтобы подписать Хельсинкские соглашения. В общих чертах речь шла о том, чтобы связать вопрос о нерушимости послевоенных границ в Европе (а соответственно, и о власти коммунистов в Восточной Европе) с недвусмысленным обязательством Советского Союза соблюдать права человека (об этом речь шла в знаменитой третьей части документа). Договор в Хельсинки был подписан. Но на Востоке ничего не происходило особенного. Да, у диссидентов теперь был текст, юридически принуждавший местные власти соблюдать права человека, они могли на него опираться, и всё. Как бы их ни звали: Юрием Орловым в СССР или Вацлавом Гавелом в Чехословакии, они все так же сидели в тюрьмах, они продолжали быть узниками режимов просто за то, что были членами комитетов по соблюдению Хельсинкских соглашений[104]…
Маргарет Тэтчер все видела в истинном свете. Перед отъездом премьер-министра, 26 июля 1975 года, она обратилась к нему из Челси с торжественным предупреждением: «Мы должны трудиться ради настоящего ослабления напряженности, но в наших переговорах с Восточным блоком мы должны соглашаться со словами и действиями, которые будут способствовать подлинной разрядке. Поток слов, произнесенных во время встречи в верхах (саммита), не будет значить ровным счетом ничего, если он не будет сопровождаться какими-то позитивными действиями советских руководителей, показывающих, что их поведение действительно изменилось». Эти слова были странным образом пророческими, как слова старого льва Черчилля, это был глас вопиющего в пустыне в Соединенном Королевстве, пораженном безволием.
Несколько месяцев спустя, когда Маргарет обрела некоторую уверенность в себе, когда она увидела, что факты свидетельствуют в ее пользу и показывают, что она права (к тому же обнаружив, что лейбористское правительство хочет понаделать «черных дыр» в военном бюджете), она «вбила гвоздь» в Кенсингтоне 19 января 1976 года, произнеся знаменитую речь. Она разоблачила это «лейбористское правительство, которое разрушает нашу оборону в тот момент, когда стратегическая угроза, нависшая над Великобританией и ее союзниками и исходящая от мощной, стремящейся к экспансии силы, велика, как никогда, за всю нашу историю…». Маргарет продолжала свой анализ намерений Советского Союза. Вплоть до прихода к власти Горбачева она своего отношения к России не изменит. Вся ее политика в сфере дипломатии будет сосредоточена вокруг следующей идеи: «Россией правит диктатура людей терпеливых, имеющих долгосрочные цели, людей, которые сейчас превращают свою страну в первую, самую мощную морскую и военную державу в мире. Они делают это не только в целях обороны. Такая огромная страна, чья территория в большей своей части имеет сухопутные границы, не нуждается в том, чтобы строить самый мощный военный флот в мире только для того, чтобы защищать свои границы. Нет, русские приняли решение установить свое господство над всем миром, и они очень быстро ищут и находят способы стать самой мощной империей, которая когда-либо существовала в мире. Члены советского политбюро могут не заботиться о приливах и отливах общественного мнения. Они делают так, что пушки у них проходят вперед масла, в то время как у нас почти всё проходит впереди пушек». Она продолжает свою филиппику: «Русские сражаются, чтобы победить, они имеют над нами преимущество. Они ведут войну у нас, в наших сердцах, на нашей территории, а не мы на их территории». Она указывает пальцем на подрывную деятельность профсоюзов. Заключительная часть содержала призыв к рывку: «Дайте нам средства гарантировать нашим детям свободу, чтобы они могли нас поздравить с тем, что мы уберегли ее, не продав по дешевке».
Речь прозвучала оглушительно, как пушечный выстрел под небом разрядки. Министр иностранных дел Джим Каллаген опроверг безответственные высказывания «поджигательницы войны». Советский министр иностранных дел Громыко с гневом обрушился на эти высказывания, «наносящие вред советско-английской дружбе». Но английская пресса приняла речь Маргарет скорее доброжелательно, больше не желая, чтобы ей нанесли еще один удар, равный удару господина Гитлера. «Таймс» выходит под заголовком «Запад демонстрирует склонность к попустительству», а «Дейли телеграф» публикует статью под названием «Истина о России».
В Москве же послушные газеты нагромождали горы оскорблений в адрес «лондонской гарпии». Орган Советской армии, газета «Красная звезда», назвала ее «Железной леди с Запада», думая, что оскорбляет ее, а на деле подарив ей своего рода замечательный лозунг, способный разбудить человеческие толпы. Это прозвище было подхвачено ТАСС, распространено всеми новостными передачами, прессой и обошло весь мир. Как иронично отмечает Маргарет в мемуарах, «они не нарочно, а случайно возвели меня в ранг их самого главного противника в Европе; они не могли мне сделать лучшего подарка». Гордон Рис тотчас же увидел, какую пользу можно извлечь из прозвища. Несколько недель спустя по редакциям всех газет пошло фото Мэгги в военной форме, командующей танком. Так для истории она навсегда останется «Железной леди». Спасибо Советской армии!
Маргарет должна была не только разрабатывать идеи, но и создавать себе имидж. Она никогда не занимала министерский пост в ключевом министерстве, ее никогда не видели рядом с сильными мира сего. Чтобы дать фору готовившемуся покинуть свой пост премьер-министру, а он мог представить в свою пользу такой аргумент, как опыт международных контактов, Маргарет стала очень много путешествовать. Она посетила 33 страны за четыре года. Читать весь список было бы скучно. Скажем только, что она посетила все страны Общего рынка, США, Китай, Индию, Иран, Израиль, все страны Ближнего Востока. Список глав государств, с которыми она встречалась, впечатляет: Джеральд Форд, Джимми Картер, Хуа Гофэн, Анвар Садат, шах Ирана, Индира Ганди, Зульфикар Али, Бхутто, Голда Меир, Хафез Асад, Валери Жискар д’Эстен, Гельмут Шмидт, и список этот далеко не полон. Через четыре года она могла на законных основаниях утверждать, что знает в этой сфере столько же, сколько знает ее соперник-лейборист.
Маргарет нарушала обычаи. Прежде всего в своей партии. Она часто «забывала» о том, что в ходе визитов ее должен сопровождать тот, кто занимает в теневом кабинете пост министра иностранных дел; это свидетельствовало об уважении к нему… Она же предпочитала людей, знакомых со страной, куда она направлялась. В Югославию она брала с собой сэра Фицроя Маклина, старого боевого сотоварища Тито. Упряжка сработала превосходно: она добилась того, чтобы Милован Джилас, один из главных оппозиционеров хозяина Белграда, не вернулся в тюрьму. В Китае ей послужил гидом Дуглас Херд, бывший английский посланник в Пекине. Джона Дейвиса, сменившего Реджи Модлинга на посту министра иностранных дел в теневом кабинете, попросили остаться в Лондоне. Маргарет считала, что важные Дела лидеры должны обсуждать сами. Остальные — всего лишь исполнители, и им не следует портить беседы или фотографии своим бесполезным присутствием.
Поведение Маргарет за рубежом тоже резко отличалось от поведения ее предшественников. У нее была особая манера организовывать свои поездки за границу. В высших сферах эта манера всех повергала в шок, ведь приличия требовали того, чтобы лидера оппозиции сопровождал посол, дабы этот лидер не сказал чего-то лишнего против политики правительства своей страны. Однако Маргарет везде выступала свободно. В Нью-Йорке в 1975 году она без колебаний принялась разоблачать «социалистическую британскую политику». Каллаген разбушевался. Маргарет ответила: «Я наношу удары не по Англии, а по социализму». Вечером, выступая по Си-би-эс, она еще «добавила в соус перца». Начала она с того, что воспела Великобританию, страну, чьи граждане 72 раза получали Нобелевскую премию, затем выразила сожаление по поводу упадка этой страны и в конце возвестила ее скорое обновление и возрождение: «Мы медленно ищем и находим наш путь. Близятся перемены. Я уже вижу признаки этих перемен <…>. Мы можем страдать от особой британской болезни, но наша конституция разумна, и у нас есть воля к победе». Говоря другими словами, эта прорицательница предрекала падение, то есть отставку правительства лейбористов и приход ее собственного, правительства консерваторов. Она вернулась к этой теме вновь в 1977 году, подвергнув в ООН критике позицию британского правительства по поводу урегулирования в Родезии. Повадки старого английского джентльмена, элегантность прошлых лет, сосредоточенные во фразе: «Права или не права, но это моя страна», — которую следовало говорить за границей, — всё это было решительно не для Мэгги. Да ей это было и ни к чему. Она собрала свой урожай: фото с Джеральдом Фордом, с Солженицыным, а во время второго визита в США, в 1977-м, и с президентом Картером, которого, к слову, она сочла «вялым» и «бесхребетным».
Вояжи в США окончательно убедили ее в необходимости укрепления трансатлантических связей, а также предоставили возможность встретиться с Рональдом Рейганом, ее будущим верным союзником, так сказать, собратом-заговорщиком на протяжении тех восьми лет, что он будет находиться у власти. Кстати, именно Деннис обратил ее внимание на губернатора штата Калифорния, сумевшего «поднять из руин» штат, опутанный долгами и возглавлявшийся до него каким-то безмозглым политиканом. Маргарет рассказывает: «Когда я познакомилась с Рональдом Рейганом, я тотчас же была покорена его шармом, его юмором, его искренностью <…>. Я была с ним согласна по всем пунктам. Вначале американская политическая элита оттолкнула его (но не электорат), как некоего неофита или вольного стрелка, которого не воспринимала всерьез (я это уже где-то и о ком-то слышала)». Рейган отдал ей долг вежливости, прибыв в палату общин в ноябре 1978 года, чтобы выразить ей свое почтение. Маргарет пишет: «Когда он откланялся, я сказала себе, что многое бы изменилось, если бы такой человек стал президентом Соединенных Штатов». Два года спустя они оба будут возглавлять свои страны, оба будут у власти.
Маргарет также особое внимание уделяла Германии, куда много раз отправлялась с визитами. Она испытывала симпатию к Гельмуту Шмидту, который, по ее выражению, «был в гораздо меньшей степени социалистом, чем некоторые члены моего теневого кабинета». Она знала, что Германия — одна из главных стран Общего рынка и одновременно — поле боя, которое должны защищать члены НАТО… Ведь именно там может быть либо выиграна, либо проиграна холодная война. Она расставила свои шахматные фигуры, сблизилась с Гельмутом Колем, но поддержала и Гельмута Шмидта, когда он попросил на 3 процента увеличить военный бюджет НАТО и разместить в Европе ядерные ракеты средней дальности, чтобы противостоять ракетам СС-20, недавно размещенным Советским Союзом.
Стоит отметить следующий факт: хотя у Маргарет не было никакого опыта деятельности на международной арене, она никогда не совершала серьезных промахов. Скажем, в вязкой трясине Востока она тысячу раз могла бы оступиться. Ведь она любила Израиль, обхаживала еврейский электорат в своем округе, ее дочь Кэрол даже хвасталась тем, что однажды провела каникулы в кибуце; короче говоря, Маргарет была очень далека от «арабомании», присущей консерваторам. Несмотря на это, она не отошла в сторону от официальной позиции Великобритании, призывавшей соблюдать решения, изложенные в 242-й резолюции ООН, где утверждалось право всякой страны иметь четко определенные границы (в том числе и Израилю). Англия отказывалась признать Организацию освобождения Палестины по причине склонности ее членов к терроризму, и в этом Маргарет поддерживала правительство, но не более того. Когда речь шла о главном, она умела придержать язык и промолчать.
В Европе ей удалось создать для себя совершенно особый статус, так как она много трудилась над созданием Интернационала центристских и правых партий. Ей это казалось тем более необходимым, что с избранием Европарламента путем применения всеобщего избирательного права мир политики непременно должен был стать явлением наднациональным. Вместе с другими лидерами консервативных партий она принесет к купели Европейский демократический союз, официально созданный в 1978 году, в окрестностях Зальцбурга. На замечательной фотографии Маргарет выглядела великолепно: она позировала в длинном вечернем платье, окруженная мужчинами, стоявшими на двойной лестнице замка Клессхейм, и создавалось впечатление, что она — глава европейского правительства или королева в окружении своих верных подданных. Превосходное фото…
Достоинства мускулистого прагматизма
Надо сказать, что путешествия за границу были почти удовольствием на фоне той борьбы с противоречиями, которую она должна была вести в своем теневом кабинете, дабы их разрешить. Между Джеймсом Прайором и Китом Джозефом разница была почти столь же велика, как между Джеральдом Фордом и Тито.
Маргарет сознавала, что Англии брошены два вызова: один из сферы макроэкономики — инфляция, а второй из социальной сферы — давление со стороны профсоюзов и их способность блокировать страну и мешать всем глубинным реформам.
Чтобы сохранить единство Консервативной партии, Маргарет вынуждена была по этим двум вопросам вести бесконечные переговоры, обсуждения, теоретические беседы, столь продолжительные, что голова шла кругом. Можно было подумать, что у Маргарет нет направляющей линии. На деле же она проявляла здоровый прагматизм и чувство «реальной политики». Даже если она и верила в то, что надо осмеливаться «думать о немыслимом», она все же знала, что нет такой политики, которая чего-то стоит вне реальностей.
К вопросу об инфляции были возможны два подхода: монетаристский и контроль над ценами и доходами. Первый подход не имел большинства сторонников среди членов теневого кабинета, многие его просто не принимали. Второй подход уже доказал на деле, что если применять эти меры в одиночку, то они будут совершенно неэффективны. Однако в документе с изложением доктрины партии, опубликованном накануне проведения в Блэкпуле ежегодной партийной конференции 1976 года под названием «Правильный подход», Маргарет сумела совместить их. В «Белой книге» также указывалось на то, что «политика контроля над ценами и доходами не представляет собой долгосрочного решения по вопросу об инфляции, но что будет неразумно полностью и окончательно отвергать ее идею». В сфере отношений с профсоюзами в «Белой книге» также защищалась идея «согласованных действий» (по германской модели), хотя и не уточнялось, идет ли речь об автономных переговорах социальных партнеров или о переговорах по указке и под надзором государства, в частности, под руководством знаменитого Совета национального экономического развития.
Маргарет так научилась всяческим политическим уловкам, что сумела написать предисловие к обстоятельному докладу Кита Джозефа «Монетаризм сам по себе недостаточен». Так как доклад был очень длинен и сложен, почти неудобоварим, ибо изобиловал цифрами и графиками, то большинство «архонтов» Консервативной партии прочли из всего текста только заглавие. Они были в восторге. Ну наконец-то. Мэгги окончательно отреклась от монетаризма! На самом деле в докладе Кит Джозеф говорил нечто, прямо противоположное заглавию, или, если точнее, шел еще дальше и показывал всё превосходство и достоинства монетаризма. Он подчеркивал, что кроме контроля над денежной массой следовало еще и чрезвычайно жестко сократить общественные расходы и государственный долг, чтобы вся тяжесть дефляционной политики не легла бы только на плечи частного сектора, производителя, созидателя богатства. Но левое крыло партии все прочло по-своему и успокоилось, так как дымовая завеса сработала прекрасно.
Четырнадцатого марта в Цюрихе, в ЕЭС, перед сообществом банкиров, Маргарет вновь подтвердила свои убеждения в сфере экономики. Мы еще к ним вернемся, когда будем говорить об основах тэтчеризма. Запомним только, что тогда она с уверенностью, достойной мужчины, в одной речи утверждала идеи монетаризма, политику спроса и предложения, идею проведения массовой денационализации промышленности и идею морального превосходства капитализма. Теоретически адресованное тем, кого Вильсон называл «цюрихскими гномами», то есть руководителям МВФ (Международного валютного фонда), крупных банков и бирж, эти слова конечно же мгновенно преодолели Ла-Манш. Левые завопили. И хитрые «борзые» Консервативной партии залились звонким лаем вместе со сворой.
Маргарет тотчас предприняла «тактический отход». В июле 1977 года в здании Мемориала Иэна Маклеода она занялась разъяснением сути своей консервативной философии, и эти разъяснения походили на своеобразную дань, выплачиваемую всеобщему окружающему конформизму. Она предстала в облике наследницы Дизраэли и наследницы теории «Единой нации». Она напомнила присутствующим, что читала и любила романы Дизраэли, в особенности его роман «Сибилла, или Две нации», где столь явно проявилось его сочувствие к несчастным и обездоленным Викторианской эпохи. Она указала на то, что у нее нет намерений как-либо затрагивать «общество всеобщего благоденствия», ибо «индивидуализм есть создание общественное, рожденное в определенной семье или классе, в некоем сообществе, в лоне народа или нации, где все люди связаны между собой узами взаимной зависимости». Стремясь внушить доверие и успокоить слушателей, она даже добавила: «Мы повернулись спиной к чаяниям, которые внушила нам „Белая книга“ 1944 года по поводу политики в сфере занятости, не потому, что кейнсианство испортилось, как говорится, прокисло, нет». Она обещала только «установление нового равновесия между обществом всеобщего благоденствия и личной ответственностью».
В области отношений с профсоюзами Маргарет проявила такую же осторожность. Даже если конфликты и носили более локальный характер, чем те, что парализовали королевство при правительстве Хита, они в то же время бывали очень жестоки и влекли взрывы насилия. Конгресс тред-юнионов на глазах у всех открыл двери троцкистским агитаторам. Группировка «Милитант» («Борец») взяла контроль над многими тред-юнионами. Высокие советские должностные лица были приняты там с большой помпой. Общество наблюдало за действиями, совершенно неслыханными в демократической стране. Профсоюз почтовиков в январе 1977 года принял решение бойкотировать доставку писем и телеграмм, адресованных в Южную Африку. В ответ на поступивший по сему поводу запрос правительство лейбористов вынудило отвечать генерального прокурора, который сказал, что речь идет о «законном устрашении». Правда и то, что большая часть бюджета этого правительства зависела от воли профсоюзов.
При виде подобной добровольной сдачи позиций правительством немногочисленны были те, кто решил подняться и возвысить свой голос. В основном эти люди не состояли в партиях, некоторые из них являлись членами Национальной ассоциации борцов за мир, которую возглавлял парламентарий и герой ВВС Великобритании Билл Делиль-Дадли. Им удалось доказать в Европейском суде по правам человека, что практика так называемых закрытых предприятий незаконна и подлежит осуждению как противоречащая праву на свободу высказываний. Но партия консерваторов не пошла по их следам, сочтя, что это слишком рискованно в политическом смысле.
И все же одно событие потрясло, пробудило Англию. Маргарет Тэтчер была вынуждена выйти на линию огня. Случилось так, что на одном небольшом предприятии в Гранвике трое рабочих были уволены за то, что начали так называемую «дикую» забастовку. Профсоюзы тотчас же «ухватились» за представившийся случай. На предприятии началась всеобщая забастовка. Судебные инстанции могли сколь угодно долго утверждать, что увольнение носило совершенно законный характер, но разъяренные представители рабочего класса непременно желали воспользоваться удобным случаем[105]. Теперь у них была кость, которую они могли глодать, и они ее уже не выпустят из челюстей. Маргарет Тэтчер вспоминает, какая тогда в стране была атмосфера: «Возникла и сформировалась коалиция левых <…>, чтобы наказать Гранвик <…>. Это стало своего рода „местом свиданий“ для леваков». Даже три министра-лейбориста сменили свои костюмы с Сэвил-роуд на рабочие комбинезоны. И вот они уже в кабинетах забастовщиков. Да, странноватое занятие для министров правительства Ее Величества! В июне фарс превратился в драму. Пикетчики не давали рабочим, не принимавшим участия в забастовке, войти на территорию предприятия. Машины, доставлявшие «штрейкбрехеров», были забросаны булыжниками и бутылками с «коктейлем Молотова». Один автобус перевернулся, второй был подожжен. Полиция, казалось, была бессильна. В обоих лагерях были раненые. Разыгрывались те же сцены, что можно видеть в фильме Кена Лоуча «Виртуозы», хотя все и происходило в лейбористской Англии мистера Калла-гена, а не при Тэтчер и не при Блэре.
До чего должны были дойти консерваторы? Члены теневого кабинета давили на Маргарет, убеждая ее в том, что заходить слишком далеко нельзя и что не надо отталкивать профсоюзы. А потому она не подсказывала правительству, что пора прибегнуть к радикальным мерам, хотя и была готова к этому. Она довольствовалась чисто символическими «жестами», попросив Адама Батлера, своего парламентского секретаря, и заместителя Джеймса Прайора сесть в автобус с рабочими, которых пытались линчевать. «Картинка» получилась замечательная! К тому же булыжники, летевшие в них, смелость рабочих и страх, испытанный перед напором преисполненной ненависти разъяренной толпы, не способствовали улучшению имиджа тред-юнионистов среди членов команды Маргарет. Физический страх — лучшее средство, чтобы заставить думать!
Маргарет также написала открытое письмо, адресованное НАФФ (Национальной академии кинематографии и телевидения), полное недомолвок: «Мы полагаем, что сцены дикого насилия, показанные телевидением, сами по себе достаточны для того, чтобы общественное мнение заняло в большинстве своем правильную позицию, и гораздо более эффективны, чем долгие часы дискуссий».
Но когда Маргарет стали задавать вопросы на телевидении в ходе передачи «Неделя и мир», она ничего никому не обещала и всячески избегала предрекать неизбежность открытой конфронтации. Она только заявила, что «если жесткий конфликт и должен случиться, то тогда необходим референдум». Это предложение было хорошо принято прессой и сторонниками «двух течений» в Консервативной партии. Сама же Маргарет не могла пойти дальше, «так как по таким вопросам, как власть профсоюзов, политика в области доходов или общественных расходов, по-прежнему не существовало согласия среди членов теневого кабинета», пишет она в мемуарах.
Единственная сфера, где Маргарет могла дать волю своим убеждениям, был вопрос об иммиграционной политике. Кроме тех случаев, когда возникала необходимость предоставления убежища «в соответствии с честью и традициями британской нации», и случаев, когда уже были выданы паспорта или были заключены договоренности с некоторыми странами Содружества, Маргарет призывала положить конец политике массовой иммиграции, практикуемой лейбористами. У нее не было никаких комплексов, ведь, по ее мнению, «всякий зажиточный политик может публично проповедовать теорию достоинств толерантности, а затем вернуться в удобное жилище в спокойном квартале, где цены на недвижимость обеспечивают ему все преимущества апартеида, но без его стигматов»; она также считала, что общество, в котором встречаются представители многих разных культур, порождает немало проблем для тех, кто сталкивается с проблемой иммиграции. Она охотно вступала в споры по сему поводу, поскольку считала, что «левые готовы эксплуатировать проблемы, которые они создали сами».
В интервью, данном программе «Уорлд ин экшн» («Мир в действии») в 1978 году, Маргарет представила свое видение этой проблемы, которое в то время явно разделяло в большинстве своем общественное мнение: «Люди действительно с опасением наблюдают, как страна заполняется выходцами из иной культуры <…>. Если вы хотите, чтобы в стране существовали хорошие отношения между представителями разных рас, надо успокоить людей относительно количества иммигрантов <…>. Мы должны открыто рассмотреть вопрос о прекращении иммиграции, за исключением, разумеется, тех случаев, когда речь идет о гуманитарной необходимости…» Далее она добавила: «Всякий человек, проживающий здесь на законных основаниях, должен быть уверен, что с ним будут обходиться справедливо и достойно, в соответствии с законом». Естественно, таким образом она дала сигнал к вальсу господ тартюфов, открывающему бал фарисеев. Деннис Хили в связи с этим заговорил о циничном расчете, целью коего было всколыхнуть мутные воды межрасовых отношений. Министр внутренних дел обвинил Маргарет в том, что она, видите ли, «сделала расовую ненависть явлением респектабельным, достойным уважения». Но Маргарет не обращала внимания на эти обвинения, для нее было важно, что она смогла высказать свои убеждения. Это сказалось на результатах опросов: она набрала еще 11 очков.
Но вообще эти годы в оппозиции были для нее опасным упражнением в сложнейшем танце и контрдансе, в лавировании между двумя противоположными тенденциями в Консервативной партии. Энок Пауэлл отметил сей факт, выразив свое полувосхищение-полуразочарование: «Маргарет может несколько лет прожить, держа что-то в голове и говоря себе: „Я с этим не согласна, мне это не нравится, но я сейчас ничего не могу с этим поделать. Когда я смогу уладить или решить этот вопрос, я это сделаю. Я сейчас жду и воздерживаюсь от вмешательства“».
Именно это она и делала, находясь в оппозиции. Теневой кабинет был своеобразным подобием венецианского карнавала, где каждый носил маску и все головы были забиты задними мыслями, а цель у всех была одна: подставить подножку при исполнении пассакальи другому танцору. Маргарет вынуждена была подчиняться общим правилам, она не могла себе позволить сбросить маску и заставить это сделать других.
Дорога, усеянная ловушками и засадами
Миф о Маргарет Тэтчер часто представляет ее приход к власти как триумфальное шествие от дома 32 на Смит-сквер[106] до дома 10 на Даунинг-стрит. Это очень и очень далеко от реальности. Да, разумеется, консерваторы стали одерживать победы на местных выборах и на частичных. В 1977 году они даже завоевали большинство в Совете Большого Лондона. Но все эти успехи, сколь бы они ни были ободряющие, не должны скрыть от нас ту массу трудностей, которые Маргарет должна была преодолеть. С 1975 по 1979 год политическая жизнь будет для нее скачкой с препятствиями. И всякий раз она вынуждена будет поднимать своего скакуна сильными ударами хлыста.
Отставка Гарольда Вильсона 16 марта 1976 года и его замена Джимом Каллагеном, причем действительно замена, без выборов, стали для Маргарет очень плохим известием. А Джим, Счастливчик Джим, был ослепителен. Он всегда нравился женщинам, был всегда загорел и блистал довольно едким, злым прямолинейным юмором. Он был моложе Вильсона, и его понятия о любезности явно отличались от понятий его предшественника. Он наносил удары наотмашь, и ему было плевать, что его соперник — женщина. Не слишком искушенная в парламентских схватках, Маргарет пропускала удары, тем более болезненные, что с 1978 года все выступления на парламентских заседаниях в палате общин записывались на пленку и могли транслироваться по радио. Каллаген сам себе сделал подарок из звучных фраз: «Когда достопочтенная леди побудет лидером оппозиции, а она им будет очень долго (аплодисменты в рядах лейбористов), она станет лучше понимать, что вести переговоры с МВФ — дело очень и очень сложное». В другой раз, улыбаясь вроде бы ободряющей, но фальшивой улыбкой, он сказал ей плутоватым тоном: «Ну-ну, дамочка, не стоит верить тому, что вам рассказывают в прессе о кризисе, о трудностях и о конце цивилизации. Нет, все, что пишут в газетах, — неправда». В мемуарах она его описывает как «замечательного противника».
К тому же у Маргарет иногда возникали затруднения с министрами из теневого кабинета. В 1976 году в палате общин очень живо обсуждали проект закона о национализации предприятий авиационной промышленности и военно-морского кораблестроения. Естественно, консерваторы были против. У лейбористов был небольшой перевес, всего в три голоса. Частичные выборы лишили их двух мандатов. Случилось так, что на заседании у лейбористов было на одного депутата больше, чем у консерваторов. По правилам закон не мог быть принят. Лейбористы потеряли большинство. И тут Каллаген утратил хладнокровие, организовав повторное голосование. Чтобы выиграть, он заставил одного из депутатов выйти из зала. В этом случае составлявший ему как бы пару депутат-консерватор вынужден был воздержаться от голосования. Благодаря этой уловке парламентская арифметика была спасена и закон был принят большинством в один голос. Это было нарушением всех традиций и правил, нечестной игрой, предательством всех британских парламентских обычаев. Быть может, Маргарет и не была истинной английской Леди с большой буквы, но Каллаген вообще вел себя как грубый мужлан. Этим случаем можно было бы воспользоваться, бросив его общественности как пищу, чтобы возбудить страну, так гордящуюся своим парламентом. Маргарет уже готовилась устремиться вперед, обнажив клыки, чтобы вцепиться в премьера-негодяя. Увы, не повезло! Майкл Хезлтайн, член теневого кабинета, бывший рупором промышленности, вскочил с задней скамьи, чтобы схватить палицу, символ независимости парламента. Он замахал ею над головой, выкрикнул несколько ругательств и резко бросил на подставку, что вызвало всеобщий шок. У него явно сдали нервы, но в стране, где так высоко ценится самообладание, подобное непростительно. В результате теперь уже консерваторы оказались в роли обвиняемых. Маргарет могла сколько угодно требовать запрета так называемой «практики парности» и блокировать почти на месяц работу парламента, но должного эффекта она не добилась.
Кроме того, что ее теневой кабинет был разделен на два лагеря из-за приверженности к одной из двух доктрин, Маргарет пришлось столкнуться и с другими серьезными противоречиями в партии тори; самая большая несхожесть позиций наблюдалась по вопросу о большей или меньшей автономии, которую следовало предоставить Шотландии, Уэльсу и Ирландии. Ящик Пандоры был открыт Тэдом Хитом в 1968 году, когда он лелеял надежду на создание коалиции с Шотландской национальной партией (ШНП). Его предложения, сделанные шотландцам в Перте, не были реализованы из-за отсутствия консенсуса по этому вопросу внутри самой партии тори, но были с радостью подхвачены лейбористами, которые увидели в союзе с ШНП возможность укрепить свое большинство в палате общин. Каллаген поставил на голосование в палате общин законопроект о создании национальных собраний в Шотландии и Уэльсе, избранных путем всеобщего голосования. Вначале Маргарет колебалась. Шотландия всегда была трудным регионом для консерваторов. Давление со стороны приверженцев автономии становилось там все ощутимее из-за того, что в Северном море была обнаружена нефть и это сулило большое богатство.
Принцип «близкого родства» теоретически был очень дорог Маргарет, так почему же не сделать приятное Шотландии? Но ее националистические и центристские рефлексы оказались сильнее. Она дорожила наследием единого парламента, существовавшего с принятия в 1707 году Закона об объединении Англии и Шотландии, когда была провозглашена Англо-шотландская уния, парламента, принявшего с того времени неотделимую часть «модели Вестминстера» (или «Вестминстерской модели правления»). Она опасалась, что под прикрытием республиканских идей в страну может вернуться закамуфлированное якобитство[107], способное погубить королевскую власть и всю страну. Кроме того, многие известные конституционалисты предупреждали ее о «бюрократизации и бесконечной грызне», которыми будет сопровождаться процесс автономизации. К тому же она начинала понимать, что предоставление автономии вряд ли «утихомирит и умиротворит» тех шотландцев, которые требуют для Шотландии независимости. Так что сама идея автономии казалась ей все более абсурдной. В декабре 1976 года, учитывая, сколь высоки ставки в игре, после долгих дискуссий было решено проект закона отвергнуть, для чего все депутаты партии консерваторов будут вызваны на заседание парламента особыми уведомлениями; это означало, что депутат под страхом сурового наказания вплоть до лишения депутатского мандата должен проголосовать в соответствии с линией партии. Как и следовало ожидать, прошотландски настроенное крыло «воспламенилось». «Я сознавала, — пишет Маргарет, — что не обойдется без отставок». И действительно, два члена теневого кабинета подали в отставку: Алек Бьюкенен-Смит и Малькольм Рифкинд; некоторые депутаты пригрозили тем, что перейдут на скамьи оппозиции. Но ущерб для партии консерваторов все же был минимален, тем более что в феврале 1977 года законопроект был окончательно отвергнут большинством в 29 голосов (из них 22 голоса принадлежали лейбористам). ШНП перестала поддерживать правительство, и у него теперь не было в палате общин большинства. Быть может, Мэгги представился шанс наконец вступить на крыльцо дома 10 по Даунинг-стрит?
На деле все произошло совсем иначе, чем было предусмотрено. Либералы «прибежали на раздачу бесплатного супа для бедняков» и предложили создать союз либералов и лейбористов. Они давно надеялись принять участие в работе правительства и теперь считали, что им представился случай, хотя соглашение носило очень ограниченный характер. Им даже не предложили портфелей, всего лишь пообещав доступ в консультативную смешанную комиссию, введение практики проведения выборов «по европейской модели», то есть всеобщих и прямых, а также активизацию процесса предоставления автономии Шотландии, Уэльсу и Ирландии и разработку законопроекта о введении пропорционального представительства. Маргарет всегда была враждебно настроена ко всяким коалициям, что считала делом позорным и расслабляющим. Она презирала Дэвида Стила, лидера либералов, которого находила эксцентричным, нахальным, спесивым, тщеславным, слабым и легкомысленным, но ей и в голову не могло прийти, что он способен принять столь невыгодное предложение.
Если вы помните, в Великобритании в 1975 году инфляция составляла 26 процентов, а количество безработных перевалило за миллион. В 1976 году дела обстояли еще хуже. Фунт стерлингов рухнул, увлекая за собой правительство Вильсона и выталкивая во власть Каллагена. Цена фунта снизилась почти на треть. Началось «бегство капиталов». Базовая банковская ставка была срочно, по необходимости, установлена на уровне 15 процентов. Но ничто не помогало. Каллаген вынужден был выпросить два кредита у МВФ, но этого оказалось недостаточно, в октябре он попросил третий. МВФ согласился выделить кредит, но с тем условием, что эксперты из МВФ будут следить за строжайшим соблюдением правил при составлении будущих бюджетов. Короче говоря, Соединенное Королевство было низведено до уровня «банановых республик», приговоренных к тому, чтобы просить помощи у богатых стран. Да уж, хорошая участь для страны, бывшей когда-то главной мануфактурой всей планеты, главным банком мира! Политическая удача, нечего сказать! Не служил ли такой упадок доказательством провала тайной, скрытой социалистической системы, существовавшей уже около тридцати лет? Эксперты МВФ не сидели сложа руки. Они требовали осуществления драконовских программ жесткой экономии (около двух миллиардов фунтов) и навязывали правительству Англии «немой» монетаризм, не называющий себя монетаризмом. В одной из речей, написанной его зятем, блестящим экономистом и дипломатом Питером Джеем, Джим Каллаген вынужден был признать перед ошеломленными членами Лейбористской партии следующее: «Мы полагали, что сможем выйти из рецессии и снизить уровень безработицы, снизив налоги и увеличив общественные расходы. Я говорю вам совершенно искренне: этого выбора больше не существует, а если он когда и существовал, то это была всего лишь инъекция в экономику доз инфляции все более и более крупных, за которыми следовал, ибо это было неизбежно, рост уровня безработицы».
Деннис Хили стал канцлером Казначейства при введении строжайшего контроля в финансовой сфере. Независимо от контроля над денежной массой он пытался навязать максимальный подъем уровня зарплаты не более чем на 10 процентов в 1977 году и на 5 процентов — в 1978-м. Результаты не заставили себя долго ждать. В январе 1978 года уровень инфляции впервые с 1974 года оказался ниже 10 процентов в год, а уровень безработицы, пройдя через рекордный пик в августе 1977-го, снизился на 120 тысяч человек, так что у Каллагена начал появляться образ спокойного патриция, правящего своим царством как добрый и заботливый отец, далекий от авантюризма консерваторов. Впервые за долгое время обе крупные английские партии шли в опросах общественного мнения ноздря в ноздрю. Следующий, 1978 год сулил стать для Маргарет Тэтчер довольно трудным.
1978 год, когда все было поставлено на карту
Этот год действительно оказался очень трудным. Каллаген, гордый своими успехами в борьбе с инфляцией, мог предвещать «серьезный возврат роста инфляции» в том гипотетическом случае, если консерваторы придут к власти. Профсоюзы присоединили свои голоса к голосам лейбористов и стали угрожать стране «возникновением свободного коллективного хаоса», если к власти придет Маргарет. В лоне собственной партии Маргарет постоянно спорила с такими «тяжеловесами», как Питер Торникрофт, председатель партии, или Джеймс Прайор, который стремился во что бы то ни стало сохранить политику контроля над доходами. Яростные схватки происходили все чаще и чаще. На партийном съезде в Брайтоне Тэд Хит уверовал в то, что счастье ему вновь улыбнулось. Он принялся наносить удары по исповедуемым Маргарет идеям о возможности свободных коллективных переговоров без вмешательства государства и заявил на телевидении, что «свободные переговоры о заключении коллективных договоров являются генераторами гиперинфляции». В опросах общественного мнения он обошел Маргарет на 21 пункт. Партия уже не знала, какому святому себя вверить, страна пребывала в сомнениях. В палате общин Деннис Хили победоносно изрек: «Палата является свидетелем исторического события: Маргарет Тэтчер произносит последнюю речь в качестве лидера тори <…>. Партия находится в последней стадии распада <…>. Ножи и топоры уже наточены». И он был не так уж неправ! Менее чем через год она уже не будет лидером партии! Она станет премьер-министром! А он будет сидеть на скамье оппозиции. Но тогда мало кто мог заключить пари, что так все и будет.
Напряжение было тем более ощутимым, что в воздухе уже ощущалось приближение выборов. В соответствии с британской традицией действующий премьер-министр мог распоряжаться «выборным календарем» в пределах четырех лет действия мандатов, назначив наиболее подходящий момент. Все ждали, что роспуск парламента произойдет осенью. Никогда еще правительство не было столь популярно. Никогда еще оно не имело таких шансов быть переизбранным.
Маргарет решила отреагировать публично и обратиться в рекламное агентство, чтобы там создали оригинальные плакаты. Перед началом кампании надо было нанести мощный удар. Обращение политика к рекламному агентству было первым в Соединенном Королевстве, где все привыкли к дилетантству партийных советников по связям с общественностью. Это было началом проведения избирательных кампаний по американскому образцу, планируемых профессионалами по имиджу, руководимых знаменитыми гуру пиара, ибо, как пишет Маргарет, «политики должны противиться искушению рассматривать себя в качестве экспертов в той области, в которой у них нет должного образа». По совету Гордона Риса она обратилась в агентство «Саатчи энд Саатчи», которое тогда «блистало на небосклоне инноваций». Тима Белла, ответственного за бюджет партии консерваторов, озарила гениальная идея. Консерваторы решили организовать кампанию под лозунгами «Лейборизм не работает» и «Лейбористская партия — это безработица». На плакате Должна была быть изображена длинная очередь безработных, стоящих за скудной порцией пищи. Мессидж ломал все своды правил, нарушал все законы. Безработица была излюбленной темой разглагольствований лейбористов, никто в прессе никогда не цитировал их противников; манера, в которой был выполнен плакат, оказалась совершенно новой и агрессивной: черная толпа на красном фоне. Вначале Маргарет колебалась. Ведь это реклама Лейбористской партии, не так ли? Тим Белл и Гордон Рис сумели убедить ее в обратном: «Нет, нет, мы подорвем авторитет лейбористов, лишив их доверия избирателей как раз в тех сферах, где они наиболее сильны». Быть может, это было наилучшее политическое решение, которое могла принять Мэгги. Кроваво-красные плакаты вызвали настоящую бурю в том затишье, что царило летом 1978 года. Лейбористы занервничали, запричитали о вероломстве, цинизме, «диких нравах». Но цель была достигнута. Все только об этом и говорили. Летняя передышка в политической борьбе превратилась в битву. Газеты без конца тиражировали плакат. Команда рекламного агентства Саатчи произвела расчеты и пришла к выводу, что при затрате 50 тысяч фунтов на 50 плакатов результат для агентства был таков: доходы от рекламы превысили пять миллионов фунтов. К концу лета консерваторы вновь вышли немного вперед в опросах общественного мнения.
Опросы, без сомнения, оказали влияние на Джима Каллагена, принявшего решение не провоцировать проведение досрочных выборов. Точно неизвестно, кто подтолкнул его на этот поступок, обернувшийся большой оплошностью. В конце августа игра была еще в самом разгаре. При хорошо проведенной избирательной кампании лейбористы могли выиграть. Но Джим Каллаген был слишком уверен в успехе своей экономической политики, надеясь, что весной дела пойдут намного лучше, а перенос даты выборов окончательно посеет разногласия в стане противника. Возможно, он просто хотел еще немного попользоваться прелестями жизни в доме 10 по Даунинг-стрит… В любом случае это было роковое решение, из тех, что ломают судьбы, потому что человек не смог сделать правильный выбор в нужный момент.
В первое время Маргарет была разочарована. 7 октября она узнала, что роспуска парламента не будет. Джим Каллаген объяснил свое решение тем, что «это не улучшило бы положение дел к зиме». Перед Маргарет стояла довольно простая задача: восхвалять тех «среди нас, кто видит дальше, чем эта зима».
Впоследствии Маргарет, оборачиваясь назад, поздравляла себя с тем, что всё тогда сложилось именно так. «Победили бы мы на парламентских выборах 1978 года? Я полагаю, мы бы их выиграли, пусть с минимальным преимуществом, но выиграли бы. Но если бы мы столкнулись с теми трудностями, с которыми столкнулись зимой 1978/79 года лейбористы, и с недовольством, порожденным этими трудностями, то эта буря, быть может, смела бы нас точно так же, как она смела лейбористов».
Но в тот момент перед консерваторами явно замаячила целая серия трудностей. После временного летнего улучшения и после разочарования, последовавшего после того, как стало ясно, что бюллетени не упадут в избирательные урны, партия вновь погрузилась в изучение результатов социологических опросов. Съезд партии в Брайтоне имел большой успех и способствовал росту партийной популярности. Маргарет призвала на помощь одного из тех, кто сотрудничал с Билли Грэмом, знаменитым американским «телеевангелистом», то есть проповедником, выступавшим по телевидению, чтобы улучшить «мизансцены». Речь Маргарет, произнесенная решительным тоном, понравилась рядовым членам партии, являвшимся ее основой: «Мы сделаем все, что может делать правительство, для возрождения Великобритании, свободной и процветающей. Мы верим в возможность свободных переговоров по поводу коллективных договоров, переговоров реалистичных и ответственных, защищенных от вмешательства государства, а лейбористы — не верят. Мы намереваемся всячески поддерживать конкуренцию, частное предпринимательство и рентабельность, именно мы, а не лейбористы. Мы намереваемся существенно сократить налоговые вычеты из вашего конверта с зарплатой, мы, а не лейбористы». Обратилась она и к рядовым членам профсоюзов: «Синдикалисты, вы же сами себе худшие враги! Почему нет дополнительных доходов? Потому что бесполезные законы, предписания и ограничения часто лишают вас того единственного, что вы можете продать: вашей производительности». Эти слова наделали много шума. Непривычно было слышать, чтобы лидер партии консерваторов обращался к членам профсоюзов.
Маргарет, находясь пока в тени, решительно работала над проектом будущих реформ. Она знала, что члены теневого кабинета к этому не готовы; знала она и то, что рядом с ней всегда будет какой-нибудь Джеймс Прайор или Иэн Гилмор, чтобы сдерживать и ограничивать ее дерзость. Вот почему еще с лета 1977 года она создала маленькую группу экспертов под руководством Джона Хоскинса, бывшего офицера Службы разведки Ее Величества. Ей нравился этот человек, привыкший работать в тени и подчиняться правилам военной этики, умевший хранить молчание и тайны. Все они, будь то Айри Нив или Джон Хоскинс, были одинаково твердого закала, отважные, верные и молчаливые, не искавшие яркого света софитов. Входившие в группу Альфред Шерман и Норман Страус написали, в чем должна состоять настоящая политика консерваторов, без всяких табу по поводу монетаризма и борьбы с властью профсоюзов, в документе, названном «Камни через стремнину» и классифицированном как конфиденциальный. Когда Маргарет показала его Киту Джозефу и Энгусу Моду, они пришли в восторг. Когда же она дала его прочитать некоторым членам Центрального бюро партии, те пришли в ужас. Джон Дейвис бросил: «Если мы скажем правду о профсоюзах, то точно проиграем на выборах». Питер Торникрофт даже предложил сжечь все экземпляры документа, чтобы избежать утечки столь опасной информации. Однако в нем была изложена программа будущих тэтчеровских реформ. Так что «библией» Маргарет на десять лет станет секретный меморандум. А в самой партии «червь уже проник в яблоко». События убыстряли свой ход, а профсоюзы играли в них не слишком хорошую роль; так что Маргарет и ее команде пришлось смириться на время.
«Зима недовольства»
Для правительства Каллагена декабрь стал началом агонии. На съезде партии делегаты (в большинстве своем представлявшие профсоюзы, являвшиеся коллективными членами Лейбористской партии) резко высказались против предложенного ограничения роста заработной платы 5 процентами. 12 декабря профсоюзы государственной службы здравоохранения и муниципальных работников тоже отвергли этот законопроект, пригрозив, что в начале года объявят забастовку. Рабочие заводов Форда забастовали и добились увеличения заработной платы на 17 процентов. Правление компании пошло на уступки, и эти уступки были санкционированы правительством. 3 января профсоюз транспортных и неквалифицированных рабочих призвал ко всеобщей забастовке. Соединенное Королевство начало погружаться в хаос. Это было действительно начало «зимы недовольства», как называют эту зиму авторы редакционных статей в английских газетах, намекая на «Эдуарда VII» Шекспира. На улицах громоздились кучи мусора. «Летучие» пикеты забастовщиков блокировали подъезды к предприятиям. Более одного миллиона человек были осуждены на безработицу «по техническим причинам». Закрывались школы, и из яслей детей отправляли по домам. В моргах скапливались непогребенные трупы из-за отсутствия могильщиков. Они разлагались из-за частых отключений электричества. На улицах, заваленных снегом, вновь стали шмыгать крысы. В Бристоле на демонстрацию вышли 1 миллион 500 тысяч человек; начались стычки с полицией, которая вынуждена была прибегнуть к помощи конных подразделений и даже стрелять в воздух. Забастовщики устраивали заставы на дорогах. Создавались самопровозглашенные советы, именно они и профсоюзы выдавали пропуска для машин. Мазут для котельных более не поступал в дома престарелых. Старики страдали от холода, и ничего нельзя было для них сделать. Главные символы благополучия страны, больницы, и те «пошли следом». Пикеты забастовщиков, ничего не ведавших о медицине, принимали решения относительно того, что должно быть доставлено срочно, а что нет. Раковые больные, у которых болезнь находилась в последней стадии, умирали дома в ужасных мучениях из-за отсутствия медицинской помощи. В телевизорах «картинка» была нечеткой, порой по ней пробегали полосы. Средний англичанин испугался. Ужасные видения теснились в голове. Неужто Лондон уже превращается в Петроград 1917 года? А если к власти придут Советы и в Англии появится ГУЛАГ? Состояние умов было, вероятно, таким же, каким оно было у французов в 1968 году, когда по стране прошли огромные демонстрации в поддержку де Голля под лозунгом «Довольно беспорядков! Довольно хаоса! Да будет порядок!».
Питер Холл, занимавший в то время пост директора Национального театра, превосходно описал царившие тогда настроения. Он, человек, вовлеченный в так называемое прогрессистское движение, с ужасом констатировал: «Нет более такого понятия, как честь, нет надежды, нет гордости. Я говорю, как старый реакционер, но то, что мы имеем сейчас, это не социализм, это красный фашизм <…>. Теперь всем заправляет интерес отдельных секций, партия защищает и поддерживает <…> хулиганов».
Правительство, казалось, утратило бразды правления. В палате общин оно потеряло большинство, лишившись шести голосов при голосовании по законопроекту об обложении налогом тех предприятий, что превысят дозволенный уровень повышения заработной платы, то есть повысят ее более чем на 5 процентов. Атмосфера воцарилась какая-то сюрреалистическая: в то время как на дорогах почти наступила эпоха Красной гвардии, в палате общин рассуждали о том, что надо бы наказать владельцев предприятий…
Для Маргарет это стало удачей, как будто все само в руки шло. Несмотря на предостережения своего окружения и в особенности «неизбежного зла», Джеймса Прайора, она решила, что пора ей показать, что она достойна носить прозвище «Железная леди». 14 января, выступая в передаче «Уик энд уорлд» («Неделя и мир»), она стала наносить жесткие удары, не слушая сирен, суливших ей неприятности и призывавших: «Будьте осторожны». Чопорная дама, одетая в темные тона, неторопливо, хорошо поставленным голосом говорила: «Всякая власть налагает определенную ответственность <…>. В последние годы профсоюзы обладали огромной властью <…>. И именно по этому вопросу должна вестись дискуссия: что делают профсоюзы со своей властью? Я — член парламента, и я была избрана в парламент не для того, чтобы разрешать им при полной безнаказанности наносить ущерб и причинять вред моим ближним путем применения насилия». Она тотчас же предложила провести реформу законодательства, регулирующего деятельность профсоюзов, выделять субсидии на проведение в профсоюзах тайного голосования, а также отменить выплату социальных пособий участникам незаконных, так называемых «диких» забастовок; возмещать ущерб работникам, ставшим жертвой практики «закрытых предприятий». Страна явно ждала именно этих слов. В опросах общественного мнения партия консерваторов мгновенно взлетела на 11 пунктов.
Эффект выступления Маргарет был дополнительно усилен ужасающим поведением Джима Каллагена. В то время как города задыхались от вони отходов, больные умирали из-за отсутствия помощи, трупы скапливались в холодильных камерах, а телевидение только и говорило о беспорядках в стране, он улетел в Гваделупу, на саммит «Большой семерки», где щеголял в красивой легкой рубашке среди других глав государств под солнцем Антильских островов. По возвращении в аэропорт «Хитроу», 18 января, еще будучи в рубашке с короткими рукавами, он небрежно бросил: «Кризис? Какой кризис?» Это была непоправимая ошибка.
Маргарет Тэтчер хотела тотчас же извлечь пользу из создавшегося положения, попытаться отправить правительство в отставку. Учитывая всю глубину разразившегося кризиса, Гордон Рис, Питер Торникрофт, Ронни Миллер и Крис Пэттен, напротив, советовали ей предложить правительству поддержку в обмен на принятие жестких мер против профсоюзов: введение запрета на «летучие» пикеты и заставы на дорогах, а также ограничение права на забастовки в жизненно важных секторах экономики. Маргарет встретила это предложение очень сдержанно. Она не хотела «спасать Каллагена, выручать его из беды». Но Питер Торникрофт сумел найти слова, чтобы ее убедить: «То, чего мы просим от вас, это поставить страну впереди партии». К тому же с тактической точки зрения это был очень удачный шаг. Если предложение тори будет принято, часть «грязной работы» сделают сами лейбористы. А если оно будет отвергнуто, Мэгги все равно будет в выигрыше, ибо получит подтверждение своего патриотизма. Представив свое предложение в палате общин, Маргарет повторила его по телевидению в выражениях, напоминавших о великих моментах в истории Англии, о духе периода противостояния фашистской Германии и о призывах Черчилля. Она сказала: «Вся страна столкнулась с кризисом. Сейчас не время ставить партию впереди страны <…>. Если проблема столь тяжела, что почти непосильна, тогда в интересах нации правительство и оппозиция должны действовать заодно по ее разрешению <…>. Мы должны научиться быть единой нацией, если же мы этому не научимся, то однажды увидим, что мы вообще уже не нация». До этого выступления у Маргарет был статус женщины-политика, после него она обрела статус государственного деятеля.
Мяч был подан в лагерь правительства, но оно его отбило, вернувшись к туманным идеям переговоров с профсоюзами. Каллаген еще надеялся с ними сторговаться. Но было слишком поздно. Участники забастовок требовали слишком много и уже вышли из-под контроля своих вожаков и Конгресса тред-юнионов. Спасти положение могла только твердость. Оставался путь Маргарет. Приняв к сведению решение правительства, 31 января она «подняла забрало шлема» и пошла в атаку: «Несколько профсоюзов бросили вызов британскому народу. Они бросили вызов больным, старикам и детям. Они их презирают. Я готова бороться с теми, кто презирает законы этой страны и бросает им вызов». «По логике вещей, — добавляет она, — теперь тори должны взять на себя всю ответственность, которую это правительство не хочет взять на себя».
Положение дел не улучшалось, и отставка Джима Каллагена была близка.
Единственный шанс
Однако правительство падет не из-за социальных конфликтов. Настоящим злополучным «валетом треф» для всех правительств с 1969 года стал вопрос об автономии Шотландии и Уэльса. Так как так называемый «пакт о сотрудничестве либералов и лейбористов» не был продлен и его действие прекратилось после выборов, то лейбористы вынуждены были униженно выпрашивать поддержку у уэльских и шотландских националистов. Так, в Шотландии и Уэльсе был проведен референдум по поводу автономии. Предусматривалось, что Закон об автономии, естественно, частичной, должен был набрать более 40 процентов голосов не от принявших участие в голосовании, а от имеющих право голоса. В Уэльсе закон был отвергнут. В Шотландии он получил небольшое большинство, но явно недостаточное, чтобы преодолеть «роковую черту». Шотландская национальная партия объявила о том, что она более не будет поддерживать лейбористов, либералы сделали то же самое, так что пробил час вотума недоверия. 22 марта было объявлено о вынесении вотума недоверия правительству, а голосование по этому вопросу должно было состояться 28 марта.
В течение тех четырех дней, что страна жила как бы в подвешенном состоянии, палата общин стала театром, где был дан замечательный спектакль, «балет интриг», в котором плелись заговоры, давались невыполнимые обещания, рождались беспочвенные надежды. Каждый играл в свой бильярд, каждый хотел обходным путем попасть в лузу, да еще и дуплетом. Айри Нив собрал унионистов[108] из Ольстера и пообещал им дополнительные места в парламенте, если консерваторы одержат победу. Лейбористы стали набивать цену, пообещав протянуть нефтепровод в Англию. Со своей стороны националисты из Плайд Камри (Уэльская национальная партия) выманили у правительства обещание оказать существенную помощь промышленности Уэльса. Клемент Фрейд, весьма эксцентричный либерал, пообещал поддержку тем депутатам, которые проголосуют за его Закон о свободе информации. На слово ему поверили и проголосовать пообещали, но ведь пообещать можно все, а потом одурачить. В стране, где царит обман, нельзя верить на слово никому. А в парламенте процветал лоббизм, и в коридорах стоял шум от передаваемых из уст в уста слухов и всяческих обещаний.
В любом случае в час голосования никто не был ни в чем уверен. Предварительные подсчеты голосов давали результат 50:50. Покидая дом на Флуд-стрит, Маргарет Тэтчер заявила: «Мы надеемся. Я думаю, шансы у нас равны». В мемуарах она признается: «Я не верила, что мы выиграем».
Все депутаты должны были присутствовать при голосовании. Так называемый «принцип парности» более не работал. У каждой партии были свои заботы. Находившийся почти при смерти один из депутатов-лейбористов был привезен на кресле-каталке на скамьи Вестминстера. Он мог только кивать головой, чтобы сказать «да», или отрицательно мотать ею, чтобы сказать «нет». Он и скажет таким образом «нет» вотуму недоверия, после чего его повезут к двери. У консерваторов возникла проблема другого рода. Так как в ресторанах, обслуживающих членов палаты общин, проходила забастовка, депутаты-консерваторы отправились на обед по своим клубам или в «Савой», чтобы съесть ромштекс или куриное филе. Несмотря на всю важность происходивших в этот час событий, английский джентльмен не отступает от своих привычек. Он же пил спокойно чай, сидя в окопах. Ужасная мания! Сидя в своем кабинете лидера партии, Маргарет метала громы и молнии, глядя на поднос от фирмы «Фортнум энд Мейсон», гневаясь на этих неисправимых гурманов, рисковавших испортить самый замечательный удар из всех, которые она нанесла за всю свою политическую карьеру. Она повсюду разослала гонцов, чтобы они призвали обратно опоздавших.
Дискуссия завершилась, голосование началось. По традиции те, кто поддерживал вотум недоверия, должны пройти через дверь слева от спикера палаты, те, кто против, — справа. После окончания голосования в первый момент прошел слух, что вотум провалился, большинством всего в один голос. Главный организатор парламентской фракции консерваторов Хэмфри Аткинс даже принес Маргарет свои извинения. На скамьях левых на лицах депутатов появились улыбки. Но слух оказался ложным: вроде бы 310 депутатов прошли через левую от спикера дверь, 311 — через правую. Вскоре, однако, стало понятно, какая партия взяла верх: представители тори, на которых была возложена обязанность сообщить о результатах голосования, заняли места слева от спикера, там, где должно находиться правительство. Это было свидетельство того, что они в большинстве. В рядах тори произошел взрыв веселья, послышались возгласы «Ай!». Деннис Тэтчер, находившийся на трибуне консерваторов, возликовал столь бурно, что парламентскому приставу пришлось даже выпроводить его из зала. Но неважно! Вотум недоверия вынесен, правительство низложено, выборы назначены на 3 мая. В палате общин впервые с 1926 года, когда вынужден был в результате вотума недоверия уйти Рэмси Макдональд, уходило в отставку точно таким же образом правительство премьер-министра — лейбориста. Теперь пришел черед Маргарет доказать, что она может победить.
Но не бывает роз без шипов, и радость Мэгги была недолгой. Два дня спустя, когда она находилась в Финчли, в «своем» округе, ей сообщили, что в палате общин взорвалась бомба и один человек тяжело ранен. Она мысленно перебирала в уме всякие предположения, не думая о самой худшей из гипотез. Когда она прибыла в студию Би-би-си на Портленд-плейс, где должна была выступать, продюсер передачи отозвал ее в сторону. Как оказалось, жертвой теракта стал Айри Нив. Его машина взорвалась при выезде с паркинга Вестминстера. Сам он находился в критическом, то есть безнадежном состоянии. Ответственность за покушение взяла на себя Ирландская национальная освободительная армия, бывшая экстремистским крылом ИРА, то есть Ирландской республиканской армии. «Я была оглушена этим ударом, — пишет она. — Настоящая боль придет позже, вместе с гневом от сознания того, что человек, избежавший стольких опасностей в своей жизни, был убит людьми, гораздо более отвратительными, чем обычные преступники, террористами».
Итак, человека, помогшего Маргарет завоевать партию, сумевшего протолкнуть некоторые ее идеи в умы членов теневого кабинета, выиграть при голосовании за вотум недоверия правительству, этого человека больше не было. Последняя радость, которую он испытал, была радость при вести об отставке правительства. И теперь Маргарет как никогда была преисполнена решимости одержать победу хотя бы в «память об Айри».
Избирательная кампания 1979 года
В самом начале кампании 1979 года на руках у Маргарет оказалось немало козырей. Страна выходила из продолжительного социального кризиса, «из зимы недовольства». Страх перед «красными» и отчаяние овладели довольно внушительной частью общества, выплеснувшись далеко за пределы традиционных слоев, где проходил раскол на «левых» и «правых». Надо сказать, что в таких ситуациях обычно победу одерживают правые. «Бесподобная палата» (1815–1816), «Голубая палата» (Франция, 1919), «Палата цвета хаки», «Ассамблея сил обороны Ольстера» (1968)[109] — всё это «плоды» серьезных кризисов и больших беспорядков. Отмеченная самим Провидением, Мэгги оказалась в нужном месте в нужный час. Можно сказать, что профсоюзы оказали ей неоценимую услугу…
Кроме того, «подрывная работа» идей кейнсианства и существующего социализма начинает приносить свои плоды, в том числе и в общественном мнении. В своих колонках журналисты, посещавшие Институт экономических проблем и Центр политических исследований, а также некоторые иные «мозговые центры», воспевали хвалу либерализму. Да и цвета социализма к тому времени здорово поблекли. За исключением представителей левого крыла Лейбористской партии и буйно помешанных приверженцев марксизма, крах социалистической модели общества уже ни у кого не вызывал сомнения. Голос Солженицына долетал до самых отдаленных и глухих провинций. Даже жители «шахтерских районов» понимали, что так называемое «светлое будущее» лязгает гусеницами советских танков, давящих брусчатку на улицах Будапешта и Праги. Картины длиннющих очередей, выстраивающихся у продовольственных магазинов в странах Восточного блока, мелькают в газетах и на экранах достаточно часто, чтобы все узнали, что в странах реального социализма, быть может, пушки есть, а вот масла уж точно нет. Короче говоря, это было время не для красного цвета, даже и перекрашенного в пастельные тона лейборизма на английский манер.
Именно на этой волне Маргарет могла взлететь на самый верх. В Центральном бюро партии ее боялись больше, чем противника, упрашивая быть как можно умереннее и сдержаннее. Члены тайного кабинета тоже использовали свой «вес», чтобы воздействовать на нее именно в этом направлении. Вперед выставляли не Кита Джозефа или Энгуса Мода, а Прайора и Торникрофта.
Предвыборный манифест партии был «округл» и в меру осторожен. Маргарет сумела добиться его достаточной расплывчатости, чтобы потом он дал ей возможность управлять страной так, как она хотела. Эта программа не была «программой Деда Мороза», в ней не содержалось щедрых посулов всяких благ, в остальном же все было и в самом деле довольно расплывчато. Манифест обещал «придать вновь силу и здоровье экономике путем укрощения инфляции и установления равновесия между правами и обязанностями профсоюзов». Кроме классического «припева» относительно разумного управления общественными расходами говорилось о грядущей денационализации предприятий авиастроительной промышленности и кораблестроения, недавно национализированных, но авторы-составители этого текста воздержались от того, чтобы объявить в нем о грядущей денационализации всей британской экономики. Партия консерваторов в случае победы брала на себя обязательство не пересматривать вопрос о повышении пенсий по старости, то есть обещала сделать то, что сулили сделать лейбористы. Разумеется, в манифесте говорилось о том, что будут приняты некоторые меры, столь дорогие сердцу Маргарет, как то: продажа социального жилья тем, кто в нем живет, разработка и осуществление национальной программы по борьбе с безграмотностью. В документе много и упорно подчеркивалась необходимость усиления исполнения закона и установления порядка, необходимость увеличения жалованья полицейским и военным, которые «сталкиваются с все более и более опасными вызовами». Говорилось там и о том, что бюджет армии должен быть пересмотрен в сторону увеличения.
Столько вопросов, но таких далеких от той единственной темы, что действительно страстно волновала англичан: власти тред-юнионов. Вот по этому вопросу манифест был очень сдержан. В нем только содержались предложения ввести практику проведения свободных коллективных переговоров, запрета на «вспомогательные» забастовочные пикеты и на голосование по почте по вопросу об объявлении о начале забастовки, а также фигурировало предложение о возмещении ущерба работникам, ставшим жертвами практики «закрытых предприятий». По сути там не было ничего особенно нового, ничего, что сулило бы те значительные, серьезнейшие реформы, которые будут проведены в 1981 и 1984 годах и окончательно разрушат всемогущество профсоюзов.
В публичных выступлениях Маргарет постоянно сдерживала себя и умеряла пыл своих речей, в то время как в частных беседах она без устали критиковала и бранила выделение субсидий «хромым уткам» промышленности. Так, когда ее спросили о помощи, оказанной компании «Бритиш лей-ланд», находившейся в плачевном положении, она заявила, что в ее намерения не входит мгновенно прекратить выплату субсидий, потому что «вы не можете сразу же прекратить выплату дотации <…>; ведь это точно так же, как с машиной: чтобы поехать в противоположном направлении, надо сначала затормозить, остановиться, развернуться и поехать по другой дороге».
Если Маргарет, говоря «библейским» языком, и впадала иногда в грех упущения, то есть недоговаривала всего до конца, если она и скрывала частично свои намерения, то все же она не позволяла себе бесстыдной, наглой лжи. Когда ее спросили, будут ли после смены правительства пенсии индексироваться в соответствии с ростом заработной платы, она сказала, что попробует сделать именно так, все же ничего не пообещав.
В Центральном бюро партии постоянно пребывали в страхе, как бы Маргарет не совершила какую-нибудь оплошность. Там боялись, чтобы в нее вновь не «вселились ее старые демоны». Учитывая то солидное преимущество, которое она, судя по результатам опросов, имела на тот момент, команда, организовавшая ее избирательную кампанию, очень сдержанно относилась к выступлениям на телевидении, а в особенности к теледебатам «лицом к лицу», предложенным Каллагеном. Маргарет чувствовала себя вполне способной к такому столкновению. Она жаждала отправить его в нокаут на глазах у миллионов телезрителей. Гордон Рис пришел в ужас. Он опасался, что одна-единственная неудачная фраза может мгновенно уничтожить все результаты трудов по наведению лоска, которым он отдал несколько лет. Уилли Уайтлоу, Питер Торникрофт, Гордон Рис и даже Кит Джозеф приложили массу усилий, чтобы отвратить Маргарет от этой идеи. Она, в конце концов, уступила после того, как ей объяснили, что в случае проведения таких дебатов либералы тоже потребуют себе такую же «трибуну». Она же ни за что не хотела, чтобы «этот осел Стил» воспользовался самим фактом проведения дуэли. Итак, она отказалась «скрестить шпаги» с премьер-министром, выдвинув следующий аргумент: «Мы не выбираем президента, мы вскоре сменим правительство». Несколько обезличив избирательную кампанию, Маргарет очень хитро лишила «Счастливчика Джима» многих козырей.
Правда, Маргарет все же приняла участие в нескольких передачах, остановив свой выбор на тех, где бы она оказалась поближе к людям, и это всегда был успех. В передаче на радио «Элекшн колл», проведенной Робином Деем, она отвечала на вопросы слушателей. Конечно, это был большой риск. Но она вышла победительницей, виртуозно владея собой, ибо, в отличие от других политических деятелей, «допускает, что в прошлом были ошибки». Она превосходно разыграла карту откровенности, естественности и непосредственности, и это сработало. В ходе передачи на радиостанции «Гранада 500», когда три кандидата отвечали на вопросы слушателей из округа, считавшегося самым типичным округом Великобритании, округа Болтон-Ист, Маргарет еще больше подчеркнула свое отличие от соперников: «Мне нравились такие встречи <…>. В каком-то смысле возможность иметь дело с реальными людьми, у которых есть настоящие жизненные заботы и дела, способствовала снятию напряжения. Судя по результатам замеров громкости аплодисментов, я выиграла с большим преимуществом».
Одной из характерных черт этой избирательной кампании было то, что она проводилась с учетом создавшейся в стране обстановки, была простой и эффективной. Прежде всего в изобилии использовались плакаты и листовки. Никто не выдумывал ничего нового, использовали те, что уже так хорошо сработали в прошлом. Тим Белл довольствовался тем, что развил тему «Лейборизм по-прежнему не работает». На плакатах были изображены очереди, выстроившиеся у больницы, у приюта для бездомных, у биржи труда.
В те решающие дни Маргарет избрала тактику «близкого общения». Она «обрабатывала» страну, разъезжая в автобусе фирмы «Баттл», обыкновенном автобусе, что сновали по проселочным дорогам Англии, только он был выкрашен в цвета партии тори. Ее сопровождала небольшая группа членов ее команды: ее пресс-атташе Дерек Хау, Джанет Янг, Майкл Доббс, иногда Гордон Рис или Ронни Миллер. В те времена электроника была еще в зачаточном состоянии, текстового редактора еще не существовало, как и электронной почты. Тексты речей распечатывали, редактировали и передавали по телефону в Центральное бюро партии, откуда их и распространяли в средства массовой информации. В автобусе был всего один радиотелефон, который часто не работал. Во время остановок все бросались к любому свободному телефону, так что у него образовывалась настоящая свалка. Однажды шофер автобуса вырвал антенну, в другой раз средства связи были повреждены телефонистами-забастовщиками. Но это было не так уж важно, ведь это была избирательная кампания, организованная по старинке; в ней также участвовали фотографы из различных агентств, которых Мэгги умела прекрасно использовать. Итак, ежедневно она посещала два-три округа, одно-два предприятия и заканчивала день речью перед собранием местной ассоциации консерваторов. У нее был дар фотографироваться так, что эти фотографии обеспечивали ей дополнительные очки. Она знала, что ее считали «слишком буржуазной»; находясь в Норфолке, она вышла в поле в простых резиновых сапогах, бросилась к теленку, гулявшему по полю, и обняла его. В течение десяти минут фотографы «расстреливали» ее вспышками фотоаппаратов. Только сопровождавший ее Деннис был встревожен. «Будь внимательна, — шептал он, — осторожнее с ним, как бы он у тебя в объятиях не окочурился со страху, а то это произведет неприятное впечатление». На одной из фабрик она уселась за швейную машинку и пришила карман к спецовке. Мастер, очарованный этим зрелищем, сказал представителям прессы: «Если ее не выберут, я возьму ее на работу». Маргарет была способна ответить на любые вопросы людей с улицы, вроде цены фунта ростбифа или платы за жилье. Однажды ей пришла в голову гениальная идея. В одном из супермаркетов Галифакса она сфотографировалась с двумя хозяйственными сумками в руках; одна была синего цвета, большая, набитая продуктами, которые можно было купить за 1 фунт стерлингов в 1974 году, вторая — красного цвета, маленькая, в которой лежал «эквивалент, который можно было купить за 1 фунт в лейбористской Англии в 1979 году». Вторая сумка была полупуста. Это был наглядный урок результата инфляции. Фотография произвела фурор и обошла все газеты Соединенного Королевства.
В поисках популярности Маргарет проявляла не только боевой дух, но и смелость. В одном из округов, где были чрезвычайно сильны лейбористы, какая-то простая работница, баба огромного роста, со спутанными волосами и явно нетрезвая, буквально напала на Маргарет. Поток брани ее не испугал. Она оттолкнула своих телохранителей, пытавшихся ее удержать за полы костюма, и стала задавать вопросы этой грубой бабе. Та смешалась, не зная, что сказать, затем опять принялась бранить «всех этих политиканов, не желающих слушать простой народ», на что Мэгги вполне резонно возразила: «Вот удача! Ну, так я вас слушаю». Мгновенно возникшая «ниточка» была толстой и грубой, сродни морскому канату, но сколь же она была эффективна!
Удары, которые наносила сама Маргарет, были тем более сильны, что она не довольствовалась «охотой за голосами» на участках, уже завоеванных консерваторами. Она поняла, что закон и порядок, возможность купить жилье, право работать много и тяжело, но при этом получать более высокую зарплату, возможность работать сверхурочно, — все эти права и возможности являются ценностями, которые разделяет не только большая часть электората лейбористов, но и солидная часть умеренно настроенных членов профсоюзов. Тогда она обратилась к ним в Кардиффе, на участке Каллагена, с обращением, которое радио транслировало по всей стране: «В этой стране существует привычка к идеям социализма, исповедовавшимся людьми умными <…>. В этом социализме было много достоинства и человеческого тепла. Но он был заменен социализмом нетерпимым, социализмом забастовочных пикетов, аппаратчиков и бюрократов. Я полагаю, избиратели, голосующие за партию лейбористов, хотят того же, чего хотим мы, но им мешает их понимание верности и их предрассудки <…>, ошибочно думать, что сегодняшняя Лейбористская партия — это то же самое, чем она была вчера. <…> Если вы горячо любите вашу страну <…>, идите вместе с нами <…>. Мы вам предложим войти в общую политическую семью, предложим политический дом, и вы сможете воплотить там ваши идеалы».
Этот призыв был услышан и хорошо воспринят потому, что немало умеренно настроенных лейбористов в тот момент покидали ряды своей партии, напуганные ее левацким уклоном. В прессе они объясняли, почему это делают. Список таковых был длинен, и в нем фигурировали имена людей очень известных: Редж Прентис, бывший министр, Ричард Марш, бывший министр, лорд Джордж Браун, лорд Роберт, лорд Чалфонт, члены парламента, а также многие другие.
Кроме того, избирательная кампания лейбористов была организована весьма посредственно. Ее итог, который мог бы быть довольно успешным, после всех неприятностей зимы 1979 года склонился к красной черте, символизировавшей опасность провала. Даже при том, что профсоюзы (в особенности Национальный профсоюз неквалифицированных и муниципальных рабочих) сулили «столкновения», если страна «совершит безумный шаг, отдав на выборах предпочтение партии тори», так называемая «зима недовольства» послужила ярким доказательством тому, что Лейбористская партия — это все, что угодно, только не гарантия от забастовок. Консерваторы или лейбористы будут у власти, риск воцарения хаоса реально существовал в обоих случаях. Джим Каллаген мог предложить только самого себя, и всё, но ведь этого было очень мало.
Речи Маргарет, длинные, глубокомысленные, преисполненные пафоса, мессианской значимости и почти религиозного чувства, составляли разительный контраст с выступлениями Каллагена. Ее устами говорила душа Англии, говорили ее торфяники, ее песчаные дюны, ее леса и луга, ее герои и доблестные рыцари, которых она вспоминала. В Эдинбурге она прочла строки Киплинга, где говорилось о душах предков. Ее речь в Кардиффе, в Уэльсе, скорее напоминала проповедь человека, утвердившегося в своей вере после тяжких испытаний. «Если ты получишь благую весть, поделись ею. Для меня политика — дело убеждений. Пророки из Ветхого Завета говорили: „Братья, я желаю согласия!“ Они говорили: „Вот моя вера и вот мое видение, вот во что я верую“. Так вот, если вы в это верите, следуйте за мной. Вот что я говорю вам сегодня вечером. Выметем прочь недавнее прошлое, мрачное и скорбное. Покончим с пораженческими настроениями! Под знаменем выбора и свободы новое пленительное будущее зовет британский народ, будущее, достойное его славного прошлого». Можно сказать, что ветер истории явно дул в сторону Маргарет.
Хотя последняя неделя перед выборами была довольно тяжелой, хотя некоторые опросы и свидетельствовали о минимальном преимуществе (до 0,7 процента) лейбористов, хотя Тэд Хит и пытался влезть в кампанию, к великой ярости Мэгги (он «целился» занять Форин Оффис), — несмотря на всё это карты были сданы, ставки сделаны, кости брошены. Ничто уже не могло ничего остановить. Накануне выборов «Дейли мейл» выходит под шапкой «Женщина, которая может спасти Англию», а «Сан», обычно исповедуя идеи прогрессистов, — под шапкой «На сей раз голосуйте за тори». Эта кампания стала главным уроком по выработке тактики борьбы за избирателей. Для избирателя 1979 года корабли королевы Виктории оказались тесно связаны с заводами, на которых требовалось провести реконструкцию, и с экономикой, которую нужно было восстанавливать. Маргарет Тэтчер очень талантливо сумела соединить настоящее и прошлое, далекое и близкое, конкретное и абстрактное, ежедневные человеческие заботы и великие мечты людей, повседневность и миф, она сумела присоединить ко всему вышеназванному ту часть недосягаемого, которая возвышает человека над самим собой и придает политической деятельности некую мистическую значимость, которую никто у него не может отнять и без которой никакая великая судьба не может свершиться.
«Это была, — пишет она, — самая лучшая моя избирательная кампания, когда я чувствовала себя в наибольшей гармонии с народом».
Победа
День 3 мая Маргарет Тэтчер начала с того, что проголосовала в Челси вместе с Деннисом. Затем она отправилась в свой округ. Вечером она обосновалась в ратуше Барнета, чтобы дождаться там результатов голосования. Будучи очень суеверной, она ждала того момента, когда можно быть совершенно уверенной в победе. В три часа стало ясно, что догнать консерваторов лейбористы уже не смогут. Консерваторы действительно одержали победу, получив на 44 депутатских мандата больше, чем лейбористы, и на 7 процентов голосов больше. Особенно интересно было то, что хоть преимущество консерваторов и не было самым внушительным за всю историю английского парламента, электорат лейбористов очень сильно был заинтересован кампанией консерваторов. Это было, с одной стороны, свидетельством эффективности кампании, а с другой — воистину исторических перемен. В среде квалифицированных рабочих сдвиг в пользу консерваторов составил 9 процентов, в среде среднего класса — 11. Говоря другим языком, можно утверждать, что центр тяжести страны тогда смещался вправо.
В четыре часа утра 4 мая Маргарет прибыла в Центральное бюро Консервативной партии, чтобы отпраздновать победу. Она была взволнованна, потрясена. Ронни Миллер вспоминает, что «леди редко выказывала волнение, но на сей раз она плакала горючими слезами и часто сморкалась». На следующее утро она вновь появилась в своей канцелярии, в помещении парламентского пристава, где на протяжении всех лет, когда была лидером оппозиции, «держала» свой штаб. Затем она отправилась в Центральное бюро партии, чтобы там дождаться вызова во дворец. В 14 часов 45 минут личный секретарь королевы сэр Мур пригласил ее прибыть в Букингемский дворец. Беседа с Ее Величеством продолжалась 45 минут. Покидая дворец, Маргарет уже была премьер-министром Соединенного Королевства Великобритании, Уэльса, Шотландии и Ирландии. В качестве лидера оппозиции она занимала в палате общин кресло Черчилля, бывшего ее кумиром во время войны. Теперь она займет его место на Даунинг-стрит, в доме 10.
Как и положено при хорошо отлаженной монархии, служба протокола все отрегулировала мгновенно. У подножия скромной «лестницы премьер-министра», не идущей ни в какое сравнение с пышной парадной лестницей, предназначенной для государственных приемов и любопытных туристов, Маргарет уже ждала машина премьер-министра. Машина лидера оппозиции была передана Джиму Каллагену. В первый раз гвардейцы, несущие караул у стен дворца, отдали честь той, которой они не отдали честь при входе, ведь тогда она была всего лишь особой, которой назначена аудиенция.
На ступенях дома 10 по Даунинг-стрит она прежде всего прочла апокрифическую молитву святого Франциска Ассизского, которую ей посоветовал вспомнить Ронни Миллер: «Да сможем мы привнести гармонию туда, где есть раздор и разногласия, да сможем мы принести истину туда, где есть заблуждение, да сможем мы принести веру туда, где есть сомнения. Туда же, где есть отчаяние, да сможем мы принести надежду».
Остряки не преминули позлословить и позубоскалить по поводу этих слов, так не совпадавших с тем образом Маргарет, который они и многие другие себе создали. Йен Гилмор выскажется в том духе, что, мол, «все это было большим шарлатанством». Но это несправедливо. Ведь Маргарет была так убеждена в истинности своих идей. Она думала, что работает ради добра, справедливости и истины. Позднее в мемуарах она признала, что «невозможно было бы одолеть заблуждения, сомнения и отчаяние без некоторой доли раздоров и разногласий». Ей вовсе не казалось, что она отрекается от самой себя, произнося слова той молитвы. Нет, она себе не изменила.
После молитвы Франциска Ассизского она ответила на некоторые вопросы. Журналисту, спросившему: «Каково впечатление от того, что вы — женщина — премьер-министр?» — она ответила: «Не знаю, у меня нет опыта существа другого пола».
Прежде чем закрыть за собой дверь дома 10 по Даунинг-стрит, за которой ее ждали большие тайны и чрезвычайно тяжелые обязанности, Маргарет вспомнила о том, что она дочь Альфреда Робертса, бакалейщика из Грантема: «Почти всем я обязана моему отцу. Он научил меня верить во все то, во что я верю <…>. Именно со всем этим я и выиграла эти выборы. И меня чрезвычайно волнует, что все то, что я узнала в маленьком городке, в скромном доме, стало как раз тем, благодаря чему я победила на этих выборах».
На одиннадцать лет и восемь месяцев бакалейная лавка, находившаяся на углу улицы в Грантеме, вошла в политическую жизнь и пришла на свидание с Историей.