И связи с жизнью оборвал,
То верно бы остаток дней
В долине этой коротал.
200 У озера, где все молчит,
Восстановил бы старый скит —
Простую келью из камней
(Как Мильтон[61] некогда мечтал)
И наблюдал бы вечерами,
Как день, скрываясь за горами,
Уходит от ползущей мглы
С вершины Бурхопской скалы.
Когда уже угас закат,
Но отсветы еще дрожат...
210 «Вот так же, — думал я б тогда,
Уходит радость навсегда,
Талант и юность... Где их след?
И вот — ты одинок и сед.
Гляди ж на темный строй вершин,
На лес, не пророни ни слова,
При виде Драйхопских руин[62]
О Розе Ярроу вспомни снова...»
И слыша в час предгрозовой,
Как бури мрачные крыла
220 Шуршат за дальнею горой,
Я б мог, когда гроза пришла,
Сесть на могилу колдуна[63] —
Священника, что погребен
За кладбищемXXIV (был проклят он,
И камень вечно затенен
Стеной, и мимо свет скользит!
Так суеверие твердит).
Сидеть и слушать мрачный рев
Озерных пенистых валов,
230 Следить взмах крыльев-парусов,
Что над клокочущей волной
Взмывают снежною стеной,
И лебедь вновь отваги полн
Стремится грудью в пену волн!
И лишь когда упорный град
Расправится с моим плащом,
Я встану, поверну назад,
Уйду в мой одинокий дом,
У лампы сяду, чтоб опять
240 Над странной сказкой размышлять.
Ее мистический полет
Всю трезвость мысли унесет,
И нелюдские голоса
Пронижут мокрые леса.
Иль это — выпей дальний крик?
И мне покажется, что вот
Воскрес колдун! Сейчас старик
Свой скит потребовать придет.
Его одежда так странна...
250 Такое может лишь присниться...
И усмехнусь: Зачем страшиться
Созданий собственного сна?
Пусть всё, что жду я от судьбы —
Уход от жизненной борьбы,
Но думать хочется, что это —
Поступок мудрый для поэта:
Ведь жертвой благородной он
На размышленья обречен,
А размышленья дарят нам
260 Еще ступеньку к небесам.
Но тот, в чьем сердце мира нет,
Не видит этот тихий свет,
Как мой мятежный пилигрим:[64]
Ему покажется чужим
Холмов величественный сон:
Скорей на месте будет он
Средь грозовых и диких сцен
Над горным озером Лох-Скен!XXV
Там горизонт от туч лилов,
270 Там в молниях полет орлов
Над бешенством реки,
Над черною ее волной,
Над белопенною каймой,
И в брызгах радуги кривой
Скрывает островки
Рычащий водяной разлом.
В водоворот упавший гром,
Как водопад со скал кривых
Ныряет, словно он
280 Пещеры демонов ночных
Мыть вечно обречен
Тех, что в подножьях гор живут
И скалы черные трясут.
Здесь был бы рад мой пилигрим
Упиться миром штормовым,
И, стоя на краю скалы
Средь надвигающейся мглы,
На дно ущелья бросить взгляд,
Где исчезает водопад,
290 Летя, как белые хвосты
Коней, бегущих с высоты,
Где пенною волною он
В глубь Моффадейла[65] устремлен!
Ты, Марриот, не раз меня
Потешил, арфою звеня,
Теперь же в свой черед
Я расскажу тебе о том,
Кто горькою судьбой влеком,
Кто с посохом идет.
ПЕСНЬ ВТОРАЯМОНАСТЫРЬ
300 Тот бриз, что над рекой скользнул,
Дым разогнал, волной плеснул,
Развеяв утра сон,
Когда салют отгрохотал,
И замок Норем покидал
Со свитой Мармион —
Тот бриз достиг, летя игриво,
Нортумберлендского залива
И, силу обретя свою,
Дохнул в залив дыханьем полным,
310 К Святому Катберту[66] по волнам
Понес под парусом ладью.
Кипела пена на бортах,
Ладья плясала на волнах,
Как будто шла домой.
Был весел шкипер и матрос:
Так радостно врезался нос
В зеленый вал морской.
Была погода весела,
И будничная жизнь была
320 Полна сегодня интереса:
На палубе мать-приоресса
Сидела в кресле среди них
И с ней из Витби[67] стен святыхXXVI
Послушниц стайка молодых.
Как птицы, что летят весной
Из тесной клетки в рай лесной,
Плывут они в простор морской
От Хильды стен святых.[68]
И жизнь, обычная для нас,
330 Чуть приоткрывшись в первый раз
Для юных любопытных глаз,
Так удивляла их!
С благоговением одна
На паруса глядит.
Другая — чуть плеснет волна —
Слова молитв твердит
И от борта бежит стремглав,
Тюленью морду увидав
Над пеною морской,
340 А третья, словно глядя в даль,
Одергивает вниз вуаль,
Затем, чтоб взгляд мирской
Нескромно не задел черты
Её безгрешной красоты...
А может быть, как знать?
Чтоб нежной ручки белизну
И стройной талии волну
Матросам показать...
Но лишь послушница одна
350 Да аббатисса-мать грустна...
Надевши в юности клобук,
Покинула придворный круг
Мать-аббатисса, что когда-то
Была и знатной и богатой,
Когда-то, добрая душой,
Она блистала красотой,
Но, рано мир оставив сей,
Вовек не ведала страстей.
Что ей любовь? Сей звук пустой
360 С позором связан и тщетой.
Ее надежда, радость, страх —
В монастыре, в его стенах.
Цель жизни у нее одна:
Пеклась лишь об одном она —
Как на монашеском пути
Святую Хильду превзойти.
Она наследство отдала,
В общине башню возвела,
Покрыв причудливой резьбой
370 Часовенку своей Святой.
Творила много всяких благ.
Ее благословлял бедняк,
И странник, утомясь в пути,
Всегда в обитель мог зайти.
Она поддерживала славу
Бенедиктинского устава:[69]
Одежда грубая черна,
Монахиня лицом бледна.
Давно в суровом покаянье
380 Угасло юности сиянье.
Она любила послушанье,
Но строгой вовсе не была,
И добротою привлекла
Сердца монахинь. А сейчас
Настал ее несчастный час:
В число судей приглашена,
Со скорбью ехала она
На Остров,XXVII где с аббатом старым
И аббатиссою другой,
390 Согласно с грозною главой
Бенедиктинского устава,
Двоих преступников судить
Придется ей... А может быть, —
И к смерти их приговорить...
Что я о юной Кларе знаю?
Прекрасная и молодая
Послушница, она была
Несчастлива, но так мила!
Жених ее иль мертвым пал,
400 Или предательски бежал.
И скоро родичи ее
Потребовали снисхожденья
К тому, кто был влюблен в нее
Или, верней, в ее владенья...
Жестокий выбор! И должна
Принять монашество она
И скрыть во мраке стен святых
Надежд увядшие цветы.
Глядела на бушприт она.
410 Казалось, каждая волна
Ее вниманье привлекала,
Казалось, их она считала,
Но нет! Не видел скорбный взгляд
Бегущих волн белесый ряд.
Нет, унеслась она душой
К пустыне, знойной и скупой,
Где нет ни волн, ни ветерка,
Где чья-то грубая рука
Поспешно тело зарывала
420 В песок — до первого шакала.
Какую боль, какой укор
Бросает в небо скорбный взор!
Да, красота и кроткий взгляд
Любого зверя укротят...
Не зря поэты говорят,
Что сам косматый царь лесной
Перед добром и красотой
Мгновенно гнев смиряет свой.
Но что жестокий нрав зверей
430 Пред пламенем людских страстей?
Так ревность черною стезей
В союзе с жадностью тупой
Отраву и кинжал несла
Для той, чья жизнь не знала зла...
И вот на Острове Святом
В темницу запертые, двое
С их неизбывною виною
Должны предстать перед судом.