Родители Брайана и Дэвида справедливо винили в произошедшем Джона Мани. Но тот так и не признал своей вины. На разоблачения в СМИ Мани отвечал обвинениями журналистов в предвзятости, антифеминизме и нападках справа. Сам доктор Мани умер через два года после Дэвида, в июле 2006-го. Но, несмотря на все разоблачения, подлое дело Мани — его «гендерная теория» — живет и здравствует. В высших учебных заведениях по всему миру действуют кафедры и всевозможные центры «гендерных исследований», в которых преподают амбициозные проходимцы, вроде Мани, состарившиеся феминистки из 70-х и более молодая поросль «борцов за социальную справедливость». И не стоит путать этих господ с подлинными социалистами и коммунистами, — взгляды этих господ на социальную справедливость весьма специфичны.
В 2004 г., вскоре после самоубийства Дэвида Реймера, известная американская феминистка, сторонница «квир-теории» и лесбиянка Джудит Батлер, профессор Калифорнийского университета в Беркли, доктор философии и член множества академий, выпустила книгу «Undoing Gender», в которой, несмотря на достоверные научные факты, отстаивала идеи Мани, уже поломавшие не одну жизнь (в клинике Джонса Хопкинса десятилетиями делали операции детям с гермафродитизмом, попросту кастрируя их, поскольку в то время пластическая хирургия была не столь развита, как сегодня, и технически было легче сформировать вагину, чем полноценный пенис; а как там будет житься тем детям в будущем… — ничего страшного! просто воспитание, просто «социальный конструкт»…). Батлер даже написала целую главу, в которой по сути цинично поиздевалась над Дэвидом (который на момент написания книги был еще жив). «Хотя Дэвид и заявлял, что он предпочел бы быть мужчиной, неясно, верил ли сам Дэвид в основную причинную силу Y-хромосомы» [5], — пишет она в своей книге.
Оказывается, история Дэвида «на самом деле не предоставляет доказательств ни для одного из тезисов (речь о тезисах Мани, что пол может быть сконструирован путем соответствующей социализации, и Даймонда, считавшего пол предопределяемым природой, — Ю.С.), и у этой истории возможно другое прочтение. То, которое не подтверждает и не отрицает теорию социального конструирования, то, которое не подтверждает и не отрицает гендерный эссенциализм».
«С одной стороны, у нас есть слова этого индивида (так Батлер называет Дэвида, — Ю.С.), с другой стороны, у нас есть описание личности на языке, который уже существует, который уже насыщен нормами, который предрасполагает нас, когда мы говорим о себе. Более того, у нас есть слова, которые были сказаны в контексте интервью, которые были частью длительного и навязчивого процесса наблюдения, сопровождавшего формирование Бренды с самого начала».
Вот, что говорил сам Дэвид в интервью в конце 1990-х:
«Меня заставляли носить девчачью одежду, вести себя определенным образом, играть в девчачьи игрушки. С их стороны было невежеством думать, что я не мужчина, раз у меня нет пениса. Женщина, которая из-за онкологического заболевания теряет грудь, не перестает быть женщиной» [6].
А вот слова профессора философии Джудит Батлер:
«Он предостерегает нас от абсолютизма самого различия, потому что его фаллос не составляет всей его ценности».
В постскриптуме к главе Батлер пишет:
«Трудно понять, что в конце концов сделало его жизнь невыносимой, или почему его жизнь была такой, что он чувствовал — пора положить ей конец.
Однако, кажется ясным, что перед ним всегда стоял поставленный им самим вопрос: будет ли жизнь в его гендере выносима».
Знаете, я наверно напишу сейчас грубость, но прошу меня простить. Собирая информацию о Дэвиде Реймере, я проникся трагедией этого человека и был тронут его мужеством. Слова Батлер глубоко возмутили меня. Возмутили цинизм и предвзятость, с которыми она, опускаясь до подлого приписывания словам человека — сама жизнь которого служит прямым опровержением лженаучных и бесчеловечных идей, яростно продвигаемых такими как Мани, а также феминистками и прочими «гендерными исследователями» — удобного для нее смысла, выдает желаемое за действительное. Так вот, по моему мнению, Джудит Батлер — одно из двух — либо идиотка, либо просто дрянь.
Я пересказал здесь эту историю не только для того, чтобы пролить свет на исповедуемую (думаю, это слово здесь подходит) феминистками «гендерную теорию», но и для того, чтобы все, кто до этого, возможно, не придавая тому особого значения или следуя модным трендам, бездумно употребляли слово «гендер» в значении «пол», в следующий раз, когда речь зайдет об отношениях полов (коих, напомню, всего два) и половых различиях, задумались — какое слово употребить, чтобы вспомнили доктора Мани и его бесчеловечный эксперимент.
4. А марксизм ли?
Марксистская методология — именно она якобы делает феминизм «марксистским». Однако, так ли это? Насколько феминизм следует марксистской методологии? Давайте же разберемся!
Марксизм есть цельное учение, дающее ясное и научное понимание происходящих в человеческом обществе процессов. Материалистическая философия, трудовая теория стоимости, учение о классовой борьбе — все это вместе составляет костяк и фундамент марксизма и определяет его методологию. Нельзя взять из марксизма что-то одно, отбросив остальное, или даже взять все и отбросить что-то одно, и назвать получившееся «марксизмом». Да, так делали разные ревизионисты и соглашатели в разное время, так продолжают делать и сегодня отдельные «интеллектуалы», и целые партии, называющие себя «рабочими», «революционными», «коммунистическими», но значит ли это, что мы должны верить им на слово? Нет.
Среди читающих эти строки наверняка найдутся такие, кто назовет меня «догматиком» и «ортодоксом» (новое модное словечко у «левых интеллектуалов», «структуралистов» и прочих «постмарксистов»). Пусть так! Если оставаться верным учению Маркса-Энгельса-Ленина это теперь «ортодоксальность», то я предпочту зваться ортодоксальным, но марксистом, — это лучше аморфной размазни, вроде стыдливого: «левый».
«Учение Маркса всесильно, потому что оно верно» [7], — сказал более века назад Ленин, и никто до сего дня не смог опровергнуть этой констатации. У марксизма есть четкая методология, — не «набор догм» или «изречений отцов-основателей», а стройная структура научных и философских дисциплин, есть принципы. Марксизм не только объясняет общественные процессы, но и вооружает методически для осмысленного планомерного воздействия на эти процессы. Если для кого-то марксизм — это лишь особая, недоступная простым смертным, «диалектическая логика» и «способ мышления», то — это не марксизм. Если кто-то рассуждает про Диалектику (да-да, я не опечатался — писать надо с большой буквы!), и в своих многословных интеллектуальных «исследованиях» воображаемой революции старательно избегает диктатуры пролетариата — это не марксизм. Если кто-то, объявляя о своей приверженности классовой теории Маркса, говорит о делении «по гендерному и этническому признаку», про «угнетенные группы» и «сексуальные меньшинства» — это не классовый подход, и это не марксизм.
Называющие себя «марксистскими» феминистки якобы применяют марксистский классовый подход, отделяя женщин рабочего класса от женщин класса буржуазии, но они также разделяют и сам рабочий класс, фактически превращая его в два параллельных рабочих класса, вводя свою «концепцию патриархата», которая у них общая с другими течениями феминизма. Причем по линии «борьбы с патриархатом» «марксистки»-феминистки часто смыкаются с прочими феминистками, оправдывая такую смычку агитацией «неправильных» товарок в свое, «правильное» течение. Мужчин же они считают товарищами только тех, кто согласен с тем, что женщина-пролетарка «угнетена дважды», капиталистической системой и «патриархатом» — то есть, самим товарищем-мужчиной.
Вот какими словами подводит итог своей статьи «„Женский“ вопрос в теории марксизма» доктор исторических наук, профессор, заведующая сектором этногендерных исследований Института этнологии и антропологии РАН, Президент Российской ассоциации исследователей женской истории, яростная антикоммунистка и феминистка Н.Л. Пушкарева:
«Однако, несмотря на „несчастливость“ брака марксизма и феминизма, марксизм как концепция «подарил» феминизму немало методических подходов, приемов и идей. Среди них — значимость экономического фактора в воспроизводстве рабочей силы и обеспечении самостоятельности и равноправия, историзм (возможность рассмотрения прав, привилегий и достижений только в определенном историческом контексте) и, следовательно, историчность любой идеологии (в том числе — и идеологии мужского превосходства, сделали вывод феминистки). Можно назвать также проблему „принуждения“ не как однонаправленного процесса, но как процесса, в котором участвуетсам угнетаемый (феминистки рассматривают ее в контексте поддержания самими женщинами их неравноправного положения), а также проблему необходимости перестройки, реструктуризации всего общества как предпосылки ликвидации угнетения какой бы то ни было социальной группы (у марксистов — пролетариата, у феминисток — женщин)» [8].
Обратите внимание, «марксизм подарил феминизму», — не «марксистскому феминизму», а «феминизму», говорит Наталья Львовна, перечисляя «марксистские» положения «марксистского» феминизма!
Но ладно Пушкарева, — у этой дамочки наблюдается явно болезненная неприязнь к Марксу с Энгельсом, а заодно и к Ленину и вообще к марксизму (чтение ее статьи меня изрядно позабавило, — отличный butthurt!). Вдруг она это принципиально, — называет пролетариат «социальной группой» наряду с женщинами. Давайте же обратимся к текстам тех феминисток, которые сами заявляют о своем феминизме как о «марксистском».
Хайди Хартманн в самом начале своей работы «Несчастливый брак марксизма с феминизмом: путь к более прогрессивному союзу», написанной в 1981 г., уже приводимой здесь выше, пишет:
«„Брак“ марксизма и феминизма напоминает брачный союз мужа и жены, обозначенный в английском гражданском праве: марксизм и феминизм есть одно целое, и это целое есть марксизм. Недавние попытки интегрировать марксизм и феминизм оказались неудовлетворительными для феминисток, поскольку подчиняют их борьбу „более масштабной“ борьбе против капитала. Развивая наше сравнение, можно сказать, что нам нужен либо здоровый брак, либо развод» [3].