Вместо прямого ответа Александр стал говорить, что теперь никак не может ехать в Данию, так как ему совсем не хочется жениться. Император поинтересовался, что же все-таки ему мешает ехать в Данию: уж не любовь ли к Мещерской? Сын молчал, и Царь, очень спешивший, перенес беседу на следующий день, попросив сына все хорошо за это время обдумать.
Потом был вечер у Марии Александровны. Собралось все то же общество, в том числе и М. Э., рядом с которой Цесаревич не рискнул сесть. На клочке же бумаги написал ей короткую записку, где сообщил, что отказывается ехать в Данию. Мещерская тут же ответила, что он непременно должен ехать.
Александр Александрович считал, что на самом деле Мещерская рада такому решению, так как в душе желает стать его женой, но сказать об этом напрямую он так и не решился, потому что «она может испугаться и отказать». В эту ночь Александру плохо спалось, так как было «много тяжелых и неприятных впечатлений сегодняшнего дня».
Наступил следующий день. Стояла почти летняя погода. В Царском все цвело и благоухало. Цесаревич проснулся рано, на душе было безрадостно. После утреннего кофе — урок английского языка. Затем визит к родителям, после которого остался на доклад военного министра у Папа. Далее — прогулки, опять уроки. В 6 часов вечера — семейный обед. По окончании Александр уединился у себя и написал письмо Мещерской, где сообщил, что решил, во имя их любви, отказаться от Престола. Письмо запечатал и решил позже, после собрания у Мама, отправить.
Но вечером, около 9-ти, Император пригласил сына для объяснения. Александр теперь вполне определенно сказал, что не хочет ехать в Данию, так как чувствует, что не может любить Дагмар, потому что любит Мещерскую. Отец был удивлен и спросил, что же он предлагает написать в Копенгаген, что все наши переговоры ничего не стоят, а все, что опубликовано в газетах — правда?
Тогда Александр Александрович решился и заявил, что отказывается от Престола, «так как считает себя неспособным». Услыхав такое, Александр II — Самодержец Всероссийский, повелитель огромной державы, на какое-то время потерял дар речи. Уму непостижимо! Кто бы смел подумать, что дело зайдет так далеко! Бедный Мака, он просто сошел с ума! Ну, всегда при Дворе были всякие амурные истории, постоянно возникали любовные увлечения, но чтобы во имя них отказаться от Богом возложенной миссии, от святой обязанности, которая выше всех земных страстей! Такого еще не бывало.
Наследник отказывается от Престола — и из-за чего? Из-за мимолетного увлечения, во имя эгоистических сиюминутных удовольствий! Придя в себя, Император разразился таким гневным монологом, пришел в такую ярость, в состоянии которой сын отца никогда не видел. Он и не подозревал, что Папа способен на такие резкости.
«Что же ты думаешь, — вопрошал Император, — что я по доброй воле на своем месте? Разве так ты должен смотреть на свое призвание? Знай, что я сначала говорил с тобой как с другом, а теперь я тебе приказываю ехать в Данию, и ты поедешь, а княжну Мещерскую я отошлю».
Это было крушение. Крушение всех надежд и мечтаний, всего того, о чем Александр так долго и основательно думал. Он не ожидал, что разговор примет подобный оборот и что Папа откажется понимать его. Особенно его задели слова об участи «милой Дусеньки», и Александр попытался вступиться за нее, взяв всю вину на себя. Но Император не хотел ничего слушать, заявив, чтобы тот «вышел вон», так как «он его знать не желает».
С этим Александр и удалился, неся тяжелый груз разбитых чувств. Придя к себе, послал за Вово и все тому рассказал. Друг успокаивал как мог, но на душе все равно было черным-черно. Особенно угнетала мысль, что он стал причиной несчастья М. Э. и что ее теперь уж наверное отлучат от двора, что может сломать ее.
«О Боже, что за жизнь, стоит ли того жизнь после этого. Зачем я родился, зачем я не умер раньше». Он написал Мещерской, рассказал ей в общих словах про случившееся и посоветовал, если будут спрашивать, не давать никаких его писем и записок, а все, что у нее есть, или спрятать или сжечь. Он понял тогда, теперь уже окончательно, что не может жить как захочет, что ему надо повиноваться судьбе. Таков его крест, и он должен со смирением нести его до своего последнего вздоха.
Следующий день начинался как всегда. Встречи, уроки и беседа с Мама и Папа. Отец к нему отнесся значительно сердечней, чем вчера, ничем не выказал неудовольствия. Со стороны казалось, что отношения были обычными. Александр радовался такому великодушию Императора, но угрызения совести оставались.
После завтрака Саша Жуковская успела передать Александру письмо от Мещерской, в котором та сообщала о своем потрясении после получения его письма. На словах Жуковская добавила, что подруга ужасно расстроена, не находит себе места, плачет не переставая, и даже не смогла быть на дворцовом выходе, сославшись на болезнь. Вечером, как было условлено, Александр встретился с М. Э. на прогулке в парке. Это было горестное объяснение. Еле сдерживая слезы, Александр сказал, что он едет в Данию, что у него нет другого выхода, но что он навсегда сохранит к Марии чувства любви и благодарности.
Княжна все понимала, она ни в чем его не винила. Мари была грустна как никогда и сказала, как показалось Цесаревичу, с сожалением, что не подозревала о том, что он так ее сильно любит. Они пожали друг другу руки и разошлись. Потом, на вечере у Мама, Александр улучил минутку и решился еще раз попросить отца не поступать с княжной так бессердечно, сказав, что она ни в чем не виновата. В разговор вмешалась Мария Александровна, заметившая, что сын может не беспокоиться. Она все сделает очень тонко, и Мещерская поедет на время в Париж со своей тетушкой княгиней Чернышевой, о чем та уже порядочно времени назад просила Императрицу.
В следующие дни все шло обычным порядком, и Александр начал успокаиваться. Он часто вспоминал о М. Э., но эти мысли все меньше и меньше рвали душу. Он готовился к встрече с Дагмар. И каждый день виделся с Мещерской. Встречи эти были радостные, походившие на те, в давние времена, когда они были лишь добрыми друзьями. Затем была краткая поездка с родителями в Москву, где были и торжественные выходы в Кремле, и посещения московских святынь, и беседа с митрополитом Филаретом. Там душа «пришла в равновесие».
Вернувшись в Петербург 28 мая, горячо, со слезами молился у могилы милого Никса в Петропавловском соборе. Прошло всего чуть больше года, как дорогого брата не стало, а так много уже переменилось. Ведь если бы Николай был жив, то, может, и у него была совсем другая судьба, а ему бы наверное не пришлось переживать тяжелые мучения.
Отъезд в Данию был назначен на 29 мая. Утром того дня он встретился в парке с М. Э., и они сердечно простились. В половине десятого утра была обедня, а затем пошел прощаться с обер-гофмейстериной графиней Тизенгаузен. Войдя в длинный коридор лицейского корпуса, здания, примыкающего к Большому Царскосельскому дворцу, где раньше размещался известный Царскосельский лицей, а теперь жили придворные служащие и фрейлины, он увидел Мещерскую, направлявшуюся к себе.
Что-то с ними вдруг необычное случилось. Прозвучали какие-то слова, затем взялись за руки, вошли в первую попавшуюся пустую комнату. Княжна бросилась на шею Александру, и они слились в страстном поцелуе.
Время остановилось. Стояли обнявшись и трепетали, и целовались, целовались без конца. То, о чем он мечтал давно, о чем грезил в своих юношеских мечтаниях, сбылось. Милая М. Э. была в его объятиях. Она принадлежала ему и страстно призналась, что всегда любила только его одного и никого никогда больше не любила. Это была радость великая, горестно-сладостная радость. Однако им не суждено быть вместе. Судьбу нельзя выбрать и переиначить.
Они простились. Ему надо было спешить на яхту «Штандарт», отправлявшуюся из Кронштадта. Его уже ждали, и времени было в обрез. У Марии теперь своя дорога.
В следующий раз их пути пересекутся через год, уже в Париже, куда Цесаревич приедет с отцом по приглашению императора Наполеона III. Там, «в столице мира», он увидит ее в доме княгини Чернышевой, а вскоре узнает, что княжна помолвлена с молодым и богатым Павлом Демидовым, князем Сан-Донато (1839–1885). Он будет рад за нее и искренне пожелает ей счастья.
А еще через год до него дойдет скорбная весть, что Мария, родив сына Элима, умерла на следующий день в тяжелейших муках. Ей было всего 24 года. Ему об этом подробно расскажет Саша Жуковская, с которой Александр не раз будет вспоминать ушедшие времена, дорогую М. Э., эту сладкую тайну юности.
Александр Александрович не посвятит в эту тайну жену, свою Минни, с которой был всегда откровенен и которую любил больше всего на свете. Может быть, боялся обидеть, а может быть, стеснялся показать слабохарактерность.
Когда через несколько лет его младший брат Алексей влюбится в Сашу Жуковскую и та ответит ему взаимностью, а отец категорически запретит третьему сыну Алексею (не престолонаследнику) вступать в морганатический брак, то человеческое сочувствие Александра и Минни будет на стороне несчастных влюбленных.
Однако как Цесаревич Александр осудит намерение брата, собиравшегося пренебречь святым чувством долга во имя женщины. Уже став Императором, он пожалует сыну Великого князя Алексея Александровича и Александры Жуковской Алексею Алексеевичу (1871–1932) титул графа Белёвского. Но это уже ничего исправить не сможет. Жуковская выйдет замуж без любви и навсегда уедет из России, а Великий князь Алексей останется холостяком.
Будущий царь Александр III никогда не забудет ту, первую свою любовь. Много раз будет вспоминать и размышлять над такими удивительными событиями своей жизни. Пройдет всего несколько месяцев, он женится и станет воспринимать себя и свое поведение весной 1866 года критически. Первого января 1867 года запишет в дневнике: «Много я переменился в эти месяцы, но все еще много остается переделать в самом себе. Часто молодость заставляет забывать мое положение, но что же делать, ведь раз только в жизни бываешь молод». Цесаревич с трудом учился сложному искусству самообладания.