[26].
Эта позиция Ленина особенно отчетливо выделяется в свете его идеи о буржуазной революции в России, идеи парадоксальной, согласно которой «победа буржуазной революции у нас невозможна, как победа буржуазии»[27]. Ленин продолжает:
«Это кажется парадоксальным, но это факт. Преобладание крестьянского населения, страшная придавленность его крепостническим (наполовину) крупным землевладением, сила и сознательность организованного уже в социалистическую партию пролетариата, – все эти обстоятельства придают нашей буржуазной революции особый характер»[28].
Этот особый характер вовсе не лишает революцию ее буржуазного характера, а «выделяет ее из числа других буржуазных революций нового времени, но сближает ее с великими буржуазными революциями старых времен, когда крестьянство играло выдающуюся революционную роль»[29].
Этот оригинальный исторический анализ своеобразного характера буржуазной революции обосновывает не менее оригинальную ленинскую теорию о формах революционной власти, которые она должна создать, а также проливает свет на те контрреволюционные позиции, которые займет русская буржуазия:
«Эта особенность обусловливает лишь контрреволюционный характер нашей буржуазии и необходимость диктатуры пролетариата и крестьянства для победы в такой революции. Ибо „коалиция пролетариата и крестьянства“, одерживающая победу в буржуазной революции, и есть не что иное, как революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства»[30].
Здесь Ленин делает смелое обобщение: он не повторяет народнических положений, а развивает их, обновляя в свете применения более широкой стратегии, соответствующей новой исторической обстановке классовой борьбы в России и особой интерпретации положений Маркса и Энгельса. Программа стратегии приобретает поистине грандиозный характер: развернувшаяся революция – буржуазная, и речь идет не о немедленном начале социалистической революции, хотя руководящая роль в этой буржуазной революции принадлежит пролетариату в союзе с крестьянством и органом государственной власти, который призван осуществить эту буржуазную революцию без буржуазии, является «революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства», напоминающая якобинскую диктатуру времен Великой французской революции. Речь идет о диктатуре, которая не только осуществляет буржуазную революцию «демократически» (в терминах якобинской, а не либеральной демократии): другой важной задачей такой диктатуры будет обеспечение «перерастания» буржуазной революции в революцию социалистическую. Подлинным режиссером этой исторической операции – составной части европейской революции – будет, по-видимому, партия, но такая партия, какой ее представлял себе Ленин, и главное, партия под его личным руководством, поскольку он сам был идейным вдохновителем и организатором всего этого движения и имел право непосредственно принимать решения стратегического и тактического характера, а также неожиданно изменять свои собственные позиции, так что его наиболее близкие соратники часто оставались в недоумении.
Речь, как всегда, шла о решениях и переменах, подчиняющихся какой-то последовательной, хотя и скрытой логике, – логике форсированного и управляемого процесса исторического развития в России и за ее пределами в соответствии с новой перспективой, при которой старое народничество вступало в творческий синтез с особым видом марксизма. Таким образом, можно понять, какая пропасть отделяла Ленина от меньшевиков, бескомпромиссных антинародников, убежденных в том, что русская революция была по существу «традиционной» буржуазной революцией и, следовательно, предоставляла русскому пролетариату удобный случай поддержать либеральную буржуазию в ее борьбе против самодержавия и вместе с тем расширить массовое движение, особенно в городе, до движения за политическое воспитание всего рабочего класса в ходе завоевания демократических свобод и новых позиций для борьбы. В этой операции меньшевики ставили партию ниже класса, а политический опыт масс – выше усиления руководящей группы революционеров. Неслучайно опыт Советов родился в сфере меньшевиков и затем утвердился вопреки скептицизму большевиков (Ленин лучше и раньше других большевиков понял значение Советов, хотя и в рамках своего иного стратегического и тактического проекта). Что касается Троцкого и Розы Люксембург, то на их взглядах, как увидим, следует остановиться более подробно.
Вернемся к IV съезду РСДРП, а именно к заключительному выступлению Плеханова по аграрному вопросу. Плеханов хорошо видел кардинальные пункты разногласий с Лениным, хотя и был склонен сводить ленинские позиции к народническим, не замечая новизны взглядов Ленина по сравнению со своими:
«Между мною и Лениным существуют в высшей степени серьезные разногласия. Этих разногласий не надо затушевывать. Их надо выяснить себе во всей их важности, во всем их объеме. Наша партия переживает чрезвычайно серьезный момент. От решения, которое вы примете сегодня или завтра по занимающему нас вопросу, будет в значительной степени зависеть судьба всей нашей партии, а с ней и всей нашей страны. И это именно потому, что в проекте т. Ленина оказывается не только частный его взгляд на наш аграрный вопрос, а весь характер его революционного мышления. Бланкизм или марксизм – вот вопрос, который мы решаем сегодня»[31].
В Ленине, говорит Плеханов, «поистине, пропал превосходный адвокат»[32] – такова сила красноречия, с которым он защищал свой проект. Однако Ленин с откровенностью, за которую ему надо воздать должное, признал, что «его аграрный проект тесно связан с его идеей захвата власти»[33]. Итак, продолжает Плеханов, «наша точка зрения состоит в том, что захват власти обязателен для нас, но обязателен тогда, когда мы делаем пролетарскую революцию. А так как предстоящая нам теперь революция может быть только мелкобуржуазной, то мы обязаны отказаться от захвата власти»[34]. Наконец, Плеханов дает любопытный ответ, адресованный Ленину и косвенно Луначарскому, относительно характера «Народной воли»:
«Тов. Ленин с жаром и энергией говорит мне, что после 17 октября[35] народовольческая идея захвата власти перестала быть утопией. Но в чем же заключался утопический характер этой идеи? В том ли, что народовольцы надеялись захватить власть силами небольшой горстки людей? Нет. Только тот, кто судит о заговорщиках по опереточным заговорам, как это делают некоторые наши театральные критики, только тот может думать, что народовольцы приурочивали свои надежды к усилиям горстки заговорщиков; нет, они также понимали, что захват власти революционерами должен явиться результатом революционного движения всего народа. Утопический характер их мышления состоял в том, что они считали возможным для революционной власти решение таких задач, которых она решить не может, устранение таких трудностей, которые неустранимы. Утописты тем и отличаются от нас, марксистов, что они обходят трудности вопроса с помощью тех или других оптимистических предположений. И этот утопический прием характеризует теперь революционное мышление Ленина. Он именно обходит трудности вопроса с помощью оптимистических предположений. А кто сомневается в убедительности такого приема, того он заподозревает в равнодушии к революционному делу»[36].
Это – тонкое замечание, но в нем, однако, не принималась во внимание не только сила убеждения, но и сила воздействия, которой в высшей степени обладала ленинская «утопия». Подобная ограниченность плехановской критики происходила от недопонимания самобытности такой «утопии» не только по сравнению с народничеством, с которым она, скажем, была связана, но и по сравнению с любой другой утопией. «Утопия» Ленина была реалистичной, основанной на понимании самобытности русской исторической обстановки, а также на чрезвычайной политической и этической гибкости в противоположность твердой меньшевистской «ортодоксальности». Подлинными «утопистами» были меньшевики, которые надеялись, что смогут повторить в России буржуазную и рабочую революции в чистом виде, не отдавая себе отчета в хрупкости и одновременно инертности государственного аппарата своей страны и стремясь сделать из демократии этический принцип, который рабочий класс и его партия должны будут соблюдать.
4. Социализм и «буржуазная» демократия
Дискуссия по аграрному вопросу уже, как известно, переплеталась с наиболее важными и общими проблемами политики партии, поэтому переход ко второй части съезда, к обсуждению «текущего момента и классовых задач пролетариата», означал не что иное, как естественное углубление первой его части. Непосредственным политическим вопросом был вопрос об участии в выборах в Думу или бойкоте ее; большевики и меньшевики принимали по нему противоположные решения (впоследствии Ленин признал, что, когда революционная волна стала спадать, бойкот первой Думы был ошибочным). Рассмотрим наиболее общие и устойчивые мотивы разногласий между двумя фракциями русской социал-демократии.
В самом начале своего доклада Мартынов подчеркивает непримиримость позиций меньшевиков и большевиков:
«Мы, так называемые меньшевики и большевики, расходимся не только в наших нынешних тактических директивах, мы расходимся в самом критерии, в самом представлении о ходе всякой революции