ала под падающими бомбами.
Понедельник после Пасхи 1990 года. В восемь утра Марлен звонит Алену: «Я не хотела беспокоить вас. Умерла Гарбо, и я отключаю телефон, чтобы мне не докучали. Теперь весь мир захочет узнать, что я об этом думаю. Или примется просить рассказать какие-нибудь историйки из жизни. У меня никаких историй нет, как нет ни сплетен, ни мыслей по этому поводу. Кстати, мы с ней никогда не встречались…»
Ален отмечает: «Марлен осталась верна выбранной участи старухи: поддерживать свою легенду и помалкивать обо всем, что могло нанести ей вред, чтобы достичь результата, не имеющего ничего общего с реальностью: будто и не бывало никаких авантюр на ниве распутства, ни любовных связей, ни непристойностей, ни сожалений. Любовников своих она больше не знает. Сестру, сблизившуюся с нацистами, хочет вычеркнуть из памяти. А ее первые фильмы и разнузданная жизнь — это вообще с чего такое взяли! Остается долг, работа, совесть».
Наконец, вот это замечательное заключительное слово:
«Марлен умерла в одночасье… Семья заказала заупокойную службу в церкви Мадлен со всеми необходимыми формальностями… Я видел там шестьсот или семьсот человек, потрясенных, взволнованных, искренне горюющих. Коллеги, оставшиеся на Каннском кинофестивале, не слишком расстроились… Гроб был обернут французским флагом: а ведь она не была гражданкой этой страны. Кто-нибудь когда-нибудь расскажет о ее упорстве, несгибаемом характере, ее отчаянной и неистребимой независимости?»
6. Жан Габен, большая любовь
Настоящая фамилия Жана Габена была Монкорже. Когда выяснится, что в письмах к Габену в тот год, когда он снимался в своем единственном американском фильме «Баржа любви», она подписывалась «Монкорже», — тогда и поймут, какая страсть сжигала ее к этому «френчи», о котором она говорила: «Он красивый, он нежный, у него есть все, чтобы сделать счастливой любую женщину». Вот и доказательство того, что она хотела бы выйти за него замуж, носить его имя. Она почти не рассказывала о своих мужчинах; о женщинах и того меньше. А вот Габен в наших разговорах занимал особое место. О нем говорилось и повторялось множество раз, и мне, и всем на свете, он был и оставался ее большой любовью. Несмотря на то что — сколько раз она мне рассказывала — вел он себя с ней как распоясавшийся мужлан, был именно таким, каких играл в кино. Да, грубая скотина! Любовь с ним сильно отдавала «свинством». Немногие знают, что он поколачивал ее; поневоле приходится верить, что ей это нравилось! На людях создавалось впечатление, что она им верховодит. Званые обеды, когда приходилось облачаться во фрак, не доставляли ему ни малейшего удовольствия, зато его неуклюжесть немало забавляла мисс Дитрих. С ней — или все, или ничего. Она любила Габена до безумия и ненавидела его, когда они перестали жить вместе.
Прежде чем продолжить рассказ о Габене, я хотела бы сказать пару слов о некоторых ее любовниках, или тех, кого таковыми считают. Хэмингуэй и она писали друг другу письма; эти письма она припрятала в секретер в своей нью-йоркской квартире; и каково же было ее изумление, когда она увидела их опубликованными в английской прессе многие годы спустя! А 10 апреля 2007 года «Нью-Йорк таймс» написала: «Переписка, содержащая тридцать неопубликованных писем и телеграмм легендарного американского писателя Эрнеста Хэмингуэя к немецкой актрисе и певице Марлен Дитрих, только теперь увидевшая свет, раскрывает всю глубину их страсти, хотя обоюдная любовь так и не получила удовлетворения; Хэмингуэй и Дитрих начали переписываться, когда ему было пятьдесят, а ей сорок семь лет. Переписка продолжалась до 1961 года, когда писатель покончил жизнь самоубийством».
Рассказывая о Брэдли, она неизменно намекала на его одиночество. Ее любовное приключение с этим генералом длилось недолго. Ее обожал генерал Паттон! Зато генерал Гавэн держал за… шлюху! Да, она любила военных, и особенно тех, кто носил очки! Чтобы провести часок с генералом Гавэном, она отменила все свои встречи… В конце концов я пришла к мысли, что она была мазохисткой. Впрочем, ее поведение в самом конце жизни, стоическое, — разве не было оно поведением женщины, бестрепетно переносившей страдание, нравственную и физическую боль? В числе ее неудач значится актер Раф Валлоне. Он был способен вскружить голову любой женщине. В Париже он поселился в отеле «Рафаэль», а Марлен — в «Ланкастере». Чтобы легче его соблазнить, она переехала поближе. Какую шумиху подняла пресса при ее переезде из «Ланкастера» в «Рафаэль»… Как-то она дожидалась его в лифте. Увы (только вот кому — ему или ей?) — его сердце перед ней не дрогнуло. «Да не могу я, — объяснил он, — ведь я только что стал папой крошки Элеоноры». Протекли долгие годы, и вот он, постаревший, вынужден был примириться с тем, что его крошка снималась голой для «Плейбоя». Как это всегда веселило Марлен! «Ну вот, уж как хранил дочурку, а оказалось, и она не ангел…»
Однажды июльским вечером 1941 года друг Габена уговорил его пойти провести вечерок в кабаре, принадлежавшем Артуру Лессеру; Габену не мешало бы развеять тоску, освежить настроение — ведь на него жизнь в Америке наводила что-то вроде неврастении, в основном из-за невостребованности. Во Франции-то его любили, а в Голливуде он никакой кинозвездой не был. Габен, по своему обыкновению, принялся ворчать; мысль посмотреть на Марлен Дитрих, уже тогда очень знаменитую, казалось, его не очень-то воодушевила. Рассказывают, что Габен, который уже дважды видел Марлен, считал ее умной и хорошенькой, чего не скажешь об окружавших ее артистах, казавшихся ему… трансвеститами. Несмотря на это, он, за неимением лучшего, согласился. Разве мог он представить себе, что этот вечер на долгие годы изменит всю его жизнь? Поразительное житейское совпадение: их любовь берет начало в «Парижской жизни» в Голливуде в 1941-м и в последний раз Марлен видит Габена в «Парижской жизни» Колетт Марс в 1949-м, когда Габен уже женат на той, с кем больше не расстанется, — на Доминик. За это время страсть сделала свою работу — как созидательную, так и разрушительную.
Среди всех историй, которыми обросла эта страсть, мне особенно нравится одна. Эпизод этот происходит в Германии, в Ландсберге. Генерал де Голль должен произвести смотр множества полков, среди них и полк Габена, которого видно — он высунулся из танка, но среди таких же командиров и решительно ничем не отличается от всех прочих. Вдруг вдалеке он замечает несуразного солдатика, чей хрупкий силуэт трусцой бежит на высоких каблуках и кричит своим незабвенным голосом: «Жан, Жан, Жан!..» Это Марлен Дитрих — должно быть, вдохновленная поступком одной из ее знаменитых героинь, побежавшей по пустыне за возлюбленным, которого играл Гэри Купер, босыми ногами прямо по раскаленному песку. Она «несет службу» в Германии и вот не придумала ничего лучше, чем прибежать обнять Габена. Поговаривали даже, что она якобы спустилась через люк прямо в танк и там прижала его к себе еще покрепче. Таких вещей она мне напрямую не рассказывала, но мне известно другое — что ее появление в Германии в мае 1945 года, через несколько дней после окончания Второй мировой войны (8 мая 1945 года), было вызвано семейными, совершенно невыносимыми для Марлен Дитрих обстоятельствами. Ее сестра Элизабет с мужем работали управляющими общественной столовой, в которую хаживали офицеры вермахта и эсэсовцы, охранники концентрационного лагеря в Берген-Бельзене, пользовавшегося дурной славой. Марлен поговорила с англичанами и все устроила для своей сестры и ее мужа, но вспоминать об этом терпеть не могла.
В то время между ними все уже было кончено, но это понимал только Габен. Я хотела бы вспомнить другую историю, которая, конечно, не сделает чести ни Габену, ни Марлен, зато превосходно подчеркнет характеры их обоих. Это было связано с фильмом Карне и Превера «Врата ночи». Я знаю все от Мишеля Рахлина, имя которого стоит на обложке этой книги вместе с моим и который был очень близким другом Жака Превера; тот сочинил для фильма песню, и исполнить ее должна была Марлен Дитрих. Она решительно отказалась: «Дерьмовая ваша песня!» Вслед за ней то же самое повторил и Габен. Что там Марлен — да никто не возьмется исполнять эту песню-посмешище. И Марлен, и Габен уже успели подписать контракты; они разорвали их и ушли сниматься в фильме Жоржа Лакомба «Мартен Руманьяк», не таком безнадежно дрянном, как об этом повсюду трубил Превер, но все-таки полностью провальном. А ту песню спел дебютант в кино; звали его Ив Монтан, а песня называлась «Опавшие листья», и это один из самых оглушительных успехов послевоенной поры — авторских прав на нее вполне хватило, по словам Жаннин Превер, чтобы обеспечить их семейству неплохую жизнь до конца дней. Однако «Врата ночи» не снискали успеха, и очаровательная, но бездарная Натали Натье не могла заставить позабыть о Марлен Дитрих. Превер злился на Марлен вплоть до 70-х годов и отзывался о ней не иначе как «сука». Тем более что однажды она позвонила ему и попросила написать «что-нибудь в духе» «Опавших листьев». Надо было видеть Превера, а точнее, слышать голос Превера, когда он услышал ту, про кого думал, что она чуть было не помешала Габену вернуться, и кого винил в провале «Врат ночи». Это было в 1946-м. На Габена Превер не так долго держал обиду — ведь тот согласился сняться в его шедевре, под которым, однако, поэт не подписал своего имени, — «Марии из порта» Марселя Карне, где была открыта волшебная актриса Николь Курсель и Габен еще вполне обольстителен, хотя и уже немного поседел.
Итак, Марлен и Габен познакомились в Голливуде. А коль скоро он был французом, а Марлен владела его родным языком, то, как всегда в подобных случаях, ее и попросили помочь Габену освоиться в этом мирке, совсем не созданном для его натуры. Ей приходилось переводить ему то, чего он не понимал, разыскивать французские кофе и хлеб и между делом учить его английскому, раз уж он подрядился на этом языке играть. Она готовила и для него, и для его многочисленных друзей и частенько признавалась мне, что роль подруги и кухарки для нее предпочтительнее славы кинематографической легенды. «Драгсторы» вызывали у нее такое отвращение, что ей приятней было стоять у кухонной плиты, только бы не заходить в эти забегаловки, где рядом с гамбургерами торговали «Тампаксом» и дезодорантами! Показная ли то была скромность или неподдельная (я-то всегда очень любила ее стряпню), но она настаивала, что удаются ей только самые простые блюда наподобие ее знаменитой мясной похлебки с картошкой. В Габене было нечто детское, и этим он трогал ее сердце. Ведь это свойственно любой женщине. Он вроде сироты, говаривала она, а я — его приемная мать! Трудно даже вообразить себе все, что она для него делала; через нее проходили все его контракты, и, кроме того, она еще следила за порядком в его доме. Габен не слишком жаловал Голливуд; он скучал по Парижу, и Марлен всей душой старалась поддержать его.