– Почему же не используем? – спросил как бы невзначай Ларионов.
– Интенсивность рудовидения напрямую зависит от дозы облучения. На максимуме рудовидец протянет от силы две недели, после чего заболеет, и заболеет невозвратно. Поэтому и нужен постоянный приток молодняка – детей лет семи-восьми. Без родителей, от них, родителей, лишние хлопоты. Тогда удастся с уже существующих разработок получить русина вдвое, если не втрое. Без капитальных затрат.
Ларионов слушал внимательно, хотя ничего нового Хизирин не говорил. Но прежде это была теория, причем теория, никем не одобренная. Сегодня же…
– Вот вы, доктор Хизирин, беретесь на практике доказать, что ваш проект – не уловка, направленная на отвлечение ресурсов Российской империи, а, напротив, идея, ведущая к приумножению добычи важнейшего стратегического материала? – сказал он нарочито официально.
– Мне нужны полномочия, – ответил доктор.
– Будут вам полномочия.
– И… Ведь неизбежен, просто обязателен расход материала.
– В этом-то ведь и суть вашего предложения: жизнь в обмен на русин? – Ларионов решил обойтись без околичностей.
– В этом в некотором роде суть и любого горнодобывающего промысла, – расхрабрившись, ответил доктор. – Только мое предложение гарантирует, что ресурс, или, если вам угодно, жизнь, детская жизнь, будет потрачен не зря, а обернется золотниками, нет, дюжинами золотников, а при особых условиях – фунтами добычи.
– Чем – гарантирует?
– Что?
– Вы сказали, что ваше предложение гарантирует. Так вот я спрашиваю, чем, собственно, оно гарантирует.
– Мой опыт, мои исследования, наконец моя жизнь – вот гарантия.
Жизнь Хизирина Ларионов не ставил ни во что. Но вот опыт, исследования… Что есть, то есть. Ведь и попал сюда из столичного университета Хизирин именно за исследования. Сколько тогда нашли скелетов в подвале лаборатории – девять, десять? Другого бы четвертовали на площади, а Хизирину сошло с рук. А что он здесь, так ведь и Ларионов здесь, при этом его, Ларионова, руки чисты совершенно, да и формуляр безупречен.
– Пусть так, – согласился вдруг Ларионов. Это для Хизирина вдруг, для себя же Ларионов согласился, как только ознакомился с шифрограммой. – Поручаю рудовидцев вашему попечительству с этой минуты. Мне… Нам нужно за две недели добыть не менее четырех фунтов русина. Лучше самородного. Результат оправдает любую цену. Но если результата не будет…
– Будет, – обыденно, как равному, ответил Хизирин. – Приказ, полагаю, уже готов?
– Возьмете у секретаря, – ответил Ларионов, давая знать, что дальнейшее пребывание доктора здесь излишне.
После того как за Хизириным закрылась дверь, Ларионов открыл форточку: ему казалось, что сам воздух в кабинете стал ядовитым. Достал из ящика стола полуштоф крепкой «горной» водки и плеснул на ладони, хотя Хизирина он не касался и мизинцем. Потом наполнил рюмку – большую, железнодорожную. Покамест не граф, сойдет и водка.
Не хуже вчерашнего нынешний день, нечего роптать. Урок десятидневный исполнили, лишку дали, – чего ж еще? Кашель вот только пригрызся, не отвяжется никак. Ничего, теперь, после обхода, дух перевести не грех.
Архипыч сел на табуретку, специальную, большаковскую. Никто из артельщиков садиться на нее не смел, да и некогда простому артельщику на табуретах рассиживаться. Артельщику положено руду рубить. Вот выйдет кто в большаки, тогда пожалуйста, сколачивай табурет и сиди.
Телефон зажужжал негромко, но требовательно. Еще бы не требовательно!
Архипыч поднял трубку:
– Пятая артель на связи.
– Верблюд на коновязи. Архипыч, слушай внимательно, повторять некогда: кровь из носу, а нужно гнездо.
– Шутки шуткуешь, Павел Кузьмич. – Но было ясно, что слова о гнезде – не шутка. Павлуха никогда не шутил насчет добычи, потому и стал верховодом.
– Значит, так: покуда гнезда не найдете, наверх не подниметесь. Таков приказ. Еду, чай получать будете по полной. Даже табак спустим. Но без гнезда вам неба не видать.
– Это за что ж пятой такая честь?
– Почему пятой – всем.
– Всем, значит…
– Ты, Архипыч, раньше времени не умирай. Есть гнездо, есть, не может не быть. Ты только с мальцом своим поработай как следует, он и найдет.
– А то я не работаю.
– Я ж говорю – как следует. Сейчас вас, большаков, у подъемника соберут, и Хизиря будет лекцию читать, как выжать камень досуха. Мальца, значит. Пусть хоть загнется, но прежде укажет гнездо – такая команда. Ясно?
– А как же потом?
– Не будет гнезда – не будет и потом. А найдешь – так бабы новых нарожают.
– Наши бабы да от нас никого никогда не родят.
– А при чем тут мы? Велика Россия, и баб, и мальцов хватает. В общем, хочешь, жди Хизирю, а хочешь – не теряй времени, оно, время, теперь против тебя… – И верховод оборвал связь.
Архипыч опять сел на табурет – оказывается, во время разговора ноги сами его подняли. А вот теперь ослабли.
Он ждал что-то подобное давно. Что давно, всегда. Может, новых рудокопов везут и нужно от старых срочно избавляться. Или просто решили, что умирающих коняг не грех и настегать перед смертью, авось чего и напашут. Но чтоб мальцов, рудовидцев точить – того прежде не было. Они и без того гаснут быстро, редко до пятнадцати кто доживал. Что артели без рудовидца делать? Разве и правда новых пароходами навезут?
Русин, что из руды добывают, на чудо-оружие идет. Как наделают чудо-оружия вдоволь, так и одержание наступит. Победим супостатов, тут и заживем. Да только побеждаем, побеждаем, а конца-краю войне нет.
Да не о том сейчас думать нужно. Сейчас нужно гнездо искать. Сказал же Павлуха – дело табак, значит хоть на что решайся, лишь бы выжить на этот раз.
А и выбора-то никакого нет. Бросать добытую руду мальцу в каморку, чтобы черного снега побольше в воздухе стало. Черный снег, понятно, убивает, но и глаза открывает мальцам широко. А мы мальцу молока дадим, мяса, все ж лучше будет. Да он у нас ушлый, гнездо, если оно есть, быстро найдет. А оно есть, оно непременно есть!
Архипыч покинул табуретку, подошел к каморке, где сидел малец. Каморка-то и без того непростая, рядом с жилой проходит. Потому малец и видит хорошо. Другое дело, что им, мальцам, всего три часа положено сидеть здесь, их нарочно отдельно от рудокопов спускают, на середине смены. Такое указание было. А если шесть или даже восемь часов… А если два, три дня?
Одно другому не помеха. Срок сроком, а руды подкинуть нужно.
Тревожить мальца он не решился. Ну как малец сейчас к гнезду подбирается? Оно, конечно, вряд ли, но если ему пособить…
Он дошел до отнорка Андрюхи.
– Маленько передохни, парень. Руду, что нарубил, к мальцу отнеси. А потом к остальным сходишь, соберешь добычу, и тоже – к мальцу.
Андрюха спорить не стал, да и не умел он спорить, безъязыкий-то. Взялся за тачку и пошел.
Ничего-ничего, выберемся, всеми выберемся.
Архипыч осмотрел отнорок Андрюхи. Место серьезное, тут без сноровки нельзя.
Тени от фонаря причудливые, так и кажется, будто из породы выглядывают ведьмочки. Может, и не кажется вовсе, а просто черного снега набрался сверх обыкновенного. Снег, он на каждого действует. Кому кашель, кому мороки, кому рудное зрение дает. А уж нутро выбирает, что взять. У мальцов зрение, а поживет здесь подольше, и другое придет.
Архипыч поспешно выбрался из отнорка. Дай им волю, ведьмочкам, закружат, задурят, зачаруют.
От спешки он закашлялся опять, теперь надолго. Потом пригляделся, нет ли крови.
Почти нет.
До полудня Марья вяло ходила по дому, берясь то за одно дело, то за другое, и бросала, едва начав.
Всю работу не переделать. Бабью-то ладно, бабью самой жизнью положено, а мужицкую – моченьки больше нет. Устала.
Но уставшей Марья себя не чувствовала. Скорее – злой. Жизнь уходит, вот она уже и на пороге, чуть-чуть, и захлопнет дверь, да так, что не открыть. Бесповоротно захлопнет, никакой ключик не поможет. Ей уже двадцать семь. А что впереди?
Она вышла во двор. Дров осталось – хоть плачь, давно пора на зиму запасать, да кто будет запасать-то? Ерёмушка верит, что ему, как свободному артельщику, рудник уголь даст, пусть по малой норме. Должны-то должны, а дадут ли? И недаром норму малой зовут.
Набрав дров, сколько позволила нужда, она вернулась в избу, но печь решила покуда не топить. Вернется Ерёмушка, тогда вместе и погреются.
О сыне она думала разно. То любя, как же не любить, всем хорош, в деда, видно, пошел. То с досадой, а иногда, вот как недавно, со злобой. Не будь Ерёмушки, ее бы на материк сразу отпустили, кому она здесь нужна, вольная, когда ссыльных полно. Но по военному времени Ерёмушку забрали в рудник. Дар у него на руду большой, у Ерёмушки. Дети, они ведь нет чтобы дар спрятать, наоборот, друг перед дружкой выставляются, у кого лучше выйдет. Вот и приписали Ерёмушку к руднику. Временно, до победного конца войны. Да только не виден он, тот конец. Скорее, ей, Марье, конец придет. Из бабы бабкой станет.
Вот если бы у Ерёмушки дар проклятый пропал, тогда бы…
Марья лукавила, помнила, что случилось с Андрюшкой Найденкиным, когда он дар потерял, то ли в самом деле, то ли из хитрости. Оправили на лечение в больницу рудниковскую, к Хизирину. Там и залечили. Вернулся трясущимся слепым болванчиком, все под себя делал, пока не умер. Найденкины – ссыльные, никто им воли не даст, и получилось, что зазря загубили Андрюшку.
Ходики показывали третий час. Давно пора бы Ерёмушке вернуться. Но нет его.
Может, заигрался с ребятишками после шахты? Чего б не заиграться? Их, рудовидцев, после работы в душ ведут, что на подземной теплой воде, а потом кормят кашей досыта, в добавке не отказывают. Сытый, мытый, чего ж не заиграться. А что дома мать ждет, какое ему дело.
Она стала разбирать старую одежду, ту, что осталась от мужа. Одежда осталась, а самого третий год как нет. И ведь сам судьбу выбрал, когда завербовался сюда. Думал, лучше здесь, чем на фро