Единственная чернильница гордо украшала учительский стол. Ручка конторская, с пером «звездочка». Он обмакнул ее. Чернила старые, тягучие. Как насчет классного журнала? Не найти. И парты пустые, ни учебников, ни тетрадей. Лето, каникулы…
Он вернулся в коридор. Наверху, в потолке, – открытый люк, ход на чердак, а лестницы нет. Не вводить сорванцов во искушение, в его школе было то же. Метра три высота, не кузнечик прыгать.
Припасенная «кошка» зацепилась прочно, и Петров, подтягиваясь на руках, полез вверх по узловатому шнуру. Человек-паук, смертелен для мух.
Да, чердачок – что глупая голова. Пустой-пустой. В его школе чердак был забит – старые тетрадки для контрольных работ, учительские планы, отмененные учебники, стенные газеты, колченогие стулья, творчество юных техников – и не перечислить. А здесь – одна пыль. Нет даже птичьего помета, а окошечко на крышу открыто.
Он устроился на балке. Не осыпать потолок ненароком.
Высокий писклявый голос доносился снаружи.
– Одет инспектором, сразу и не отличишь, умывается с мылом!
Петров начал привыкать к местному говору.
Из рощи, в окружении двух десятков разновеликих детишек, шагала сухонькая старушка. Учительница?
– Ты его хорошо рассмотрел, Витя? – Она спрашивала спокойно, неторопливо, как и шла, – классная дама, выгуливающая младых институток.
– Вот словно вас, Ниниванна! Выхожу из школы, а он стоит, высматривает и карту рисует, – (соврал, малец!), – меня увидел – с расспросами подкатываться стал, под простачка подделывается, сколько, мол, лет, не хочу ли сахару. – (Ай, вруша!)
– Наверно, это и не шпион вовсе! – перебила Витю девочка, видно – первая ученица – тон больно уверенный, непререкаемый. – Ты ведь известный обманщик!
– Брехло он, – поддакнул подлиза.
– Как же не шпион! Скажите ей, Ниниванна! Пароля не знает – раз, борода растет – два, и спрашивал, в каком классе я учусь, – три! Не шпион…
– Борода и у наших людей бывает, вон у Толькиного отца, – не сдавалась отличница.
– Не спорьте, – уняла страсти учительница. – Витя поступил правильно, каждый должен брать с него пример. А сейчас ступайте в класс.
Заскрипели половицы, захлопали крышки парт.
– Тишина! – приказала старушка.
Дисциплина – римская, муравей проползет – услышишь. Петров застыл на балке. Замри – умри – воскресни.
– Витя, Семен и ты, Валентин! Отнесете записку в правление, вахтенному. Старшим назначаю Валентина. Ясно?
– Ясно, Ниниванна! – И три пары босых ног прошлепали по невысохшему коридору.
– Короткая перемена, – объявила учительница, и словно включили звук:
– Васильчиковым разрешили силки ставить неделю, повезло Сеньке… Приходи вечером, в шашечки поиграем… Не завидуй, из рогатки настрелять можно – будь-будь!.. Неправда! Я лопухи не трогал! Это Венькина сестра их выкопала, даром дура. Я и заявить могу!.. Глупый! От детей на детей заявления не принимают, только выпорют обоих, и все… Не, хитренькая! За мелок перышко давай!.. Зачем Маньке лопухи копать? Ихняя мамка юрода родила, два куля муки получат, счастливые!.. Значит, надерешь у Звездочки из хвоста волос и принесешь, я лесу сплету, рыбалка пойдет мировая!.. Юрода-то держат еще?.. Не-а, сразу в больницу взяли, а оттуда в Москву. Там их в человеков растят… Вечером шли они с дальнего поля, темь непроглядная, все раньше ушли, а они за старое полнормы отрабатывали и припозднились. Обещал кормилец встретить, да передумал, станет он ночами блукать. Идут, значит, и вдруг у Черной аллеи слышат – догоняют их. Поперва обрадовались, окликнули, кто, мол, – (гул в классе затих, заслушались), – а в ответ плач, жалкий-жалкий. Хотели было подойти, да Дуняша Моталина догадалась спичку запалить. Глянь, а из кустов глаза загорелись, красные, огромные! Поняли бабы – Навьин сын их подманивает, бросились бежать, а он… – закашлялся кто-то и смолк от тумака, – подбежит ближе, и опять плакать. Бабы друг дружки держатся, он и не может какую схватить. На счастье, разъезд навстречу попался, стрелять начали, отогнали…
Вернулась учительница:
– Вечерней линейки не будет. День окончен, дети, ступайте. Завтра нам доверена уборка главного убежища, утром по дороге каждый нарвет веник.
– Активу задержаться, Ниниванна? – первая ученица ластилась кошечкой.
– Нет, и ты, Таня, ступай, ступай…
Школа опустела незаметно, расходились чинно, не по-детски сдержанно.
Петров лежал, положив под голову рюкзак. Избегайте прилива крови к мозгам – и кошмары минуют вас стороной. Также вредно наедаться на ночь. И во всякое другое время суток. Главное – хорошенько расслабиться, дать покоя каждому мускулу, связке, косточке, и миг отдыха обернется вечностью, а вечные муки – мигом. Особенно в удобной кровати.
Тяжесть шага чувствовалась и на чердаке. Грузнехонек новый визитер, не пацанва.
– Что, Нина Ивановна, звали?
Вторая часть радиопьесы. Лежи, внимай. Передача по заявкам одинокого радиослушателя.
– Садитесь, сержант. Вынуждена побеспокоить. Мой мальчик утверждает, что встретил какого-то незнакомца.
– Я уже допросил его, мальчишку то есть. О возможном проникновении нас предупредили еще ночью. На западной окраине нашли парашют, – (ну, этот почище мальца заливает), – а днем с парашютистом бригада Зайцевой столкнулась. – (А, бригада. Думал, звено. Какая разница.)
– Его остановили?
– Какое, он через них как нож сквозь воду прошел. С одного удара калечил, обученный, гад.
Потянуло махорочным дымком. Кто курил, оба?
– Повезло, выходит, Вите.
– Повезло, – согласился сержант. – Сейчас усиленные посты выставим, а с утра прочешем округу, каждый листик поднимем, перевернем да на свет посмотрим. Нас, кадровых, мало, а ополченцы ночью трусят. Ждем подкрепления.
– Собак по следу пускали?
– Нельзя. Он дрянь специальную применяет. Собаки бесятся, проводников грызут насмерть, не оттащишь. – (Вот тут ты правду сказал, сержант.)
– Будете здесь что-нибудь осматривать? – Казалось, учительница спрашивала заданный урок.
– Думаю, незачем. Силы распылять – он того и ждет. Искать нужно массово, организованно. Конечно, он тут был – вода у колодца на земле мыльная, и описание мальчишки совпадает с имеющимся. Возьмем.
Снова задрожала балка.
– Я пойду. Заявление ваше мы приобщили, мальчонку поощрят премпайком.
– Не это главное, – сухо ответила учительница, но сержант успел покинуть класс.
Полчаса спустя и учительница задвигала стулом, потом звякнул замок в петлях.
Опустел рассадник знаний, можно встать, потянуться, спуститься. Время вечернее, солнце на закате. Усталые поселяне вернулись с трудов и вкушают плоды нив и пажитей своих. Самое время подкрепиться. Окошки хоть и не широкие, да уж не застрянет.
– Кто идет? Кто идет, спрашиваю? – Выставив перед собой винтовку, мосинскую, с беспощадным трехгранным штыком, мужичок настороженно вертел головой. – Стрелять ведь буду!
– Погоди стрелять! – небрежно отвел ствол к земле другой, старший секрета. – В кого стрелять собрался?
– Ну… Шуршит… – неуверенно ответил первый.
– Где шуршит?
– В овраге. – Мах руки лукавил градусов на тридцать. Ополченец, охранничек…
Петров стоял у дерева, выжидая, когда очередная туча спрячет месяц.
– Ты сегодня не дури, забудь про бабьи страхи. Человека стережем, ясно? Увидишь – стреляй, разве жалко, а попусту шуметь не моги, понял?
– Понял, – уныло заметил первый. – Я вижу слабо, куриная слепота.
– Зря не колготись, стой смирно, – выговаривал старший. – Раскрываешь секрет, дурак.
Петров оставил пост далеко за спиной, а старший, войдя в раж, все отчитывал бедолагу. Везде одно и то же.
В бараках тьма, окошечки смоляные. Лишь в конторе жгут керосин, густой желтый свет нехотя выползал из-за занавесок. Кумекает правление, бдит. Часовые контору, как елку, обхаживают, хороводы водят.
Он прошел дальше, вспоминая примечания к аэрофотоснимкам. Напротив каждого объекта – вопросительный знак. Или два. Догадайся, мол, сама.
Подземное сооружение – в левом углу карты. Квадрат А-девять. Попал.
А ну как не угадал? Блукай ночью, шпион засланный. Вход – что в овощехранилище. Уходящий под землю спуск, каменные ступени, а дверь железная. Вторая – потоньше, но отпирается той же отмычкой. Двойной тамбур, очень мило. Воздух застоявшийся, сырой.
Петров пробирался по подземному залу, водя по сторонам лучом электрического фонарика.
Большой. Если в тесноте да в обиде, человек на двести. Котлован. Мы рыли, рыли и наконец отрыли. Трубы, вентиляционная установка на велосипедной тяге, трехъярусные нары, скамейки, словно в летнем кинотеатре, баки с водой, затхлой, давнишней. Отхожее место, по счастью, в простое. Стены кирпичом выложены, деревянные стойки подпирают низкий потолок. Неграновитая палата. Завтра, вернее уже сегодня, придет племя младое, незнакомое и благоустроит свежесорванными вениками приют последнего дня. Надо до них и самому что-нибудь сделать, подать пример доблестного освобожденного труда.
Предрассветная мгла вязка и непроглядна. Никакой мистики – закатился месяц, а звезды что? пыль, дребезги. Горел бы какой-никакой фонарь, но нет, затлеет разве вишнево огонек вдали, знать, караульщик цигаркой затянулся, а спустя вечность долетает: кхе, кхе! Крепкая махорка, за версту слышна, зело вонюча.
Петров крался тихо, осторожно. Не хватает счастья ногу подвернуть либо в канаву свалиться. Жмурки – хорошая игра, но не до смерти же, судырь ты мой!
Окошки правления, что сигнал потерпевшему кораблекрушение: два желтых и один зеленоватый, ЖЗ – 1,4х. Наверное, абажур на лампе.
Часовой продолжал хороводиться. Охрана по периметру из одного человека, нахождение часового в нужном месте описывается головоломным уравнением Шредингера. Там еще буковка смешная есть, но какая – забыл напрочь. Иначе стал бы ночью по деревне бирюком шастать, жди! Все медведи спят, один я не сплю, все хожу, ищу… Верни, мужик, мою отрезанную лапу!