— Что вам угодно, месье? — серьезным тоном осведомился он.
— Пока только выпить чего-нибудь горячего, а там посмотрим.
— Вы не в трактире, — сурово напомнила Марион.
— Жаль, иначе непременно заказал бы себе целого жаренного барашка. Я голоден, как последний хищник на этой улице.
— Сожалею, — ответила хозяйка голосом, от которого веяло могильным холодом. Даже Рене удивился:
— Мама, ну чего ты такая злая?
— Вот и я это же самое хочу знать, — живо подхватил Огюстен, почувствовав союзника. — Тебя как зовут, малыш?
— Рене Шарантон. А вас, месье?
— Огюстен. Будем знакомы. — Он пожал руку Рене очарованному той бесподобной наглостью с какой парижанин проник в их дом, нарушив привычное однообразие.
Накинув покрывало на постель, Огюстен уселся на краю кровати, поближе к столу, поскольку табуреток в комнате было всего две. Марион уже не имела сил возражать и молча заваривала чай. Налив три больших кружки, поставила их на стол и подала на тарелке булку с маслом. Рядом поставила мед. Подумав, со вздохом смирения достала с каминной полки бутылочку коньяку. Глаза гостя сверкнули, но Марион тут же охладила его пыл.
— Одну ложку. В чай. А то простудитесь, — строго сказала она, присаживаясь к столу. — А после завтрака уберетесь к себе домой, месье. Вы где живете?
— У черта на рогах, в Пасси, — отозвался студент. — Это как раз на другом конце города.
Посмотрев на Марион, он улыбнулся:
— Так что этой ночью я всё равно бы, при всем желании, не попал домой. Можете не винить себя.
— Ну знаете… Это уже слишком! Хоть бы подумали, в какое положение вы ставите меня.
Огюстен беззаботно повел рукой с бутербродом:
— А что, твоим соседям это на пользу. Раньше ты была ведьмой с безупречной репутацией, а теперь стала как все. Так что они меньше будут к тебе цепляться. Я хочу тебе помочь, только и всего.
Марион яростно впилась зубами в край булки с медом, считая за лучшее промолчать.
Огюстен разглядывал комнату, пил чай и, задумавшись о чем-то своем, перестал болтать без остановки. Марион заметила, что у него как бы два лица, вернее, только два возможных настроения на лице. Либо он улыбается и тогда кажется веселым, либо, в спокойном состоянии, или когда он погружен в размышления, улыбка исчезает и лицо сразу становится грустным. Вне зависимости от того, о чем именно он думает. Выражения каменного покоя ему просто было не дано. Всё что не веселье — то грусть, по крайней мере на лице.
— Ты куда-нибудь уходишь днем? — спросил он. У неё не оставалось уже терпения на такие осторожные мысли как: "Он наверняка хочет обокрасть квартиру, если спрашивает буду ли я дома". Она просто ответила: "Да ухожу, причём скоро".
— Проводить тебя?
— Вам это не по дороге.
— Не волнуйся, мне куда угодно сейчас "по дороге". Я свободен как ветер.
— Ладно.
Они уже покончили с завтраком и Марион убирала посуду.
— Ждите меня на улице. Я оденусь и сейчас сойду вниз.
На удивление он не стал возражать, а поблагодарил, взял шляпу, плащ и ушел. Марион нарочно собиралась медленно, надеясь, что когда она выйдет, его уже не будет. Но, когда выйдя в переулок, она действительно не увидела Огюстена, то почувствовала такое жестокое разочарование, что даже не пыталась его скрыть. С досады она топнула ногой и чуть не расплакалась, как глупая девчонка. Кто-то тронул ее за плечо.
— Да здесь я, просто ужасно хотелось видеть, сильно ли ты расстроишься.
— Ни капельки я не расстроилась! — заявила Марион, кусая губы расползавшиеся в неудержимой улыбке.
Вот негодяй, он всё-таки поймал ее врасплох. И ничего не говорил, пока они шли к набережной. Этой победы ему пока было достаточно. Марион сама заговорила с ним. Чувствуя, что дальнейшее молчание невыносимо, и она выглядит как невеста только что прибывшая из монастыря, ведьма, сделав над собой усилие, завела светскую беседу.
— Не будет ли нескромностью спросить, чем месье зарабатывает себе на жизнь? Как я поняла, с университетом вы уже распрощались.
— Не совсем. Я прикончил его, это правда. Хотя скорее — он меня. Сейчас по-прежнему много времени провожу в студенческом поселке, зарабатываю тем, что пишу молодым адвокатам речи, иногда на латыни, это стоит дороже на три экю, а филологам продаю сочинения на любые темы. Могу подготовить желающих поступить в Сорбонну, написать трактат по философии или истории. Ради Бога, лишь бы платили. Но этого всё равно с трудом хватает на жизнь.
— Так женитесь на богатой вдовушке и разом решите все проблемы, — шутя посоветовала Марион. Жантильи загадочно посмотрел на неё:
— Я подумаю. Вы ведь тоже вдова?
— Но я не богата. Вам, сударь, это известно.
— Не уверен. Судя по тому, что болтают о вас в городе, вы имеете приличный доход.
— Обольститель! — фыркнула Марион. — Как свататься, так даже перешли на "вы"? Не дразните меня, а то вдруг возьму и соглашусь. Что станете делать?
— Брошусь с моста в Сену. От счастья, — не задумываясь, ответил ее кавалер. — Кстати, куда мы идем?
— Я иду на работу, а вы, сударь, право не знаю куда.
— Ага, ясно. Вас ждет Маржери. Хорошо, я провожу вас до Люксембурга, а потом исчезну, как тень.
Марион смерила его взглядом:
— Сделайте такое одолжение.
Она не без удовольствия отметила его невольный переход на "вы". Что ж, пока счет один-один. Посмотрим, чья возьмет. Марион уже захватила идея превратить этого разбитного малого в приличного человека, ее хорошего друга. Но у двери дома номер тринадцать им пришлось расстаться. Марион поблагодарила своего провожатого и просила его больше не попадаться ей на глаза. Огюстен обещал не надоедать и появиться дня через три, не раньше. Ну, в крайнем случае, завтра. С материнским укором она помахала ему рукой.
И постучала в дверь.
* Название "Август-Февраль" намекает на то, что имя Огюстен (Августин лат.) — значит "принадлежащий августу". А дело-то было зимой…
У Маржери был назначен совет.
Первая королевская фаворитка снова была беременна, и остальные возможные претендентки просто из кожи лезли, стараясь занять ее место. Обстановка осложнялась тем, что в последнее время дамы предпочитали приходить на дом к колдунье, чем видеть ее в Лувре. Им нужны были личные беседы без свидетелей, а Барбаре нужно было постоянное присутствие Марион. Проводя весь день в Люксембургском квартале, принимая клиенток, вернее, скрывшись за ширмой, помогая Барбаре вести приемы, Марион совершенно забыла о своем новом знакомом и вспомнила о нем уже поздно вечером, возвращаясь к себе домой. Маржери отвезла ее в своей карете. Проезжая по переулку, где вчера, только вчера, она столкнулась с компанией пьяных гуляк, Марион вспомнила своё забавное приключение, стоившее ей чашку чая.
На следующий день Огюстен не появился и через два дня тоже. Марион вздохнула с облегчением и занялась привычными делами. Но когда зазвонили к воскресной мессе, и она сообразила, что уже почти неделю не видела своего "бандита", сердце кольнуло что-то вроде тревоги.
Возвратившись из церкви, она застала его у себя дома. Они мирно беседовали с Рене, сидя рядышком на кровати. Марион от удивления вытаращила глаза и застыла памятником жене Лота, потом спокойно сняла свою темную накидку и повесила на гвоздь. Улыбающийся Огюстен поднялся ей навстречу.
— Каждому воздастся по вере его! Господь услышал твои молитвы, дочь моя, — наставительно проговорил он, подражая тону пастора.
— Здравствуй…те, — запнувшись, проговорила она. — Давно вы здесь?
— Да, мы вас ждем уже часа два, так что мне, пожалуй, пора уйти. Не буду вам мешать. Он подал руку Рене и действительно собрался уходить. Марион рассердилась.
— Если я настолько внушаю вам страх, что вы удираете при первом моем появлении, то не проще ли было не приходить?
— Что вы, мадам, — ответил Огюстен, надевая шляпу. Я приходил только посмотреть на вас и убедиться, что всё в порядке. И совершенно не имею желания, чтобы меня ругали в воскресенье с утра. Меня удовлетворила приятная беседа с вашим сыном и не хотелось бы портить впечатление от визита.
И он преспокойно ушел. Марион с досадой пожала плечами. Ей казалось, что ничто на свете так не выводит ее из себя, как эта кошмарная способность Огюстена удивлять ее каждую секунду, всё время поступать не так, как она ожидала, произвольно появляться и исчезать без всякого повода и без видимых усилий. Она бы уже не удивилась, если бы он секунду назад выйдя через дверь, тут же появился бы из камина, как привидение. Но бывший студент исчез окончательно, и это снова ее раздражало.
— О чем вы с ним говорили, — в конце концов спросила она Рене. Сын махнул рукой:
— Так, о разном. Тебе будут неинтересно, мамочка.
— Что это за тон?! — вспыхнула она, уловив странно знакомые небрежные нотки в голосе сына. Рене мило улыбнулся:
— Ну ладно, я расскажу, если ты так хочешь.
— Нет, не хочу. Храните свои тайны, мне нет до них никакого дела. — Она села за стол и оценив, что сын подогрел ей завтрак, принялась за еду.
— А это что? — кивнула она на тарелку прикрытую салфеткой.
— Копченый окорок, мама. Очень вкусный, попробуй.
Она исподлобья глянула на сына.
— Откуда?
"Откуда", вернее "от кого", она прекрасно знала, но хотела услышать ответ.
— Один мой друг принес. Подарок.
— Сказал бы своему другу, что я никаких подарков не принимаю.
Рене наивно раскрыл глаза, в которых скользнула снисходительная насмешка:
— А это подарок не нам, а мне. Просто я угощаю тебя. Попробуй.
— Ну, спасибо.
После еды Марион села составлять гороскоп для одной высокопоставленной придворной дамы. Рене отправился гулять на улицу. Гороскоп маркизы не складывался. Закрыв глаза, Марион пыталась представить себе, как выглядела комната до ее прихода. Она видела, как двое сидят на кровати, оживленно беседуют. Она слышала их. Про неё не было сказано ни слова. Рене говорил о своей бабушке, об их жизни в Ивелине, рассказывал, как отец брал его с собой на охоту. Огюстен слушал, сам рассказывал смешные случаи из