Вертолеты стрекотали у горизонта, далеко. И не надоест?
Он причесался, прихорашиваясь, салфеткой прошелся по сапогам. Нет, адъютант его превосходительства не получится, слишком много пыли, неглаженности, щетины на щеках. Поле не штаб, не способствует блеску. Обошли с победой мы полсвета, если нужно, повторим, солдаты, в путь, в путь, в путь…
Он спустился с возвышенности, порой потревоженные камешки скатывались по склону, но, встретив неровность, стебелек травы или другой камешек, останавливались. Какая малость нужна, чтобы удержаться…
Староскотинное осталось позади. Два часа буераков – и вот впереди новая посадка. Зеленая. Невысокая. Молодая.
Он подошел поближе. Лет двадцать дубкам, не больше. Деревья посажены ровно, рядами, в середине – широкий проход, утоптанный копытами. Лепешка конского навоза – старая, двухдневная. Питаются кони скудно. А с той стороны что?
Поле, просторное, ухоженное. Порубленный осот жух на солнце, а цепочка полеводов, расставленная через рядок, шла навстречу, пропалывая кормовую свеклу, бурак. Тяпки, тяжелые, треугольные, поврозь взлетали и падали вниз, подрубая сорняки и рыхля землю. Аккуратно работают, не спехом, а женщина на краю, в красной косынке, успевает и свой рядок полоть, и замечание сделать. Звеньевая, похоже. Три человека из семерки – мужчины. В диковинку у нас.
Он вышел на идущую вдоль поля дорожку – неширокую, с глубокими узкими следами подвод.
– Здравствуйте!
Тяпки железными головами уткнулись в землю, спины распрямились.
– Не признаю вас что-то. – Звеньевая уголком платка промокнула лоб.
Остальные переводили взгляды – с него на звеньевую, со звеньевой на него. Запарились здорово. Одежда – то же «наследство империи» – галифе да гимнастерки, на женщинах – форменные юбки, но все старое, застиранное до седины. И обувь – лапти. Оно и лучше, ноги дышат, но – непривычно.
– Не признаю, – повторила звеньевая.
– Мы с вами и незнакомы, я впервые в этих местах. В Курносовку иду, да, боюсь, с пути сбился. Куда прибрел, не подскажете?
Лицо звеньевой, миг назад усталое и смущенное, закаменело.
– Какую Курносовку? Не знаем никакой Курносовки. Идете – и идите себе, не мешайте трудиться.
Говор вязкий, с двойными ударениями в длинных словах. Она склонилась больше прежнего, лезвие срезало бок бурака, и, не дойдя рядок, звеньевая перешла на новый, а за ней и все звено.
– То не бригадир ваш? – Петров указал на всадника, показавшегося на краю поля.
Звеньевая обернулась, закричала с облегчением:
– Степан Матвеевич, сюда, сюда, кормилец!
Но всадник – будто и не слышал.
Тяпки вновь заклевали, люди быстренько-быстренько двинулись вглубь поля.
– Чудаки!
Петров пошел по прополотому рядку. Не так чисто и пололи, на троечку, не больше, даром что бригадир конный и при нагане. Насчет нагана – это интуиция. Далеко.
Петров остановился, повернулся. Метров двести прошел, а бригадир проскакал всю версту. Преимущество коня перед офицером в закрытых позициях любил доказывать предок, даже в учебники внес сию мудрую шахматную мысль.
Бригадира окружили, звеньевая жестикулировала, а тот, потрясая револьвером (наган, наган!), убеждал ее так и растак.
Убедил.
Всем звеном, женщина в красной косынке впереди, они потрусили к Петрову.
– Стой! Стой, вражина!
Выстрелом поверх голов бригадир поддержал атакующих.
Бегущие приободрились и, подняв тяпки, подступили к Петрову.
– Ложись на землю, вниз лицом, – скомандовала звеньевая.
– Вы что, перегрелись?
Дыхание у всех короткое, запаленное. А бежали – пустяк.
– Ложись! – И, замахнувшись тяпкой, она шагнула к нему.
– Глупая баба! – Он легко вырвал тяпку из рук женщины, но тут, загалдев, на него насели остальные.
Даже грустно. Шел человек, гулял – и на тебе! Гуртом налетели, сельскохозяйственным инвентарем машут до свиста, а угоди, например, в голову. Но хлипкий народ, жидкий, откуда и злость. Ничего ведь плохого сделать не хотел, разве поучить, чтобы вдругорядь вежливее были, а они от любого удара с ног – брык! – и лежат, уткнувшись в землю. Последняя баба, не сводя с него выпученных глаз, пыталась поднять выбитую тяпку.
– Полно, полно. – Он легонечко вытянул ее вдоль спины, а та, как бумажный солдатик, завалилась на бок и затихла.
Он наклонился. Зажмурясь, та закрыла лицо локтем.
Ясненько.
Он осмотрел тяпку. Ручка гладкая, отполированная мозолями, а железо – грубой, неряшливой ковки.
Всадник скрылся в посадке, топот быстро затих за зеленой стеной. Хорош. Люди, как порубленные, землю устилают, а бригадир, нет, кормилец (sic!), – деру. Куда?
Мужичок, упавший неловко, тихонько зашевелился, меняя позу. Невмоготу, раз на такой риск идет.
Петров деликатно отвернулся.
Синдром опоссума. Полеводческое звено опоссумов. Опоссумизация поведения как реакция адекватного ответа на внешние раздражители в сельской местности северо-восточного Нечерноземья. УДК 615.5.006–666. Берете тему, коллега? Ученый совет через две недели, готовьтесь к утверждению и включению в план.
Люди лежали смирно, не решаясь очнуться от глубокого беспамятства. Кого, интересно, боятся больше? Друг друга?
– Столбняка не подхватите. – Петров бросил тяпку и пошел, не оглядываясь, по полю. Гектаров сорок полюшко.
Второе поле – под паром. Пахота неглубокая. Примечай, примечай. И навозца – кот накакал.
Зато посадки – регулярные, здоровые, сухостой вырублен, сучьев, валежника нет и в помине, подчищено. Аккуратные квадратики километр на километр. Рожь, ячмень, даже гречиха – мечта горожан. Дважды Петров видел поодаль маленькие, по пять-семь человек, группки, работавшие бесконечную полевую работу, при его появлении на миг расправлявшиеся, а потом еще усерднее возобновлявшие труд. Пусть стараются.
Полевая дорожка, серая, растрескавшаяся земля, прямая, прочерченная по линейке, с крохотными царскими уклонениями, постепенно становилась шире, заезженнее.
Из посадок порой долетало конское ржание, топот. Почетный невидимый эскорт. Уланы с конскими хвостами, драгуны…
Поля кончились, дорога привела в светлую березовую рощу, совсем крохотный вертоград.
Деревья расступились. Вот и она – затерянная деревенька Гайдаровка. Мало ли их, заброшенных, «неперспективных», разваливающихся, рассыпано по России?
Но эта – особенная.
Вечерело. Роща стояла выше деревни, и та была на ладони. Три барака, составленные «покоем», крохотная пекарня, кузница, дальше – конюшня, конторское здание, сараи…
Карта не соврала – сделанная по спутниковым снимкам в одной внезапно дружественной стране. А на отечественных… Два соседних района уродливо разбухли, растянулись и покрыли собой третий, маленький и забытый в череде укрупнений, разукрупнений и переименований волостей, уездов и губерний. Нет здесь ничего. Нету-ти. Очень черная дыра.
Жизнь не кипит. Малолюдно, пусто, лишь от колодца к бараку сновал человечек, носил ведро за ведром, выпаивая унылое строение. Пятое ведро, шестое… Дневальный, надо понимать. А остальные – в поле?
Стук молотка, зуд пилы доносился с тока. Готовятся к страде, ремонтируются.
Наособицу, починком – беленая хата. Большая, высокая, а окна – что в трамвае, одно к одному лепятся.
Опушкой Петров шел по роще, подбираясь ближе.
Сбоку от входа вывеска. «Школа номер один». Угадал, помнит сердце первую любовь.
Частый легкий топот – и с крыльца сбежал мальчишка:
– Рапортует дежурный по школе номер… – Но осекся, глаза забегали неуверенно. Короткие штанишки на косой, через левое плечо, лямке, и серо-зеленая майка крайней степени обветшания. Цыпки на руках матерые, почтенные, а подошвы – в огонь и в воду!
– Не признаёшь? – Петров потер щеку. Непременно следует побриться.
– Нет, – честно ответил мальчишка. – Вы пароль назовите.
– На горшке сидит король. – Петров встал у колодца, стянул гимнастерку, майку. – Сперва воды полей.
Мальчишка завороженно смотрел на мыло, крохотный овальный брусочек «Туриста».
– Лей, не жмись!
– Вы настоящий пароль назовите!
– Погоди, не всё сразу. – Новый «Жиллет» лихо расправлялся с двухдневной щетиной. Вжик, вжик, уноси готовенького…..
– Вы инспектор, дяденька? Из Большой Дирекции? – Прописные буквы сами обозначились – сумел сказать малец.
– Нет, не инспектор. – Петров встряхнул станок, помахал в воздухе. Нечего сырость в рюкзаке разводить. – И паролей я не знаю. Зачем мне пароли?
– Их только шпионы не знают. Вы засланный, да? – Мальчик побледнел, а и без того румяным не был. Метр с кепкой, ребра просвечивают, глаза щурятся близоруко.
– Тебе сколько лет?
– Десять, а что?
– Очки почему не носишь?
– Вы точно шпион, дяденька! Под нашего ряженый, а сам – засланный. – Мальчишку колотило от волнения. Решился на Поступок – опять же с большой буквы. – Какие ж очки, когда война кругом!
– Пацан, эта школа для нормальных или как?
– Трудовая школа, самая лучшая, – обиделся вдруг мальчик. – Если вы сейчас же пароль не назовете, я Ниниванне докажу!
Станок высох, можно прятать. А мыло смылилось напрочь, жесткая вода, прожорливая.
– Доказывай, коли доказчик. Где она, Ниниванна?
– На школьном участке – где же ей быть? Так я побежал… – угрожающе протянул мальчик, надеясь, что вот-вот передумает этот дяденька, скажется инспектором и похвалит за зоркость и бдительность.
– Ты в каком классе учишься?
Вопрос снял последние сомнения, и он побежал, сначала прытко, семеня ногами-спичками, а потом, ухватясь за бок, перешел на шаг и полупехом-полубегом скрылся в роще.
Петров поднялся по ступенькам. Мокрый блестящий коридор, с ведра свисала тряпка, полы мыл пацан. Дальше – бак с краником, а рядом мятая алюминиевая кружка. Полуприкрытая дверь вела в класс – три ряда эрисмановских парт, черная крашеная доска, глобус, несколько таблиц.
Он вчитался. Примеры на сложение, правописание «жи-ши» и круговорот воды в природе.