– С утра?
– Ага. И мотоцикл с ними.
Мы с Саньком зашли за Жириком, еще парой пацанов и пошли на поле. По пути я перелез через забор детского сада и подбежал к беседке, где сидели старшаки. Беседка была деревянная, маленькая и очень удобная для посиделок. Старших было трое: Костян, Даня и Таксист. Рома где-то болтался. С ними были две какие-то некрасивые девчонки. Они громко ржали, ели чипсы и тоже пили пиво.
– О, Маркуша! Садись давай, – сказал Даня.
Я садиться не стал, а протянул пятьсот рублей Костяну.
– Я деньги принес. Сто восемьдесят мои, и триста Арсен передал.
– Деньги? – Костик поставил большую пластиковую бутылку пива на лавку беседки. – Садись-садись, Маркуш, не ссы.
– Да меня там пацаны в футбол ждут.
– Ну, подождут еще. Вот глотни, – Костян протянул мне бутылку.
Я взял бутылку, сделал вид, что глотнул, и отдал бутылку обратно. Я видел, как девчонки на меня внимательно смотрят, и поэтому морщиться от горького вкуса не стал. Сдержался.
– А деньги не надо, Маркуша. Ты ж свой чувак. Со двора, наш. Вот. А то, что я вчера взял, я тебе отдам. Мне там надо было просто. Мотоцикл починить. Видел же наш мотоцикл, да? Мы сейчас доделаем его, и ты тогда подходи – погоняем. Я тебя прокачу.
Костян договорил и достал сигарету. Таксист протянул ему зажигалку.
– Забирай-забирай бабки, Маркуша, – сказал Костян и отдал мне пятьсот рублей обратно. – Своих вообще прессовать нельзя, понял? – продолжил Костян и закашлялся. – Я вот прессую, но не потому, что я гондон такой и своих не люблю. Я вообще за своих. Всегда. Понял?! Я просто, чтоб вы крепче были и соплей не жевали, если какая мразь наедет. А то сейчас много паскуд вокруг. Мы вот утром одного такого развели и вот празднуем, короче. Да ты пей или брезгуешь?
Я еще раз намочил губы. Пиво было какое-то особенно противное. Когда мы с малышами пили, вкус был не такой. Не такой горький.
– Ладно, вали в свой футбол, – сказал Костик. – Мы тут с девчонками дела поделаем. Тебе еще рано притст… прису… присутствовать.
Я встал и пошел вон из детского садика. На полпути Костян меня окликнул:
– Маркуша! Поди сюда.
Я вернулся.
– Тут Таксист подумал, – начал говорить Костян, и все заржали. Шутка про то, что тупой и молчаливый Таксист о чем-то подумал, была очень старой, но всегда всех веселила. – Тут Таксист подумал, что на хрена это ты за туземца новенького решил заплатить? Дружите, что ли?
– Ничего не дружим. Он мне денег утром дал. Сказал, тебе отдать, – ответил я.
– Не врешь, мелкий? – спросил Даня.
– А зачем мне врать? Да и с чего мне за него платить? У меня денег нет.
– Ладно, дуй отсюда. И смотри: с этим новым говнюком не дружи. Хрен его знает. Его сначала обработать надо. Ноги перебить там. Зубы поломать, – сказал Костян, и пацаны снова заржали.
Даня тем временем достал из пакета пустую пластиковую бутылку и сигаретой проплавил в ее нижней части дырку. Потом он поднял глаза на меня.
– Что, Марк Батькович, дурь курить будешь?
– А?
Даня поскреб пальцем дырку в бутылке. Потом он снял с горлышка бутылки кольцо, которое остается от пробки, взял у Костика сигаретную пачку и выдрал оттуда фольгу.
– Иголка, говорю, есть? – спросил он меня.
– Нету. Футбольная для насоса только.
– Давай.
Я достал из кармана футбольную иглу, которой мы сегодня подкачали мяч Санька, и отдал ее Дане. Даня налил в бутылку с дыркой немного пива, обернул ее горлышко фольгой из сигаретной пачки, надел сверху кольцо и начал дырявить футбольной иглой фольгу. Получилось что-то вроде маленького дуршлага, в каком у меня мама макароны готовила. Только очень маленького.
Костик кинул коробок спичек Дане. Спичек там не было. Даня вытащил оттуда какую-то сушеную приправу, похожую на мелкий чай, и насыпал щепотку на фольгу. Потом отдал бутылку Костику, а сам взял в руки зажигалку.
Костик присосался губами к дырке в бутылке, а Даня стал чиркать зажигалкой над горлышком с фольгой и травой. Внутрь бутылки заструился дым, и через дырку Костик вдохнул его. Потом выдохнул, но уже в воздух.
– Точно не будешь? – переспросил меня Даня. – Нормальная дурь. Отняли у Дрона сегодня, а то он совсем убитый и так уже был. Хватит ему.
– Не, пацаны. Пойду, – ответил я.
– Ну давай, – сказал Костян и еще раз затянулся. – И я тебе повторяю, щегол, не думай с туземцами гонять. Они не наши. А то подружишься, а потом тебя нагреют на бабки. Родаки твои сопли разведут: типа «Костя, помоги! Сыночка обидели, что делать, не знаем!» – и впрягайся потом за тебя. На хрен мне это надо.
Я перестал понимать, что говорит Костян. Слова он произносил невнятно. Наверное, после этой своей дури он уже соображал плохо.
Я побежал из садика. Когда я перелез через забор и выбежал на футбольное поле, пацаны уже вовсю гоняли мяч.
– Мы думали, что ты домой свалил, – сказал Санек Струков.
– Ну как? – спросил Жирик.
– Супер гуд все. Не стал Костик бабки мои брать, – ответил я.
– О! Костян вообще нормальный пацан: не берет со своих, – сказал кто-то из малышей. Не Жирик и не Санек.
Я не стал рассказывать, что Костян уже взял с меня сто с лишним рублей, угрожал ноги сломать, если я с Арсеном буду гонять, и предлагал покурить какие-то там его наркотики. Я не считал, что Костян – пацан нормальный. Но жили мы в одном дворе, поэтому лучше молчать.
От двух глотков пива внутри у меня потеплело, и играть в футбол совсем не хотелось, тем более что на улице стояла жара. Я побегал за мячом пять минут, сказал, что болит нога, и сел возле поля на землю. Трибун у нас не было, только травяные склоны, на которых как раз можно сидеть и болеть за своих. Само поле было асфальтовое, с большими торчащими камнями. Упадешь – сотрешься до кости. Кто вообще придумал футбольное поле делать из асфальта?
У нас каждый малыш был футболистом, и каждый был хорош в чем-то одном. Санек, например, бегал очень быстро. Быстрее нас всех. Его брат Диман – тоже быстрый, но он лучше всех бил головой по воротам. Я… я просто бил сильно. Мне всегда доверяли все штрафные и пенальти лупить. Как вдарю, аж штанги трясутся. А Жирик почти всегда стоял на воротах. Нет, он терпеть не мог стоять на воротах, вратарь у нас самая нелюбимая позиция, но больше стоять на воротах было некому, а стоять надо. Как Жирик не отнекивался, как не отказывался, его всегда уламывали постоять еще пару голов. Потом еще пару. А там и матч наш кончался. Вратарь из Жирика был как из говна мотоцикл, но зато все остальные могли побегать, а ворота были худо-бедно прикрыты. Иногда Жирику давали сыграть в поле. Но он был слишком худым и неуклюжим, чтоб из его игры выходил какой-то толк. Его легко можно было просто отпихнуть от мяча.
Мы наигрались и пошли по домам обедать. Моя мама уже вернулась с работы и сварганила мне что-то поесть. Я нащупал в кармане украденные пятьсот рублей. Их надо было вернуть обратно на место. Я поел и стал ждать, когда мама сядет смотреть телевизор или будет в ванной. Не дождался. Мама сразу после обеда решила прилечь отдохнуть. Значит, надо будет устроить все вечером.
Я снова вышел гулять. На дороге между нашим двором и «Мадридом» я встретил сестру Коляна Бажова – Веру. Ей, как и мне, было одиннадцать. Она редко выходила гулять. Говорили, что это брат ее не пускает и не разрешает с нами общаться. Это было странно, конечно. На девчонок война «Мадрида» с нашим «Тринадцатым городком» не распространялась.
Вера была одна и играла сама с собой в классики. Я сказал ей: «Привет» – и она позвала меня играть. Я сначала фыркнул: классики – тоже мне, фигня для девчонок, но потом согласился. Все равно никого из пацанов во дворе еще не было. Вера была совсем не похожа на брата Коляна. Простая и, как я, с веснушками. Странно, что она так редко гуляет.
Мы поиграли минут пятнадцать. Я проиграл пару раз в эти ее классики, но совсем не расстроился. Потом я увидел, как из подъезда вышли Санек и выздоровевший от ветрянки Диман. Я сказал Вере, что мне надо бежать к пацанам, потому что у нас есть дела. Я не хотел, чтоб пацаны увидели меня с «мадридской» девчонкой, да еще и за игрой в классики.
– Я завтра тоже буду гулять вечером. Можем еще поиграть, – сказала Вера.
– Ну, наверное, приду, – ответил я и убежал.
Домой я вернулся поздно, усталый, и, ясный пень, забыл положить пятьсот рублей обратно в конверт. Утром мне за это влетело. Не знаю зачем, но отец пересчитал деньги в конверте, и что-то у него не сошлось. Сначала он не показал вида. Подумал, наверное, что обсчитался. Пятисоток ведь в конверте было много. Штук сто.
Потом мама взяла у меня из комнаты шорты и понесла их стирать. Она проверила карманы и нашла там пятисотку. Она каждый раз проверяет карманы, потому что у меня там всегда полно всякого барахла. Как-то раз она подумала, что в карманах у меня ничего нет, и не проверила. Но там были шпонки. Эти шпонки сломали стиралку. Пришлось вызывать сантехника. Мама сказала, чтобы я больше не приносил никакие шпонки домой. Я и не приносил. Прятал теперь их всегда во дворе. А вот пятисотку в кармане забыл.
Мама посмотрела на пятисотку, сказала отцу, а потом разбудила меня. Родаки уходили на работу в восемь. Я просыпался всегда попозже. Но не сегодня. Отец достал конверт с деньгами, пересчитал еще раз, потом повертел в руках мою пятисотку и надавал мне по шее. Нет, он меня, конечно, не бил – у меня родаки, даже когда я стиральную машину сломал, были «хорошими», – но ор стоял такой, что звенели бокалы в трюмо. Отец просил меня признаться, что это я деньги у них украл из конверта, а я не признавался. Он орал, что я ему больше не сын, если не признаюсь, а я сидел напуганный и не признавался. Мне казалось, что, если признаюсь, будет все еще хуже.
Мама в это время молчала и ходила кругами, пока я в трусах сидел на кровати и плакал. Лишь пару раз она повторила шепотом: «В кого же ты такой?», – а остальное время молчала.
Отец хотел было залепить мне пощечину, даже замахнулся, но мама его удержала.