де надлежало переночевать. На столе Мария-Антуанетта обнаружила подарок: роскошную парюру с бриллиантами, причем в браслет был вделан портрет короля. Она немедленно надела его вместо своего — об этом ее также предупредили. Именно здесь ей были представлены младшие братья дофина, Луи-Станислас, граф Прованский и Шарль-Филипп, граф д’Артуа.
Вечером состоялся ужин, на котором невеста, возможно, не обратила внимания на необычное возбуждение вокруг нее, ибо по-прежнему считала его причиной самое себя. Она любезно ответила на приветствие чрезвычайно красивой молодой женщины в белом платье, обильно украшенном бриллиантами, имени которой не разобрала. Когда эта особа уселась в конце стола, присутствующие буквально замерли от возмущения. И было от чего: король воспользовался присутствием неосведомленной дофины, которое делало невозможным любое возмущение окружающих, чтобы навязать придворной знати присутствие своей новой фаворитки. Когда Людовик увидел, что девушка не сводит глаз с улыбающегося лица графини Дюбарри, он наклонился к ней и спросил:
— Как вы находите эту даму?
— Очаровательной, — искренне ответила Мария-Антуанетта. Но она почувствовала какой-то подвох и, снедаемая детским любопытством, наклонившись к своей статс-даме, графине де Ноай, спросила ее, каково положение этой особы при дворе. Опытная графиня лишь на минуту замешкалась и выпалила:
— Каковы ее обязанности? Развлекать короля!
— В таком случае я объявляю себя ее соперницей! — задорно провозгласила Мария-Антуанетта. Ее не сочли нужным предупредить об истинном нравственном облике монарха, которого ей надлежало почитать как деда, являющего собой средоточие всех добродетелей. Но в тот момент король, в полном восторге от того, что ввел в общество свою возлюбленную, был признателен будущей невестке. Ответные письма Людовика ХV императрице были исполнены величайшего удовлетворения. Однако более внимательный наблюдатель понял бы, что эта полудевочка-полубарышня не позволит ни одной другой женщине оспаривать свое первое место при дворе.
На следующий день, 16 мая, состоялось венчание в Версале, в капелле Людовика ХIV. Молодая была восхитительна в платье из белой парчи с огромными панье, от чего выглядела еще более хрупкой и трогательной. Жених буквально сиял в золотом костюме, украшенном бриллиантами, причем «с поразительно богатыми пуговицами, каждая из цельного камня» и с лентой ордена Святого Духа, наискось пересекавшей его грудь. После завершения обряда присутствующие расписались в книге регистрации бракосочетаний прихода Нотр-Дам, к которому был приписан версальский замок. Рука новобрачной явно дрожала, ибо после своих четырех имен «Мария Антуанетта Иозефа Анна» она поставила огромную кляксу — уже тогда это сочли дурным предзнаменованием.
Вечером состоялся парадный ужин в исключительно узком кругу — семья короля и принцы крови, всего 21 человек. Тогда как новобрачная, как принято выражаться, лишь слегка клевала крохи от подаваемых блюд, ее муж уплетал за обе щеки изрядные порции праздничных яств. Дед, не без тайной усмешки, заметил ему:
— Не набивайте желудок дополна для сегодняшней ночи! — на что получил недоуменный ответ:
— Отчего же? Мне всегда спится лучше после плотного ужина.
По окончании трапезы молодых отвели в спальню новобрачного, архиепископ благословил ложе и, после протокольного надевания сорочек, уложили и задернули тяжелый полог. На другой день двор не дал никакого сообщения.
16 мая молодой Людовик-Огюст отметил в своей записной книжке:
«Мое бракосочетание. Покои в Галерее. Королевский праздник в оперном зале».
Запись от 17 мая содержит лишь одно слово:
«Ничего».
Однако надо иметь ввиду, что молодой человек имел привычку кратко заносить в книжку только события дня, не сопровождая их никаким выражением чувств. Так. 13 марта 1767 года он просто отметил:
«Кончина моей матери в восемь часов вечера».
Причем это событие в свое время глубоко потрясло его. Историки тщательно изучили записные книжки Людовика-Огюста, сравнив их с официальной регистрацией действий сначала дофина, а затем короля, и пришли к выводу: «ничего» означает, что в указанный день он не принимал участия в своей любимой забаве — выезде на охоту. К сексуальной жизни Людовика-Огюста это слово не имело никакого отношения.
Торжества, окропленные кровью
Празднества продолжались. В специально построенном для такого случая оперном зале, оборудованном по последнему слову техники, состоялось представление оперы Люлли «Персей», которую по причине наводимой ею скуки урезали на целый акт. В финале, для ознаменования торжественности события, символ имперской власти, орел, спускался с небес, чтобы зажечь священный огонь на алтаре Гименея. На следующий день состоялся выезд двора на охоту. Потом был дан костюмированный бал, который новобрачные открыли менуэтом, и, хотя дофина несколько не попадала в такт, все отметили ее грацию, легкость и гибкость.
Далее гостей поразили фейерверком, отмененным в день венчания из-за проливного дождя. Мастера превзошли самих себя. В небе загорелся герб Франции и вензель из переплетенных имен новобрачных. Финал огненной забавы ознаменовался выпуском 20 000 зарядов — такого даже видавшим виды придворным доселе не довелось наблюдать. Далее зажглась иллюминация парков Версаля, оркестры, спрятанные в боскетах, заиграли танцевальные мелодии. На канале засветились разноцветными огнями лодки. Посетители парка без удержу веселились всю ночь. Дофина наблюдала за этим ошеломляющим зрелищем с большого балкона дворца, стоя подле деда, и ей страх как захотелось присоединиться к праздничному гулянию. Однако король удержал ее: дофине не подобало смешиваться с толпой. Мария-Антуанетта была так расстроена, что еле сдержала слезы. Именно тогда она начала чувствовать стеснительные ограничения своего положения.
21 мая состоялся маскарад. Дофина не надела маску, только легкое домино, и с час сновала по залам, где вовсю кипело веселье. Но только она, так сказать, вкусила от этого развлечения, как ее отправили спать. Далее последовали театральные представления, весьма понравившиеся ей. Но постепенно промежутки между увеселениями становились все длиннее. 30 мая был дан заключительный аккорд: народное празднование в Париже на площади Людовика ХV (ныне площадь Согласия) с фонтанами вина, угощением, танцевальными площадками и иллюминацией. Часть придворной знати наблюдала за праздником из окон окружавших площадь зданий. Ни король, ни дофин не изъявили желания поехать в Париж. Мария-Антуанетта настаивала, и ее допустили туда в обществе трех теток мужа: новобрачной было дозволено после окончания фейерверка прокатиться по улицам в карете. Дамы выехали в столицу, но по прибытии туда оказалось, что посетить площадь невозможно из-за произошедшей там катастрофы.
Дело в том, что о ту пору площадь представляла собой большую строительную площадку. На ней уже были сооружены два павильона, для дренажа их окружили рвами, через которые перекинули легкие мостки. По окончании фейерверка произошла давка, возможно также, что начался пожар. По официальным сообщениям погибло 132 человека, которых похоронили на близлежащем кладбище церкви Мадлен. Дофин и дофина пожертвовали в помощь пострадавшим свое месячное содержание. Многие вновь увидели в этом событии дурное предзнаменование. Никто и не подозревал, что почти полвека спустя на этой же площади, переименованной в площадь Революции, Мария-Антуанетта будет казнена, а ее труп — брошен в общую могилу жертв празднества по случаю ее свадьбы.
Кое-кто из наиболее суеверных особ выразил мнение, что свадьбу не стоило устраивать в мае, хотя во французском языке название месяца и глагол «маяться» не созвучны. Но знатоки истории припомнили, что в мае 1625 с большой помпой было отпраздновано венчание сестры королевы Людовика ХIII, принцессы Генриэтты-Марии, с королем Англии Карлом I. Как известно, впоследствии в Англии разразилась гражданская война, король был казнен, а его супруге и детям предстояло провести полтора десятилетия до реставрации монархии в изгнании. Опять-таки, никто не мог предположить, что Марию-Антуанетту ожидает еще более страшная судьба. Но уже последствия свадьбы дофина прозвучали печальным звонком, который никто не услышал: роскошные празднества обошлись в кругленькую сумму, возмещать которую было нечем. Накануне Великой французской революции эти долги так и оставались неоплаченными.
Пленница Версаля
Итак, празднества закончились, и начались унылые будни, которые дофине предстояло проживать в строгом соответствии с этикетом Версаля[13]. Следует учесть, что вследствие отсутствия королевы-свекрови Мария-Антуанетта, собственно говоря, стала первой дамой Франции. На самом деле французские монархи являли собой рабов жесткого этикета, определенного еще Людовиком ХIV. Жизнь во дворце, вмещавшем в себя более трех тысяч придворных и челяди, была расписана согласно строгому ритуалу, и все в жизни придворного — карьера, удача, изгнание от двора, — зависело от его способности к этому церемониалу приспособиться. Главные герои сего сложного представления, члены королевской семьи, были вынуждены постоянно исполнять предписанные им роли и ни на йоту не отступать от них. При венском дворе этикет не был столь строгим, и не привыкшая к ограничениям Мария-Антуанетта всячески старалась отделаться от них. Поэтому она смертельно возненавидела свою статс-даму, графиню де Ноай, которая всячески старалась ввести ее поведение в рамки правил. Вот как описывала свой день в письме к матери сама дофина:
«Я поднимаюсь в десять или девять часов, одевшись, творю утреннюю молитву, затем завтракаю и иду к моим тетушкам, где обычно нахожу короля. Сие длится до половины одиннадцатого; затем в одиннадцать часов меня причесывают. В полдень вновь призывают войти мой штат и всех прочих, т. е. кроме людей неблагородных. Я румянюсь и мою руки перед всеми, затем мужчины выходят, а женщины остаются, и я одеваюсь перед ними. В полдень церковная служба; если король в Версале, я с ним и моим мужем и тетушками иду к службе; если король отсутствует, иду одна с дофином, но всегда в тот же самый час. После службы мы обедаем вдвоем в присутствии придворных, но трапеза кончается в половине второго, потому что мы оба едим очень быстро. Оттуда иду к дофину, если он занят, я возвращаюсь к себе, читаю, пишу или работаю, потому что шью жилет для короля, который не продвигается, но надеюсь, что с помощью Божией он будет закончен через несколько лет. В три часа я вновь иду к своим тетушкам, куда в этот же час приходит король; в четыре часа ко мне является аббат, в пять часов каждодневно учитель игры на клавесине или пения, урок длится до шести часов. В полседьмого я почти ежедневно иду к моим тетушкам, когда не выхожу на прогулку; надобно знать, что мой муж почти всегда посещает со мной тетушек. С семи часов до дев