нте. Только ведь и на фронте люди живут, а он погиб ни за грош. Даже не на руднике, тогда б хоть ей почет и уважение, а сдуру. Спирта деревянного выпил лишку, выпил и вышел весь. Ушить рубаху да Ерёмушку нарядить? Нет, больно много ушивать придется, да и незачем, одежду Ерёмушке рудник дает. Подрастет, уйдет с рудника, поедут они на материк, тут отцовская одежда и пригодится.
Запах махры разбередил пуще прежнего. На фронт, вишь, не хотел. На фронт он бы один пошел, а сюда семью затянул. Сам пропал, а ей что делать? Здесь мужики, кто поздоровее, считаные, а хворые, пустые ей не нужны, да и она им тоже.
Едва сдерживаясь, она пересыпала одежку махоркой и уложила на прежнее место, в сундук. Сундук крепкий, довоенной работы, с ним и через век ничего не станет, настоящий век, сотенный. А ее бабий век, считай, на закате.
Она опомнилась: темнота на дворе, какие уж тут игры, никогда Ерёмушка в темень не гулял, не любил он уличной темноты.
Сбегала к соседке. Ванятка тоже не вернулся, но ничего с ними, с детишками, не случилось. Артели в руднике остались. Рудокопы дали зарок, мол, будут работать ударно. Покуда норму втрое не перекроют, на поверхность не выйдут. И детишки с ними, мол, для Бога, Царя и Отечества им на часок-другой задержаться не трудно. Им, детишкам, яблоки дают и молоко сгущенное.
И соседка, и Марья понимали, что часком-другим дело не обойдется, их, часков, уже прошло много больше. Откуда родился зарок, тоже понимали. Но говорили как по писаному, сторожась доноса. Скажи соседка поперек власти, пришлось бы гадать – от сердца она сказала или Марью испытывает. Чтобы не оказаться в сером списке, о черном и думать нечего, пришлось бы на соседку доносить. И наоборот. Зачем терзать и других, и себя, если можно просто говорить, что положено. А чего не положено, не говорить. И без того понятно.
Теперь время шло рывками. То быстро, то медленно. Она пыталась представить, каково Ерёмушке под землею. Темно, и здесь темно. Страшно? Ерёмушка рассказывал, что он сидит в теплой, уютной каморочке на мягкой лежанке, ничего не делает, только мечтает. Если что вымечтает, расскажет большаку или покажет, но это совсем не опасно. Рудовидец опасность чувствует, как и руду, дар и на это дан тоже.
Поутру она опять сходила к соседке, обменялась положенными словами и вернулась. Вспомнила, что давно не ела, но отчего-то и не хотелось, душа приняла только хлеба ломоть. Заболела, что ли? Но ни озноба, ни резей не чувствовала и дышала свободно. Ерёмушка вот кашляет иногда, но ведь все дети иногда кашляют.
За полдень зазвонил большой рудничный колокол, зазвонил весело, бойко, чтобы не пугались, а, наоборот, радовались: все хорошо. То ли на фронте большая победа, то ли на руднике.
Марья гадать не стала, сил не было. Соседка успела убежать, пришлось на рудник идти одной. Не то чтобы совсем одной, были и попутчицы, но какие ссыльняшки попутчицы?
У конторы народу собралось дочерна, словно проталина воронежская. Лица радостные, ждут.
Она нашла соседку. Та подтвердила: говорят, мол, гнездо открылось, большое. Кому открылось, не сказала, но Марья знала: Ерёмушке, кому ж еще.
Распахнулись ворота, вышли рудокопы, неспешные, тихие. Не от чинности, просто устали очень. Ребятишки шли тоже небойко, иных и шатало.
Соседка подбежала к Ванятке, взяла за руку и повела в сторонку. Мельком взглянула на Марью, но Марье хватило. И когда к ней подошли конторщики и начали говорить жестяные слова о праве на подвиг, о счастье отдать жизнь за святое дело, о том, что Отечество никогда не забудет верных сынов, она только растерянно улыбалась и кивала, а в голове сквозь нарастающий шум звучал чужой, но почему-то знакомый голос: «Свободна! Теперь свободна!»
Фанта с Магории
Первый кусок
Тетрадь эту мне привезла крыса – на тележке. Какова тюрьма, таков и сервис. На, сказала, пиши. Мы, библиотекари, должны помогать друг другу.
И я пишу. Свинцовым карандашом. Делать мне в одиночке больше совершенно нечего.
Тюрьма у меня вполне европейская. В смысле – расположена на планетоиде «Европа». Сначала две мили льда, потом сорок миль воды, и на дне – строение под названием «Карантин», а по сути, тюрьма тюрьмой.
Построили ее персонально для меня, однако гордости не испытываю.
Считается, что сквозь толщу воды и льда ментоскопия невозможна, и уж тем более невозможно ментовоздействие. Во всяком случае, эксперты не смогли уловить отсюда даже следы присутствия Юпитера.
Ну, эксперты – это одно.
Я – совсем другое.
Фанта
Сегодня шуршавчики были особенно резвы, перерыли всю Заболотную Поляну длинными аккуратными канавками, которые тут же заполнились водой.
Пришлось ходить по клеткам, как по шахматной доске – лошадью. Один раз, споткнувшись, я даже заржал сердито – а зря. Споткнулся-то я о руку, которая торчала из земли до запястья. Рука показала кукиш и тотчас спряталась, но я успел прочитать выколотые на пальцах буквы – В-О-В-А-Н.
Так вот где он теперь прячется! Нужно будет передать дедушке Зю, а то больно тоскует по Вовану старик, просто убивается, даже гмызь не помогает.
Всю ночь над Гваздой летали молодые вампиреныши. Я пару раз стрельнул в небо из берданки, не пожалел серебряной дроби, но попал, нет – не ведаю. Правда, шум попритих – или это от выстрелов уши заложило?
Поутру посмотрел окрест – нет, ни одной нежити не валяется. Значит, промазал. Или солнце их растопило.
Давеча, взяв у ведьмы Куки четверть гмызи (а гмызь ведьма гонит на совесть – крепкую, горючую), старики Зю, Ма и Джо решили отметить день рождения гладиатора Спартака. Как водится, ополовинив бутыль, начали спорить, кто более матери-истории ценен. И солнце давно закатилось, а они всё орали и орали, да так громко, что разбудили Вована. Тот вылез из-под земли, разом выдул оставшуюся гмызь, сплясал фрейлехс, заложив пальцы за свою знаменитую жилетку, а потом поставил фонарей и дедушке Джо, и дедушке Ма, и дедушке Зю – чтобы домой светлее было идти, и в будущее тож. Поставил и опять зарылся в недра.
Одно слово – Гений.
С полуночи зарядил звездный дождь, и под утро в небе осталась одна лишь Большая Медведица, и то без хвоста. По счастью, Гвазда не пострадала, лишь крохотная звездочка, верно, из Плеяд, упала в болото и, пошипев с минуту, утонула. Утром болото укуталось густым сиреневым туманом, и все решили, что день-другой лучше обходить то место стороной. Мало ли что…
Из болота начался исход разных гадов – кузявок, цурилл, пиявиц всех размеров и расцветок, неупокойников, трясинных кобеасов, мари, лихей, знобей, заманутышей, подхихикальцев пестрых и подхихикальцев блеклых, выползней, заползней, приползней, оползней, уползней и прочих обитателей болот. Все они двинулись в сторону Кривой Запруды, что в пятнадцати верстах к северу от болота. Тракторист Иван и поместный подсвинок Нафочка на велосипеде проводили беглецов до самой плотины и клялись кто чем (Иван – траком от гусеницы, Нафочка – пятачком своего прадеда), что при виде новоселов водяной просто расцвел от восторга – сколько ему подданных прибавилось.
Вот и ладненько. А то ведь могли беспорядки случиться…
Вчера приходила ведьма Кука, попросила написать на ступе светящейся краской «Спасибо Единому Ктулху за чистое небо». Написал, вышло красиво, и ведьма одарила меня четвертью гмызи.
Ночью я считал звезды. Их осталось шестьдесят три. Я считал, пил гмызь и плакал…
Я куда-то уходил. И не чуял вернуться. Но сумел. Везение ли тому причина, предначертание судьбы, или просто так планеты расположились, но я вышел оттуда, откуда редко кто выходил. В память о путешествии остались у меня пара осмиевых самородков, которых вроде бы и в природе не бывает (тяжеленные, однако), светящийся страж-глаз и еще рана от вурдалачьего укуса. Ее, как и положено, я и чесночной кашицей прокладывал, и поливал мочой беременной зайчихи (та еще морока), но лучше всего, мне кажется, действовал обыкновенный вибрамицин, жаль, с собой у меня его был всего пузырек.
Ужо теперь попробую.
Если раньше не переставлюсь в вурдалака.
По моим подсчетам, день должен быть иным, но сельский сход, а вернее писарь Егор Кузьмич, решил, что именно 2408-й.
В мое отсутствие особых дел не случилось, разве на выселках пришлые поссорились: Рытхау Шадуевич на жену свою, Свани Махмудовну, то ли с ножом полез, то ли просто. Ванька-кузнец встрял разнимать, так больше всех и пострадал: Шадуевич говорит, что кузнец совершил над ними обоими насилие, и требует для Вани пятнадцать лет без права переписки с полной кастрацией (какая уж тогда переписка), а Свани требует от Вани жениться или хотя бы алиментов по гроб жизни. Подумав, Шадуевич на алименты тоже согласен, но только чтобы большие.
Ваня же клянется, что после того, как в одиннадцать лет его лягнул жеребец, он к этому делу питает отвращение – и даже может предъявить справку. Но почему-то не предъявляет, а перековывает орала на мечи.
Орала у Вани были так себе. А мечи, по странности, на загляденье.
Вибрамицина в сельской аптечке было пять капсул по сто миллиграммов. Взял.
А больше, говорят, не жди. Пока с Ваней, Сваней и Шадуевичем не решится, из губернии поставок не будет.
Рана воняет и зудит.
Принял сразу две капсулы.
Вибрамицин быстро кончился. В два дня. Мой бочонок чесночной гмызи распили на моих же поминках – посчитали, что я пал жертвой вурдалака Драги. Им бы только выпить! А покойному оставить?
Приходила ведьма Кука, смотрела на страж-глаз, удивлялась и охала. Охала, что лежит он у меня в комоде, а нужно выковать серебряный (а хоть и железный) обруч по размеру головы, искусно приладить к нему страж-глаз (пусть лучше руки отсохнут, чем глаз повредить) и все время носить на голове, если из дому выходишь. А можно и дома.
Я сговорился с кузнецом Василием. Тот обещал сделать натурально из серебра, но за осмиевый самородок, бо, говорит, работа тонкая.
Я в придачу потребовал еще бочонок чесночной гмызи – вперед. Тот пошептался с Кукой и согласился. Видно, очень кузнецу осмий нужен. Ну, ничего, я знаю, где этого осмия – всей Гваздой не унести…
Лечусь гмызью. По стопке три раза в день. Вот что значит народное целительство! Рана начала затягиваться стремительно.
Рана почти зажила, да так, что я пошел на огород да выкопал пару рядков картошки. Мясная картошка удалась на славу, а вот молочная так себе – клубни маленькие, хотя их и много.
Мясной картошки у меня три сорта – свиная, говяжья и баранья, а молочной лишь один – сырный. По вкусу напоминает «Рокфор», только пахнет чуть сильнее, как разрежешь.
С двух рядков вышло десять ведер. Осталось выкопать еще десять рядков. Это завтра, послезавтра – боюсь разбередить рану излишним рвением.
Теперь-то я знаю, зачем кузнецу Василию понадобился осмий. Оказывается, во время моих вынужденных странствий (но – силенциум!) вышел секретный указ: каждый награжденный орденом за заслуги перед Единым Ктулху должен сам добыть металл на этот орден. Единый Ктулху – это вам не какой-нибудь Станислав с бантами или Железный крест с дубовыми листьями, это даже не Золотое Руно. Ордена должны знамененовать собой прочность и крепость веры, которая не истает под жаром костра инквизиции, поэтому и делаются они из осмия, их даже прозвали – осьмушки. Как их делают – тайна. Про орден мне рассказал кузнец, с которым я сменялся: он мне руматку (так называется головной обруч со страж-глазом в центре) и бочонок гмызи, я ему – самородок осмия. Вот когда он мне руматку принес (нужно сказать, получилось неплохо, как раз по моей голове) и мы распили гмызь – чтобы носилось подольше, – он рассказал, что сам пробовал ради любопытства что-нибудь с самородком сделать, но огонь кузницы оказался самородку нипочем. И потому отковать орден – это ж какое умение должно быть!
Так вот, кузнец отдал самородок поместному поросенку Нафочке, тот – Кому Нужно, и вчера Нафочку наградили орденом за заслуги перед Единым Ктулху Первой Степени! Перепало и кузнецу: он – уже от Нафочки – получил орден за заслуги перед Единым Ктулху Четвертой Степени, из нержавеющей стали. А ведьма Кука – патент. Теперь только она во всей Гвазде смеет гнать гмызь, не опасаясь Налоговой Стражи, за выговоренные сорок процентов в пользу казны и десять в общественный фонд поместного поросенка Нафочки.
Награждение Нафочки отмечала вся Гвазда. Отмечала как обычно: «пила, шумела, справляла нужду», как писал о гваздевских праздниках два века назад великий поэт Некрасов.
Один я, утомленный гмызью, не выходил из дома и думал: странно все это. Вроде Ктулху Единый, а получается – разный: у Нафочки Первой Степени, а у кузнеца – Четвертой…
Иван-тракторист придумал, как можно с телефоном в шахматы играть.
Пришел и спрашивает, есть ли у меня телефон. Есть, отвечаю, еще дедом из Германии привезенный, трофейный. Большой, черный, из эбонита. Выбросить рука не поднимается. Вещь, конечно, бесполезная, после Дела о Загробных Дезертирах все телефонные станции были закрыты, аппаратура пошла под паровой молот, а провода – в плавильный котел, но телефон у меня остался как напоминание: бди!
Иван очень обрадовался, что аппарат немецкий: латинизировать не нужно. Видишь, говорит, на диске цифры от единицы до нуля и буквы – а, бэ, сэ, дэ…
Вижу, отвечаю, не слепой. А знаешь, опять спросил Иван, зачем буквы-то. Не знаю, признался я. И то – зачем?
А в шахматы играть. Давай телефон.
Я отыскал аппарат в кладовке, стер пыль. Подключать, говорю, некуда, проводов-то давно нет. А и не надо никуда подключать, серьезно отвечает Иван. Крути диск – е2 е4.
Я накрутил.
Теперь, говорит, сними трубку и слушай.
Я снял – и сквозь могильную тишину услышал: е7 е6.
Тут же расставил шахматы и сыграл партию. Проиграл на пятнадцатом ходу.
Иван давно ушел, а я играю и играю. Семь ноль в пользу телефона. Вот какие телефоны делали в 1938 году на заводе Сименса…
Вчера вечером к библиотеке подкатила карета. Не сама, понятно, подкатила – впряженную четверку лисьегонских вороных погонял кучер.
Внутри так и екнуло, икнуло и ухнуло. Эти вороные принадлежали не кому-нибудь, а поместному поросенку Нафочке. А если к Нафочке кого везли на вороных, то, бывало, только того и видели.
Порученец, усатый Бу, подтвердил мои опасения – так, мол, и так, его превосходительство поместный поросенок Нафочка просит пожаловать к нему на ужин. Извольте исполнять.
Делать нечего, пришлось отложить увлекательнейшего «Ежа в кармане» и следовать за Бу.
Привезли, к счастью, не в вопрошальню, а в резиденцию Нафочки. Я приободрился.
Нафочка даже сделал полтора шага навстречу – знак особой милости и доброжелательства.
Начали ужинать. Нафочка, как водится, пищу ел пятничную, поросячью: осетровую икру да шашлык, опять же осетриный, запивая все монастырским белым игристым. Мне предложили чай с шахматным печеньем.
Я подумал было, что речь пойдет о телефоне, том, старом, дедушкином трофее, и даже подготовил оправдательную речь, почему я его, вопреки указу, не сдал Куда Следует.
Но Нафочка заговорил о другом. Об осмии. Откуда-де он у меня взялся, тот осмий, что я дал кузнецу, и нет ли у меня еще, и не знаю ли я, где б его добыть? Потому что истинный патриот не станет прятать осмий от Единого Ктулху и его преданных штурманов.
Я и не прятал, а вынул из кармана широченных штанов загодя написанную просьбу принять от меня скромный вклад в дело укрепления свинячества-поросячества – слиток осмия весом в четыреста тройских унций.
– А сам слиток? – Нафочка посмотрел на меня усталыми, но добрыми глазками.
– Так порвет карман-то, – не растерялся я. – Лежит дома. Пришлите кого-нибудь, а хотите, я и сам принесу его.
– Отлично, отлично. Но где же вы, любезный И., сами взяли слитки – и тот, который дали кузнецу, и тот, о котором пишете в челобитной?
Я и рассказал.
Нафочка крепко задумался, затем молвил:
– Тут дело такое. Приказывать идти туда не могу, а просить – прошу. Проведите туда отряд миротворцев! Проведете – и тогда вы станете почетным гражданином Гвазды со всеми вытекающими из того привилегиями, слово Нафочки.
Я, понятно, согласился. Лучше умереть завтра, и то не наверное, чем немедленно.
Выходим в ночь.
Миротворцев восемь человек, люди серьезные, крещенные огнем в Казанской, Кёнигсбергской и Богучарской миротворческих экспедициях. Формально Нафочке миротворческий взвод, расквартированный в Гвазде, не подчиняется, но поместный поросенок с капитаном Головко в очень хороших отношениях, опять же оба меченосцы Единого Ктулху, вот капитан и отпустил в краткосрочный отпуск по болезни ударное отделение. Все в брониках, со старыми, но верными АК-47. На меня в дедовской кольчужке и с сабелькой миротворцы смотрят с жалостью, как на дурачка. Ну-ну. Отмахаться саблей от вурдалака можно, опыт есть, а вот отстреляться… Серебряная дробь уж больно быстро кончается. А у миротворцев пули бронебойные, но серебра в них ни грамма.
Я поделился со всеми гмызью, каждому аккурат по фляге досталось, на том бочонок и кончился. Ничего, если вернусь, Нафочка казенной пожалует. А не вернусь – на что мне гмызь?
Экспедиция вышла в ночь полнолуния. С одной стороны чревато, а с другой – в полнолуние можно идти Вовановским шляхом. Это куда ближе, чем через Брюсову Жилу.
Вышли за окраину, добрались до развалин паровозного депо. На стене виднелся щит, на щите намалеван бородатый мужик в поддевке. Мужик держал в одной руке стакан, в другой бутылку заморской водки «Ras&Puttin» и натурально подмигивал. Внизу желтела надпись: «Минздрав предупреждает: чрезмерное воздержание опасно для вашего здоровья».
– Теперь тихо, – сказал я миротворцам, топавшим, как табун тарпанов.
Те замерли.
Я достал из сидора граненый стаканчик, налил в него гмызи (у меня не просто фляга, а фляга знатная, на четверть), подошел к мужику, чокнулся и немедленно выпил.
Тут-то Вован из-под земли и выскочил.
– А, библиотекарь, – сказал он. – Сам пришел и сподвижников привел.
– Привел, – согласился я.
– Внедриться в вурдалаковы пределы хочешь?
– Не хочу – нужно.
– Думаешь, твои сподвижники вурдалаков остановят? – Вован хитро прищурился, прошел вдоль строя миротворцев, вглядываясь в бледные от луны лица, и вынес приговор:
– Они, пожалуй, и ничего. Но по сравнению с латышскими стрелками – архиговно.
Сержант Хрущ засопел, но сдержался.
Это Вовану понравилось.
– Ладно. Правила ты знаешь. Задам тебе пару загадок. Или троечку. Ответишь верно – пропущу. Ошибешься – вся гмызь моя. И твоя четверть, и то, что у сподвижников.
– Задавай, – согласился я.
– Кто такие друзья народа?
– И как они воюют против социал-демократов? – вопросом на вопрос ответил я.
– Как нам реорганизовать?
– Рабкрин! – сказал я волшебное слово.
– Шаг вперед, – скомандовал миротворцам Вован.
– Два шага назад, – перехватил управление я.
Миротворцы сделали два шага назад, земля под ними расступилась, и они провалились в недра земли. Я прыгнул вслед. Внедряться так внедряться.
– Правильной дорогой идете, товарищи! – донеслось издалека напутствие Вована…
Не советую падать на копчик.
Проверено.
Вторые сутки идем Каменной Сельвой.
Я в уме напеваю мантру, которой научил меня сержант Хрущ.
Она на суржике:
Не журыся, хлопчик,
Що упав на копчик.
Был бы гмызи глоток
Та и сальца шматок.
Нас осталось трое – я, сержант Хрущ и пулеметчик Миха.
Пуля дура, штык молодец – истину эту миротворцы вспомнили слишком поздно.
Сержант ранен, но тащит три самородка – как и все мы.
Идем к Фонтанам Ада – я в авангарде, затем Хрущ, Миха – замыкающий.
Равноденствие. Фонтаны Ада работают в полную силу – и все равно больше двух самородков никому взять не удалось. Не хватило тяги.
А идти в обход к Брюсовой Жиле нет ни сил, ни времени, да и вурдалаки не дадут.
Получается, вся экспедиция принесла шесть самородков осмия, потеряв при этом шесть человек.
Интересно, что скажет Нафочка?
Официальная версия такова: вурдалаки напали на сиротский приют. Отделение миротворцев, случайно оказавшееся поблизости, пришло на помощь. Ценой собственной жизни они спасли детей. Имена павших высекут на специальной мемориальной доске. Сержант Хрущ станет старшим сержантом, пулеметчик Миха – сержантом. Библиотекарю И., который первый заметил вурдалаков и позвал на помощь, вручены именные солнечные часы и портрет Нафочки с собственнокопытной надписью: «Успехов и процветания, дорогой И.!»
Сорок два килограмма осмия, полученных в качестве трофея, поступают в распоряжение фонда Мира Ктулху.
Неофициально же Нафочка собственными копытцами подал каждому по чарке Мавзолейной Гмызи и сказал:
– Выпить и все забыть.
Забыть нужно и то, что осмия мы принесли шестьдесят восемь килограммов.
Говорят, Мавзолейная Гмызь вытворяет с памятью странные штуки.
Просплюсь – увидим.
Второй кусок
Память прояснилась изумительно. Помню, как миротворцы обороняли сиротский приют, как волна за волной рвались на штыки вурдалаки, как с кличем: «Слава Ктулху» гибли наши доблестные воины…
Я плакал – и не стыдился своих слез.
Потом пошарил в сидоре. В баклажке еще оставалась гмызь, правда немного.
Но я уже упоминал: кукина гмызь крепка.
Да еще на старые дрожжи… Все в голове перепуталось: то мы с миротворцами обороняем сиротский приют, то ищем в Саду Камней вход в пещеру Бен-Ладина, где спрятаны самородки осмия.
Сходил к миротворцам. И Хруща, и Миху перевели в далекий гарнизон, где-то под Чавесовкой.
Сходил посмотрел на детский приют. Стоит целехонький, никаких следов оборонительных и наступательных боев я не нашел. И потом, где могилы погибших миротвоцев?
Никто не знает.
Вернулся домой, раскрыл томик любимого поэта:
Нужно, братцы, жить скромней,
Не дразнить зеленых змей
И не думать по ночам
О возмездье сволочам.
Умели же писать прежде! Но увы, сейчас мало кто помнит гремевшего на весь мир Б. Р.
Ясно одно: с гмызью пора завязывать.
Солнце пошло на убыль. Каждый день от западного края кто-то острым ножом отрезает ломтик. И похолодало.
Пришло предписание: украсить дома лозунгами высокой гражданственности в связи с выходом книги Ктулху «Моя Голова Думает За Вас». Кто ее прочитает три раза, познает нирвану. Но читать трудно: Ктулху пишет на древнешумерском.
Народ ходит, мучается. Я – нет. Я быстренько написал белым по синему: «Учение Ктулху всесильно, потому что оно верно».
Удостоился одобрительного хрюканья Нафочки.
Люди повалили толпой. Просят слов. Мне не жалко.
«Наша цель – победа свинячества-поросячества во всей Вселенной!», «Всё во имя Ктулху, всё на благо Ктулху», «Экономика должна быть экономной!» (это особенно кстати в связи с отменой льгот для ветеранов), «Ктулху сказал – Надо, Гвазда ответила – Есть!» – только часть из них.
От гмызи отказываюсь, беру салом, картошкой, сушеными грибами, чесноком. Вот она, польза от чтения, весомая, вкусная польза.
Слишком хорошо – тоже нехорошо. Лозунг, который я отдал учителю словесности за два фунта сала и полфунта сушеных боровиков, очень понравился Нафочке, и это хорошо. Но вот то, что воплощать лозунг в жизнь придется мне, – печалит.
Лозунг таков:
«Я древнешумерский учил бы за то, что на нем пишет Ктулху Великий».
Вот мне и поручено организовать и вести кружок по изучению древнешумерского языка. Так сказать, инициатива снизу поддержана верхами.
Небеса наполнились торжественным гудом. Это с севера потянулись мухи, летящие на зиму в жаркие страны. Мухи сбиваются в такие густые тучи, что меркнет солнечный серп.
Получил депешу из канцелярии Соратников Ктулху: «Приветствуем полезное начинание ждите граммофон пластинками древнешумерского».
Депешу я поместил в рамочку и повесил на красном месте.
Теперь с изучением языка можно не торопиться: в депеше ясно написано: ждите.
Ждем.
Из Гваздевского Попечительского Управления пришла бумага, в которой предлагалось незамедлительно ответить на насущнейший вопрос: кто есть ум, честь и совесть земли нашей? Выбрать полагалось из Краткого Списка Достойных Мужей (ни одна Жена в Краткий Список не попала), дозволялось упомянуть три имени.
Я задумался на одно лишь мгновение. Знал – неправильно отвечу, и библиотека в Гвазде закроется надолго. По слухам, первенствовали в списке Боян, Вован и Таракан, но я на слухи не падок.
Потому написал: Ктулху, только Ктулху и никого, кроме Ктулху.
И так мне захотелось гмызи!
Однако перетерпел.
Ходил по Заболотной поляне, звал Вована. Но – не показался мне Вован. Наверное, потому, что я пришел без подарка. Или обиделся: не его я назвал Наидостойнейшим.
Над болотом зависли два серпа – старого Солнца и молодой Луны.
Осенняя жатва.
Меня потянуло на лирику:
Мухи улетели,
На болотах – слизь,
И крестьяне с горя
Пьют в трактире гмызь!
Солнечный серп стал узким и острым. Скоро совсем исчезнет.
В библиотеку пришел заводтелом поэзии главной и единственной гваздевской газеты «За изобилие!».
Просил стихов к наступлению Гваздевской Ночи, но чтобы непременно бодрых и оптимистичных.
Я дал. Жалко, что ли. Сказал, что это перевод с жабонского:
Кому нужно Солнце,
Когда есть в мире Ктулху?
Природа мудра!
Пришел вечером в библиотеку арап, в смысле негр, то есть афроафриканец.
Старенький, седой, но еще бодрый.
– Добро пожаловать, – говорю.
Он мне:
– Нихт ферштейн, – и листок сует.
На листке ужасным почерком Вована написано:
«Тов. И.! Организуйте подателю сего блата всемерную помощь в изучении русского языка! Дело архиважное! Вован Симбирский (Марусин)».
Я пригляделся к негру и оторопел:
– Маяковский, вы ли это?
Негр уловил слово и залепетал:
– Йа, йа, их бин Маяковский, натюрлих, – после чего заплакал.
Да уж. Воистину, каждому воздастся по его вере.
Сколь ни узок был солнечный серп в последние дни, однако ж он разгонял тьму. Сегодня Солнце окончательно повернулось к Гвазде своей темной стороной, и наступили месяцы Тьмы.
Перед домом поместного поросенка Нафочки зажегся Вечный Огонь. Остальным горожанам приходится пробавляться холодным светом гнилушек.
Я еще в долгие летние дни наготовил лучины, однако пользоваться ею нужно осторожно: указ о прекращении огня никто не отменял.
Сажаю зимнюю картошку. Под лопату. Земля еще мягкая, хотя и стылая, но не сегодня, так завтра придут морозы. Нужно поспеть: огород у меня большой, но запущенный.
Палисадник засею скороспелыми подлунниками. От них и красота, и что погрызть будет.
Работаю споро, благо круглые сутки на небе полная Луна.
После огорода сижу над докладом для населения (очередное поручение Нафочки): «Отчего погасло Солнце и почему светит Луна». Надергал подходящих цитат из работ Птолемея, Коперника, Вована, а больше всего – Ктулху. С нее и начал доклад.
Звучит цитата так: «Уходя, гасите свет!»
Читал доклад на Ночном Съезде Работников Образования. Произвел большое впечатление. Мой труд рекомендовали к постановке на сцене Малого Гваздевского Театра (Большой ставит только балеты, а Средний шестой год как на реконструкции). Правда, доклад придется переписать с учетом требований современной драматургии.
Дали абонемент в литерную ложу – чтобы я лучше проникся духом Сцены.
Сегодня пойду на премьеру, «Ктулху в Мартобре».
Посмотрим…
Спектакль проходил в полной тьме, так что смотреть было не на что, разве на три гнилушки над входом-выходом.
Но послушать – послушал. Играли артисты вдохновенно, с завываниями, я даже подумал – не вурдалаки ль?
Собственно, история классическая: Великий Ктулху в битве за право возглавить Родину по очереди побеждает Юриста, Семинариста и Волюнтариста, после чего хор, олицетворяющий народ, поет торжественно и протяжно: «Малая земля, великая земля, ныне вся твоя, о Ктулху!»
Долгие продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию.
После спектакля меня пригласили за кулисы, на встречу с артистами.
Гмызь у них так себе…
Решение пришло неожиданно: это будет пантомима! Ее можно будет встроить в спектакль «Ктулху в мартобре».
Новаторская мысль осенила меня после трехчасового сидения перед белым листом бумаги. Не пишется? А мы – в обход.
И получилась прекрасная пантомима «Ктулху объясняет Копернику основы мироздания».
Режиссер тоже обрадовался: пантомима в полной темноте – явление, безусловно, новаторское. Обещает, что ко дню примирения Ктулху с Йот-Шагготом пантомима увидит тьму.
Старуха-процентщица Раскольникова перестала давать деньги под залог! Более того, все залоги пропали! Золото, серебро, никель и прочее достояние гваздевцев, отданное ими в залог под грабительский процент, обратилось в мерзкую, дурнопахнущую слизь.
Нафочка заявил, что виной всему мундиальная трансмутация, докатившаяся до Гвазды. Сам-то Нафочка капиталы свои держит в осмиевых самородках, которых эта мундиальная трансмутация отчего-то не коснулась.
Я не Нафочка, но тоже не грущу: все мои активы – это картошка, мясная и молочная. Она тоже уцелела.
Народ сбивается в толпы и ходит по улицам, призывая громить эту самую мундиальную трансмутацию. Мол, каждая трансмутация имеет фамилию, имя и отчество.
Выменял за одну мясную картофелину (самая надежная гваздевская валюта) прижизненное издание капитального труда Вована «Магия и эмпириокритицизм».
Продавший мне книгу (весьма потрепанную и без обложки) не знал, что получасовое чтение вслух сего труда предохраняет дом и окрестности от вторжения вурдалаков минимум на сутки. Впрочем, он был неграмотным…
Шестисотлетняя годовщина примирения Ктулху с Йот-Шагготом (она уже шестьдесят шесть лет, как всё шестисотая) ознаменовалась показом новой версии спектакля «Ктулху в мартобре» на сцене Среднего Гваздевского Театра. Гвоздь премьеры – моя пантомима «Коперник склоняет голову перед Великим Ктулху».
Пантомима сорвала лавину аплодисментов. Стоя скандировали: «Автора! Автора!» – и бросали на сцену мясную и молочную картошку.
Жаль, была абсолютная тьма, и публика не заметила слез благодарности, струившихся по моим впалым ланитам.
Уже и занавес опустили, и зал опустел, а артисты все ползали по сцене, собирали знаки признательности публики.
Потом ее, картошечку, испекли в Каминном Зале и устроили артистические посиделки с танцами, песнями и разговорным жанром.
Я – известен! Меня зовут в Лысогорск! Сам Великий Ктулху пожелал встретиться с создателем пантомимы «Коперник склоняет голову перед Великим Ктулху». Об этом меня известил – с дрожью в голосе – поместный поросенок Нафочка.
– Уж ты не подкачай, не посрами родной Гвазды, – сказал он мне, напутствуя.
Я обещал не посрамить. Вот как только мне до Лысогорска добраться? По ночному времени лошади стоят в стойлах, одни волки по полям шастают. Прежде, знаю, соединяла Гвазду и Лысогорск чугунка, но рельсы давно сняли – на укрепление Периметра. Еще, помнится, летали шумные железные повозки, но после Годины Ржавого Тумана наступила Эра Тишины, и полеты эти прекратились навсегда. Даже не скажу уверенно, были те повозки в самом деле или они лишь поморок, эхо давнего сна.
Тут круглые поросячьи глаза Нафочки стали еще более круглыми (возможно ль?), и он сказал:
– Великий Ктулху посылает за тобой Черный Дирижабль. Он прибудет в Волчью Дубраву сегодня около полуночи.
Будь готов!
– Всегда готов! – ответил я старым гваздевским откликом.
Итак, я лечу!
В небесах тихо, лишь мерный рокот паровой машины нарушает вселенский покой.
Со мною из Гвазды летит еще один человек, знатный пчеловод Коля. Он так и представился – буквально. Так, мол, и так, знатный пчеловод Коля. А вот зачем ему в Лысогорск – не сказал.
Он меня развлекает, потому что для Коли этот полет не в диковинку. Два раза в год воздухоплавает из Гвазды в стольный град и обратно.
– Гляди, библиотекарь, видишь, внизу чернеется?
В иллюминатор я увидел сплошную мглу.
– Мы пролетаем губернию медопутов.
– Кого-кого?
– В неизъяснимой мудрости своей Великий Ктулху дал людям урок: каково жить без него.
– И?
– И вот что получилось, – пчеловод Коля печально улыбнулся.
– Что? – из вежливости продолжал спрашивать я.
– Были люди как люди, а превратились в медопутов.
– Но кто они такие – медопуты?
– Те, кому путы слаще меда. – Коля второй раз печально улыбнулся.
И улыбался до прибытия в аэропорт Вурдалаково…
Я все еще в Вурдалаково. В карантинном бараке. На всякий случай – вдруг я вурдалак? Должно пройти два полнолуния, прежде чем позволят предстать пред очами Великого Ктулху.
Знал бы – оставался в Гвазде. Да только думаю, никто б меня там не оставил.
Тараканы здесь размером с добрую кошку. По ночам поют песни, но пристойно.
Староста барака намекнул, что можно получить сертификат об отсутствии вурдалачества за пол-унции осмия.
Чего ж они сразу не сказали, возмутился я.
А все равно, ответил староста, у Ктулху разлитие магмы, и он даже у посла Проплюгавии почетные грамоты не взял, хотя помочь обещал крепко.
Я-то думал, я-то мечтал…
Никакой персональной аудиенции. Просто встреча Великого Ктулху с агрономами человеческих душ. Массовое мероприятие. И речь от имени Ктулху читал вовсе не Ктулху, а его правая нога. Или левая, поди разбери: лысый, усатый, ростом невелик…
Встреча имела место быть в Малом Лысьегорском подземелье. Светили гнилушки, некоторые на стенах, а некоторые – на лацканах пиджаков приглашенных. Это, оказывается, тоже ордена такие – гнилушечные. Обладатели их и сами едва ль не светились…
Выступление было коротким, как песня петуха: похолодание, вместе с потемнением, пришло всерьез и надолго. Топлива же хватит не всем. В этих условиях важно не сеять панические настроения, а мобилизовать массы на новые свершения. Великий Ктулху разработал план, но, конечно, раскрывать его не будет, поскольку народу его все равно не постичь. Наше дело – ободрять народ, внушать оптимизм и говорить, что за Периметром все гораздо, гораздо хуже.
Всем ясно?
Зал ответил дружными продолжительными аплодисментами.
Лысый с кафедры взором проникал в души, а потом возьми и скажи:
– Вот вы, гражданин, да, да. Вы, в сером свитере, не оглядывайтесь. Что вы скажете людям, если вернетесь отсюда?
Я бодро отрапортовал:
– В морозах наша сила! Даешь Заполярье в каждый дом!
– Молодец, – похвалил меня лысый. А остальные глядели с завистью. – Значица, действуйте…
И вот я лечу в Гвазду уже знакомым Черным Дирижаблем.
– Неба, неба не зацепи, – сказал капитан в переговорную трубу; на правах Оправдавшего Доверие я трапезничаю за капитанским столом.
Вот я и опять дома!
За дни моего отсутствия он изрядно выстыл: топить-то было некому. Чугунные секции прежнего центрального отопления еще третий год сняли – металл нужен для укрепления Периметра! Взамен него я поставил грелку. В связи с правительственным распоряжением огня не разводить гваздевцы топили по-жидкому: в котел с водой (каменный котел, каменный!) бросали угольный брикет, добавляли бутыль смеси номер один, а через час – смеси номер два. Начиналась медленная химическая реакция, и температура в котле держалась в сто двадцать два градуса шкалы Фаренгейта (велено считать температуру отопления в Фаренгейтах, чтобы теплее было). Брикета обыкновенно хватало на трое суток, но так как я отсутствовал много дольше, реакция давно угасла.
Не беда! Я принес из проруби водицы, бросил фунтовый брикет угля, добавил смесь один, смесь два и, поджидая реакции, согрелся гмызью. Тот, кому выпало предначертание выполнять заветы Великого Ктулху, просто обязан пить гмызь!
Гвазда исторически располагается в лесостепной зоне. Исторически – потому что за два последних века от леса мало что осталось. А то, что осталось, прошлым годом подмели тайтянские лесорубы. Очень им наше дерево мило. И платили златом-серебром. Правда, как оказалось, всё злато трансмутировалось в слизь, однако окрест Гвазды ни бора, ни даже одинокой сосенки теперь не встретишь. Кое-где, правда, остались кусты терна да можжевельника, вот на можжевеловых веточках некоторые любят гмызь настаивать. А иногда в котел кидают – якобы для запаха.
Так вот, пока я в Лысогорске указаниям Великого Ктулху внимал, и последние кусты извели. Но не на гмызь, а тайком-таки зажигают огонь и греются.
Нужно сказать, морозы стоят небывалые.
Поместный поросенок Нафочка приказал градусники перевернуть, и теперь чем холоднее, тем столбик термометра выше получается. Остроумное решение.
Нужно ли говорить, кто подал эту идею Нафочке?
Третий кусок. Магория
Гулял по Заболотной Поляне, но не встретил ни одного шуршавчика. Видно, крепко промерзла земля.
Да и я промерз тоже.
На обратном пути увязалась за мною девушка – мол, пусти, дядя, переночевать, не пожалеешь.
А я пожалел – ее то есть. Иди, говорю, к ведьме Куке, у нее тепло. Накормят, напоят, спать уложат в покойном месте. Как же, дядя, так вот за здорово живешь и примут на постой, говорит девушка. За здорово живешь, может, и не примут. А ты ведьме денежку дай – и протянул девушке полтинник, что в честь смерти Вована отчеканили еще в прошлом веке: рабочий, перековывающий меч на орало. Девять граммов чистого серебра.
Девушка взяла было денежку, но едва монета коснулась ее ладони, как она – девушка, естественно, а не монета – заорала, да так громко, что листья с единственного в округе заповедного дуба мигом осыпались, не дожидаясь января. Хорошо отковал рабочий орало.
А девушка метнулась в овраг, где и скрылась. Бедняжка была вампиреткой.
Подобрал я свой полтинничек, вытер о полу шинели и побрел домой…
Нынче беседовал с трактористом Иваном о жизни. Рассказал давешний случай с вампиреткой.
– А я бы ее не прогнал. Домой бы отвел, – сказал Иван.
– Но ведь того… Помрешь к утру.
– Пусть. Все одно осталось недолго. Так хоть своей волей, и без мук, даже наоборот. А теперь придется – от стужи и голода. Еще до людоедства дойдем, помяни мои слова.
– С чего бы?
– С того. Мороз сегодня какой?
– На улице или в доме? На улице минус тридцать два, в доме – у грелки плюс четырнадцать, подальше плюс восемь, на постели – плюс четыре. По Цельсию. – (С Иваном можно без обиняков, человек проверенный.)
– И долго ты думаешь протянуть – при плюс четырех? Или даже плюс восьми? А сколько будет, когда на улице все пятьдесят стукнет?
– Так уж и стукнет.
– Непременно стукнет.
– Через восемь недель должно Просветление наступить. Опять выйдет солнышко, сначала краешком, а потом и засияет в полную меру.
– Кабы… Знаешь, сколько осенью я земли вспахал? Ноль. Трактористом меня по привычке кличут, а где мой трактор? А хоть бы и нашелся – солярки-то ни капли не сыщешь.
Положим, насчет солярки Иван ошибался, знаю я заветное местечко, где тонн шесть ее хранится до лучших времен, но по большому счету что такое шесть тонн для Гвазды?
– И вообще, – продолжил Иван, – есть у меня предчувствие: никакого Просветления больше ждать не приходится. Уж лучше с вампиреткой…
Предсказания Ивана сбываются с угрожающей скоростью. Пятьдесят не пятьдесят, но сегодня поутру мороз был минус сорок два.
Я пошел по воду к проруби – так пришлось рубить наново. Лед уже на полметра толщины.
И в небесах неладное. То ли гром вдали грохочет, то ли еще что. Может, Ктулху сердится.
Ни Солнца, ни Луны, лишь несколько ярких – ярче Венеры! – звездочек, не означенных ни в каком звездном атласе, разгоняют днем тьму. Ночью же и звездочек никаких…
В печурку закладываю двойную порцию угля. Иначе никак.
На рассвете ходил по воду к Принцессиному колодцу. Колодец был отрыт в девятнадцатом веке по приказу принцессы Елены Максимилиановны Ольденбургской, которая не желала пить ту же воду, что и вонючие мужики. Потому прорыли его аж до слоев девонского периода. Глубокий получился колодец, и крутить ворот, чтобы достать ведро, в двадцатом веке желающих не находилось. А в двадцать первом уже и цепи-то никакой не было.
Но у меня есть нейлоновый трос – память о Мишке-Альпинисте, – и я решил попытать счастья – если под счастьем считать чистую воду.
Действительно, вода в колодце не замерзла. Но самое интересное случилось потом, когда я ведро поднял.
Из глубины четко и ясно послышалось: «Аич Букурешт», после чего около десяти секунд была слышна веселая народная музыка.
Затем она стихла.
Стоять и дожидаться не было сил: мороз под утро достиг обещанных Иваном пятидесяти градусов.
Я быстренько побежал домой.
Вода и в самом деле знатная. Вкусная. Я даже чай заварил, тайком разведя спиртовку (вместо спирта, разумеется, налил гмызь).
Чай был грузинским…
Меня опять вызвали к Нафочке. Я почистился, причесался, переменил носки – в общем, приготовился.
Нафочка встретил меня неласково – гмызью не поил, к печи не сажал. А жаль – у Нафочки печь голландская, топится угольными брикетами в огне, а не в бродильном чане. Ему можно, он же Поместный Поросенок.
– Ты, – говорит, – в стихах разбираешься?
– Работа такая, – отвечаю.
– И всех стихоплетов наших, поди, наперечет знаешь?
– Всех не всех, но – знаю.
– Так скажи, кто мог написать сии гнусные вирши? – И он просто-таки бросил в меня листок ученической тетради в косую линейку.
Листок не камень, далеко не полетел, и я едва успел его перехватить, прежде чем он упал на паркет.
Печатными буквами кто-то написал следующее:
Между Канадой и Монголией
Расположилась Алкоголия!
Ее лапландские олени
Хотят поставить на колени.
Но Алкоголия визжит:
– Я не желаю! —
И – лежит.
Спокойно поднял я глаза на поросенка.
– Что ж тебе, душа моя, в стихах не нравится? – (Со времени паломничества в Лысогорск я не церемонюсь, и ежели кто со мною на «ты», я отвечаю тем же.)
– Так ведь это поклеп на Нашу Великую Родину!
– Это почему?
– Почемууууу… – передразнил Нафочка. – Вот, гляди, грамотей! – И он показал на глобус, стоявший сбоку на подставке. – Вот тебе Канада. Вот – Монголия. А кто в середке, а? Соображаешь?
– Это у тебя, Нафочка, от изрядной любви к Отчизне, – ответил я. – Вот и все помыслы только о ней, о нашей дорогой Гвазде. А ты пойди по меридиану в другую сторону.
– Как – в другую?
– А просто. Глобус-то круглый, верно?
– Да, – не мог отрицать Нафочка.
– И потому смотреть нужно во все стороны. Идем по меридиану, и что видим?
– Что?
– Супостатные Американские Штаты, вот что! А потом – Мексика. И Бразилия. Но я все-таки думаю, что поэт подразумевает супостатов, ибо Америка и Алкоголия начинаются на одну и ту же букву. А наша отчизна ну никак на «А» не начинается.
– И то верно…
– Значит, стих этот направлен против супостатов и потому – патриотичен.
– Ты уверен?
– Я, душа моя, предполагаю. Впрочем, если от Ктулху поступило указание считать нашу Родину Алкоголией, тогда я умолкаю. Поступило, а, Нафочка?
– Нет, – вынужден был признать поросенок.
– Тогда и печалиться не о чем. Как можно считать Гвазду Алкоголией, если гмызь, согласно последним научным данным, вовсе не алкоголь, а биологически адаптирующее добро, суть БАД? А вот всякие бурбоны, бербоны, виски и джины, которые в ходу у супостатов, – чистый алкоголь. Они ж этот виски с утра до ночи хлещут, разве нет?
– Хлещут, – после едва заметной паузы подтвердил Нафочка.
– Ну, тогда, я полагаю, вопрос исчерпан?
– Наверное.
– Ну а поступят какие указания оттуда – я указал пальцем в зенит, – тогда и думать будем. А сейчас чего тревожиться? Мы все под колпаком Великого Ктулху.
– Ты… Вы то есть… Уже знаете? – побледнел поросенок.
– Что это с тобой, Нафочка? Как не родной. Мы ж с тобой с первого класса дружим, и вдруг «вы»…
– Прости… Это я от неожиданности.
Потом было и место у печи, и гмызь тройной очистки, и грибочки, и рыбка, и все, что полагается (естественно, свинины у Нафочки не подают).
В общем, назад я шел сытым и адаптированным.
Интересно, чем это я так поразил Нафочку?
Все время кажется, будто на чердаке кошки скребут. Хотя кошки у меня никакой нет, да и вообще в последнее время видел я их мало. Да совсем ни одной.
Поднимался на чердак. Ничего.
А – кажется. Слуховая галлюцинация? У одного на душе скребут, а у меня на чердаке.
И даже если я выйду из дому, нет-нет да и послышится неприятный, царапающий звук. Наверху.
Морозы больше не страшны! Правительство приняло решение о борьбе с изменениями климата путем массовой гмызитизации населения. Постановление развешено на дверях всех присутственных зданий Гвазды.
Человек на три четверти состоит из воды. Вода замерзает при нуле Цельсия (тридцати двух градусах по Фаренгейту). Потому при температуре окружающей среды около нуля ощущается дискомфорт, а длительное нахождение на морозе чревато отморожениями. Гмызь же замерзает при девяноста градусах ниже нуля Цельсия (а по Фаренгейту – и вымолвить страшно – аж минус ста тридцати!).
Поэтому при замещении воды на гмызь организм легко приспособится к самым лютым морозам. Лысогорские ученые установили, что ежедневный прием «Лысогорской Особой» гмызи в количестве семисот миллилитров при полном отказе от воды позволит за один месяц стать новым человеком.
Производство гмызи будет налажено в кратчайшие сроки, первые партии ее поступят в массовую продажу уже на будущей неделе. Цена будет вполне доступна для большинства населения, меньшинство же сможет (после необходимых формальностей) получать «Лысогорскую Особую» в специальных гмызераздаточных пунктах.
«Лысогорская Особая» на вкус омерзительна. Воняет ацетоном и нашатырем.
Но стоит недорого, и народ – пьет. Говорит, глушит почище динамита.
Я пью чай…
Готовят «Лысогорскую Особую» из полярного вереска, воссозданного генетиками Гмытищенского селекционного института. Поступило распоряжение – сеять полярный вереск повсеместно.
– Ну, дождемся весны, – начал было я, но тракторист Иван оборвал:
– Не дождемся. А сеять можно прямо сейчас. И землю пахать вовсе не нужно. Рассыпал семена, и всё.
Действительно, так и было написано в прилагаемой к трем мешкам семян брошюре. Мешки эти получил Нафочка и, естественно, уделил и мне толику.
Я – так, для интереса только – рассыпал семена на огороде. Зима стоит лютая, а снега почти нет. Падает иногда сверху сущая ерунда. По щиколотку и нападало…
Ночью постучали в окно.
Я отодвинул занавеску. Вован! Лицо восковое, взгляд пронзительный.
– Холодно, странничек, холодно! П-п-пусти погреться! – жалобно простонал он.
Вообще-то, я знал, что бывает с теми, кто пускает погреться возвращающихся. Но уж больно вид был у Вована жалостный. И дрожал он – зуб на зуб не попадал.
А главное – мне передалось настроение Ивана, мол, состояние духа бодрое, идем ко дну.
Я и пустил.
– Время сейчас архиморозное. Вчера было рано, а завтра будет поздно. – Вован подсел к печурке.
Я угля не жалею (получил в подарок две дюжины брикетов), и потому у печурки была просто Африка – плюс восемнадцать по Цельсию, что по Фаренгейту, считай, шестьдесят пять.
– Угощай, раз пригласил, – продолжил Вован.
– Гмызь будешь?
– Эту… Лысогорскую, что ли? – его передернуло.
– Кукину.
– Кукину буду.
Я налил граненый стакан, и Вован немедленно выпил.
– А закусить?
У меня в уголке стояла фунтовая банка красной икры. Как раз на этот случай (вообще-то, я берег ее для другого, вернее, для другой, но выбирать не приходилось). Вован очень любит икру. Детство Вована прошло на Волге, в Вовановске. Отец был начальником областного отдела народного образования, и потому купцы и прочий элемент презентами его не обходили, а икры в то время на Волге было изрядно. Вот папенька и кушал большими такими ложками. А детям не давал, детей держали в строгости. Я подозреваю, что именно поэтому дети такими и выросли – со страстным желанием изменить положение вещей и самим кушать икру вдоволь. Вовану это удалось, я сам читал архивные документы с требованиями икры не менее двух фунтов в неделю для вождя мирового проползариата. От икры-де мозги становятся еще гениальнее.
Но вслед за икрой пришел и дед Кондратий. Впрочем, это дело давнее…
Икра Вована взбодрила и насытила, он сердечно поблагодарил меня и ушел в ночь – проектировать новые подкопы, по которым поползут все униженные и оскорбленные, а потом разом выскочат из-под земли, и ужо тогда начнется.
Вот только морозную землю рыть трудно…
Заходил в библиотеку местный пилюлькин Кудряш. Просил что-нибудь интересненькое, детективчик там или фантастику. Между прочим, сказал, что завтра лекарня списывает ртутные термометры.
– Это почему?
– В них отсчет начинается от тридцати двух градусов Цельсия. А сейчас, в связи с всеобщей гмытизацией, редко когда до двадцати доходит у пациентов. И это только начало…
Был курьер от Нафочки. Оказывается, у поместного поросенка возник вопрос: как будет правильнее, «гмызитизация» или «гмытизация». В директивных грамотах то так напишут, то этак.
Я подумал и ответил.
Через час курьер вернулся и принес большой картонный ящик «Гмызи Лысогорской».
– Новогодний дар от поместного поросенка. Распишитесь, пожалуйста.
Когда он ушел, я распаковал подарочек.
Вместо гмызи в ящике оказались брикеты угля – и приглашение на званый ужин, который состоится завтра.
Скоро заря (это если по часам; на самом-то деле у нас круглосуточная тьма), а я всё не могу уснуть.
Нафочка на званом ужине провозгласил, что Свиняче-Поросячий Союз собираются распустить волею Ктулху. А вместо него создадут Поросячье Движение или Поросячье Движение Реформаторов, сокращенно ПДР. Но это неточно. Я сразу подумал о том, что в истории нашего края существовавшие давным-давно, во времена Вовановой молодости, социал-революционеры именовались эсерами, конституционные демократы – кадетами. Интересно, как, исходя из языковых традиций, будут звать членов этого самого Поросячьего Движения или даже Поросячьего Движения Реформаторов?
Подумал, но вслух не сказал.
И правильно, потому что после этого заявления и бурных аплодисментов Нафочка объявил о неформальной части – гмызи с закусками под песни и пляски гваздевских цыган.
Всё бы хорошо, но душу царапает, а что царапает, не разберусь. То ли слова Нафочки, сказанные после очередной стопки гмызи, о том, что он подумывает, не уехать ли ему за Периметр, в Свинляндию, а то уж больно по солнышку соскучился. То ли странные звуки, доносящиеся с небес. То ли тьма давит сильнее, чем неделю назад.
Не знаю.
И кстати, почему это в Свинляндии солнышко? Я понимаю, другая конституция, – но другая астрономия? Как такое возможно?
Вован словно услышал мое недоумение и написал брошюрку «Ктулхуизм как высшая стадия империализма» В ней он утверждает, что государство наше действительно находится под колпаком Ктулху. Вернее, под куполом Ктулху.
А дело было (по Вовану, естественно) так: в стародавние времена водились в земле нашей – то есть буквально в земле – некие волшебные субстанции Нефть и Газ. Их по трубам выкачали в супостатские страны. В результате образовались огромные пустоты. А поскольку природа пустоты не терпит, завелись под землею вурдалаки, кобеасы и прочие прежде экзотические существа.
Когда Нефть и Газ иссякли, стали супостатам создавать электричество, для чего всю поверхность нашей страны покрыли солнечными батареями. Покрыли опять же в буквальном смысле: над краем воздвигли купол, а уж на этом куполе и разместили сплошь миллионы квадратных верст солнечных батарей. Поначалу часть полученной энергии шла на создание иллюзии Солнца, Луны и звезд, но со временем звезды осыпались, а солнце поломалось, и решено было обходиться без них. Потому предстоит нам всем жизнь во мгле.
Дальше, как водится, шли обыкновенные вовановские призывы разрыть до основания.
Прочитал я брошюрку (отпечатанную, кстати, в тех же супостатских странах) и хотел было посмеяться, но вспомнил, как нервно отреагировал Нафочка на мои слова о колпаке Ктулху.
М-дя… Паранойя заразительна.
Вереск-то я посеял, но не абы как. Стоял у меня в саду пластиковый тазик почти античных времен, на треть засыпанный землицей, в него-то я и бросил две дюжины семян.
А сегодня глянул – поднимаются вверх бледные побеги. Более всего они напоминают ростки проросшей к июню в подвале картошки.
А у других – растут дружно по всему огороду.
Всюду, стало быть, жизнь.
Чую, следующим этапом ктулхулизации сельского хозяйства будет создание артельных гмызекурен: из Полярного Вереска будут гнать «Лысогорскую Гмызь».
Тем более что глашатаи сообщили – в помощь братским закалитникам, мерзнущим без мудрого руководства Ктулху, послана гуманитарная телега «Лысогорской»…
Народ встретил сию вещь без восторга. Даже ропщут – самим, мол, гмызи не хватает.
Но ропщут тихо. Можно сказать, неслышно.
Кабы я не умел читать в сердцах, то и не узнал бы ничего.
Четвертый кусок
Взял вареной картошки (мясной) в термосе, горячей гмызи в другом термосе и пошел гулять – куда глаза глядят.
Глядели они в степь, но видели недалеко – тьма ведь.
А мне далеко и не нужно.
Шел, разгоряченный гмызью, верст не считал и орал во все горло «Степь да степь кругом!». Вурдалаков отпугивал. Или приманивал. Мороз ли тому виной или голос мой противный, но никаких вурдалаков мне не встретилось. Я уж совсем было решил лечь под ближайший сугроб, допить гмызь, доесть картошку и уснуть навсегда, однако сугробы всё как-то не попадались. Малоснежно.
Зато попался мне железный столп. В поперечнике – две сажени. А в высоту и не углядишь сколько. Спиралью поднималась по боковой поверхности столпа лесенка – узенькая, с два вершка. Конечно, никаких перил и ограждений. Со стороны столпа, впрочем, тянулись скобки, за которые можно было держаться одной рукой.
Почему бы и не подняться?
Первые метры дались тяжело – тянуло к земле, я дважды чуть не сорвался. Сорваться с трех метров глупо. Другое дело – с тридцати, но еще поднимись, до тридцати-то.
Я поднялся – крепка кукина гмызь.
И вдруг почувствовал, что дальше ноги сами несут. Восходящий гравипоток!
И не успел протрезветь, как поднялся на пару верст.
Открыл люк – и оказался по ту сторону Колпака Ктулху!
Мне повезло – по ту сторону Колпака была ночь. Поначалу-то я расстроился – стоило подниматься на эту верхотуру из нашей гваздевской тьмы. Но потом (вернее, уже сейчас) сообразил: будь над Колпаком солнце, я бы ослеп. Пусть временно, но и того бы хватило. А еще в небе светил месяц, который я в первые минуты принял за ущербное солнце, – опять же отвычка тому причина.
При свете месяца поверхность Колпака напоминала шагреневую кожу, но долго рассматривать ее я не смог: над горизонтом показались вальки и, свистя и ругаясь, устремились ко мне. Говорят и пишут, что вальки интересуются лишь душами павших героев. Мне вроде бы бояться было нечего – во-первых, я не герой, во-вторых, еще жив. Но уж больно они были стремительны, вальки эти. Вдруг у них перебой с героями и потому сгодится и простой смертный? Я еле успел спуститься в люк и закрыть за собой крышку.
Вальки грозили, стращали, взывали к сознательности, но я на бабьи уловки не поддался и быстренько начал спускаться. У земли валькам не разгуляться – гваздевский дух, Гваздою пахнет, а запах этот валькам не по нутру.
Пусть от валек удалось удрать, но до дому я бы все равно не добрался – больно далеко ушел. Спасли меня два обстоятельства: во-первых, Кука гонит гмызь на совесть, каждый глоток опаляет нутро всерьез и надолго. Во-вторых, я подобрал на Куполе гальку, очень похожую на обыкновенную, но, в отличие от нее, – теплую. Причем тепло распространяется на два вершка в каждую сторону. Я положил гальку во внутренний карман куртки, тем и жив. Верно, нагрелся камушек на Куполе. А может, из космоса его принесло?
А вдруг он радиоактивный? Но подобные вопросы стали приходить в голову только сейчас, когда я добрался до дому, кинул в котел брикет, сварил картошечки, поел и успокоился – для новых тревог.
Счетчик Холодкова-Гейгера, впрочем, молчит. То ли неисправен, то ли никаких радиоактивных лучей галька не испускает.
Пришел тракторист Иван.
– Тепло у тебя, – говорит.
– Сердце горячее, – отвечаю.
– Я… Вот, принес… – Иван смущенно протянул мне старинную школьную тетрадь в косую линейку.
– Опять стихи? Знаешь, сколько я страху из-за твоей «Оды Алкоголии» натерпелся? Меня Нафочка и так и этак пытал, подавай, мол, ему автора.
– Это не стихи… Это в другом роде.
– Знаю, в каком другом.
– Ты почитай, почитай… – И Иван поставил полуштоф гмызи.
– Это что?
– Не видишь? Гмызь.
– Лысогорская?
– Обижаешь. Кукина.
– А по какому случаю?
– Да так… Для разогрева мозгов.
Мы разогрелись (я было давал слово не пить, но затянувшаяся Тьма отучила от легкомысленных зароков).
Я начал читать.
«Тридцать четыре года и два месяца тому назад свершилось эпохальное событие. Историки и прочая ученая братия должно быть, помнят, хоть и скрывают, что в тот день, 15 декабря 1988 года, первый и последний полет осуществил отечественный космоплан „Буран“. В газетах, которые в те далекие времена читать было не только дозволено, но и обязательно, подчеркивалось, что полет был осуществлен в автоматическом режиме и на борту космоплана не было ни души. Эта деталь настойчиво повторялась вновь и вновь, дабы в общественном сознании утвердилась как факт. Но поскольку сознание моего кума Соломона Нафферта и тогда было отнюдь не общественным, он засомневался и провел собственное расследование. Результат объяснил всё, в том числе и причину, по которой „Буран“ более не покидал поверхности нашей планеты. Не покидал, потому что миссию свою выполнил раз и навсегда!
Взлетел он в тот день действительно без единой души на борту.
Но приземлился, неся на борту наше будущее.
На „Буране“ был сам Ктулху!»
Я оторвался от рукописи.
– И зачем ты это пишешь?
Вместо ответа Иван налил гмызи себе и мне.
Что ж, достойный ответ.
Не знаю уж отчего (впрочем, догадываюсь), но детей в Гвазде мало. Не заживаются дети-то.
Скептики считают, что Гвазда опустеет лет через сорок и безо всякой Тьмы и Мерзлоты. Демографический коллапс – по-умному.
Но правительство в очередной раз скептиков посрамило: ради охраны детства и материнства освоена «Лысогорская детская гмызь» и «Лысогорская дамская гмызь» – в оригинальной упаковке с сургучной печатью на горлышке.
Основные компоненты, правда, прежние – опилочный спирт, ацетон, нашатырь и легкая вода.
По Гвазде поползли слухи – с Нафочкою неладно. С Нового года поместный поросенок не показывается на людях. Говорят, заперся на все замки и сидит в одиночестве. Почему – нет никаких предположений.
Может, тоскует о Свинляндии. Может, сошел с ума. А может, просто на Черном Дирижабле отчалил в Лысогорск, а нам и знать о том не положено.
Все допытываются у меня. Будто я знаю.
Да, я учился с Нафочкой в одном классе, но тогда он был не поросенком, а обычным мальчиком. Правда, и тогда у него уже проглядывали черты поросенка, но это вижу сейчас, сегодняшними глазами циничного библиотекаря.
– Народ в Лисьенорской волости копал яму, глубокую, копал – и наткнулся на каменную трубу, – принес новость тракторист Иван.
– Каменную?
– Ага. Вроде римского акведука. Только это оказался не акведук, а салопровод.
– Откуда и куда? – спросил я.
– Что – откуда? – не понял Иван.
– Откуда, собственно, проводили сало по этому римскому акве… то есть салопроводу, и куда оно шло?
– Проводили, верно, из Свинляндии, а вот куда – не знаю. Должно быть, к западу от Периметра. Да не важно. Народ мигом смекнул, что к чему, и сало ведрами таскал, мешками, бадьями – кто во что горазд. Им, салом, греться хорошо. Изнутри. А там, за Периметром, недовольны – упало, понимаешь, давление сала.
Ктулху рвет и мечет. Велено Нафочке навести порядок, а не то его, Нафочку, самого… в возмещение ущерба. Вот он, Нафочка, и тоскует.
– А порядок почему не наводит?
– Наводит, отчего ж не наводит. Только Гвардия, разогнав народ, сама не будь дура, сала потаскала… Таких, как Нафочка, сотни не хватит.
Ночью земля вздрогнула, а спустя пару минут донесся низкий гул. То рубль упал с Купола Ктулху, упал и раскололся на тысячу щепочек.
Хорошо, угодил прямиком в Упырячью Падь. А кабы на Гвазду рухнул?
С завтрашнего дня, помимо денег, для покупки «Лысогорской» нужно будет предъявлять справку о сдаче полярного вереска. Заготконтора открылась на месте бывшего Дома культуры.
Норма сдачи – центнер в месяц. Для января и февраля сделали исключение – можно сдавать по три кило в день. Пустяки. Вереска столько, что накосить три кило – дело если не минутное, то на четверть часа максимум. Впрочем, мне-то что? Я «Лысогорскую» не пью.
За приветствие «Слава Ктулху! – Воистину слава!» из канцелярии Нафочки я получил четверть натуральной гмызи. Кука марку держит.
Принесли повестку, мол, пора на митинг. От библиотеки велено представить не менее трех человек.
– А об чем речь? По какому, извиняюсь, поводу собирают люд? – спросил добродушно я (после кукиной гмызи я обыкновенно добрею процентов на шестьдесят, согласно градусу).
– По поводу Поросячьего Движения.
– А за здравие или за упокой? Лозунги какие писать?
– Лозунгов никаких не нужно. Дадут, если потребуется.
Вестник ушел, а я остался, гадая, где мне взять еще двоих: библиотечный штат со времен Капремонта ограничен одним мною, и то на полставки.
Но тут зашел тракторист Иван, за ним зоотехник Селифан, оба безработные и потому неорганизованные. Я их и организовал – сначала на троих, а потом на митинг.
Про Поросячье Движение ни слова. Говорили о том, что нужно животы положить на ремонт Купола, – раз, и славили Ктулху, который даровал нам в куполе трещины, дабы стало светлее, – два. То, что первое противоречит второму, никого не смущало: народ усиленно пьет «Лысогорскую»…
Листая старые газеты, я вспомнил, что Ктулху прежде был многоглавцем. Головы интриговали, заключали меж собой союзы «против», и в итоге их, голов, съевших всех остальных, осталось две. Надолго ли? Или это – устойчивая пара?
Ввели новый налог в пользу бедных, чтобы каждый мог пить «Лысогорскую» в гмызепитейных пунктах. Брать его, разумеется, будут тоже с бедных.
Заплатив налог, каждый наляжет на «Лысогорскую», стараясь хоть как-то возместить потери, и тем приблизит всеобщую гмызитизацию населения.
К нам приехал Иван Гельсен, будет рассказывать о новом способе истребления вампиров – простом и общедоступном.
Жду лекции с нетерпением.
Ваня Гельсен поведал о том, как, выпив впервые мерзавчик «Лысогорской Особой», он шел по лесу в блаженном состоянии. И тут на него напали вампиры! Но, вкусив крови, изрядно сдобренной гмызью из полярного вереска, нечисть скончалась в страшных судорогах. Следы от укусов зажили очень быстро, а главное, никаких последствий тот случай не вызвал. Ваня даже показал справку от комиссии по чистоте крови: вампирячьих телец в анализах не обнаружено.
Вся остальная лекция свелась к восхвалению «Лысогорской» с примерами, как бабушка Ладушка выпила дамской «Лысогорской Гмызи», в поле на нее напал вампир и скончался в судорогах. Затем внучка Пампушка выпила «Детской Лысогорской», на нее напал вампиреныш и скончался в страшных судорогах. И так далее и тому подобное… Без вариаций. В страшных судорогах.
На выходе продавалась «Лысогорская Особая Специальная» в затейливой бутылке. По цене много дороже кукиной.
Некоторые купили и тут же, за углом, распили. Однова живем!
Потом пошли на гмызераздаточный пункт и добавили уже «Лысогорской Общедоступной». А уж совсем потом отправились искать вампиров.
Я же зашел к ведьме Куке и взял полуштоф.
И привычнее, и дешевле, и вампиров искать я сегодня не настроен.
По личному указанию Ктулху сегодня проводились гонки поместных поросят. Мы, ясное дело, переживали за Нафочку. И Нафочка не подвел! Прибежал третьим, впереди лишь Особо Доверенные Хрюнди.
Он бы и Особо Доверенных обогнал – но нельзя. За подобное можно и пятачка лишиться.
На Гваздевскую стужу нашелся покупатель, некий супостатный миллиардер-изобретатель. Зачем ему стужа – неясно, но с завтрашнего дня по миллиону кубометров морозного воздуха будет поступать куда-то далеко. Или по десять миллиардов – деталей сделки не знает даже Нафочка, который и рассказал мне новость.
Началось! Где-то задул огромный вентилятор и погнал наш морозный воздух незнамо куда. Вместо него из-под земли повалил воздух не то чтобы горячий, но все-таки не минус семьдесят. Я вспомнил школьную физику и теперь полон мрачных предчувствий.
Предчувствия меня не обманули!
Теплый воздух, насыщенный парами воды, поднялся к Куполу и там охладился. Вода сконденсировалась и замерзла, получились сосульки. И теперь сосульки падают с Купола!
Всем рекомендовано прятаться в погреба, а выходить только под стальными зонтами.
Да где ж их взять?
Сосульки продолжают падать, но выяснилось, что падают они не хаотично, а на определенные места. Преимущественно отхожие. Вероятно, это связано с рельефом Купола: вода бежит по каким-нибудь укрепляющим ребрам, где и намерзают сосульки.
Утром трехметровая сосулища угодила аккурат в общественный нужник северо-восточного района Гвазды. По счастью, в нем никого не было: простота и народность нравов позволяет гваздевцам опорожняться где угодно – во дворах, в подворотнях, да хоть и на улице.
Это и позволило обойтись без человеческих жертв.
Ледопад продолжается. Целые улицы стали опасными для жизни – те, что расположены под швами и трещинами Купола Ктулху.
По счастью, мне повезло – надо мною Купол гладкий.
Но народ ропщет – пока в подвалах и шепотом.
На днях тракторист Иван приходил и спрашивал дорогу к Опоре Ктулху – той, по которой я поднимался на Купол.
Я рассказал, но предупредил о вальках.
Вид у тракториста Ивана был потрепанный – царапины, ссадины, синяки.
– Вальки? – спросил я.
– Нет. Укорытники. Но тоже крылатые, так что большой разницы нет – Иван достал из кармана пузырек, в котором бесновался укорытник – серый, чешуйчатый, и правда с крылышками.
– Разница есть. Валька – она поболее тебя будет, а этот с таракана.
– Зато их, тараканов, не счесть. Налетели, и давай кусаться, щипаться, плеваться. Еле спасся.
Иван ушел, оставив укорытника мне – для опытов.
Укорытника я поместил в пустой штоф темного стекла с навинчивающейся стальной пробкой. На всякий случай.
Он попищал немножко, потом угомонился. Ну, думаю, сомлеет. Ан нет, не сомлел. Сегодня у него в бутылке уже и стол, и кресло, и три телефона на столе. Все взято будто из воздуха. Будто – потому что еще Михайло Васильевич знал, что если где-то прибыло, значит в ином месте и убыло.
И точно: крохотный золотой розенкрейц, что подарила мне когда-то фея, вдруг превратился в медный.
Укорытник обзавелся дачей-дворцом, парком автомобилей и тремя аптеками. И как только в штоф все влезло!
Сегодня он прислал мне бумагу: уведомление о повышении тарифов за пользование силой гравитации. Видно, трех аптек ему мало.
Перехожу ко второй стадии эксперимента.
Залил в штоф «Лысогорской Особой».
Укорытник выдул ее и просит еще. Добавил дуста. Хоть бы что.
Тайком развел огонь и сутки кипятил бутыль с укорытником.
Не действует.
Вышел в поле, туда, где сквозь трещину в Куполе падает солнечный свет.
Ох, как заверещал укорытник! Провокация, кричит, нарушение суверенной ктулхукратии!
Но когда солнечный луч пал на штоф – испарился.
Теперь я думаю: быть может, Купол создан во благо укорытников?
Из Забугорья поступила новая порция теплого воздуха. Купол продолжает трещать. Солнышка сквозь трещины всё больше.
Температура поднялась до минус десяти (по Фаренгейту, разумеется).
Падающая сосулька повредила Пямятник Ктулху. Сорок человек, находящихся поблизости (на митинге в поддержку Двуединого Ктулху), задержали на сутки, после чего приговорили к штрафу и отпустили.
Говорят, Ктулху не хочет быть Двуединым. Что-то грядет…
Плюсовая температура – пока только по Фаренгейту.
Но вереск сохнет на корню, а там, куда падают солнечные лучи, вовсе гибнет.
И Кудряш озабоченный. Пришел, взял книгу «Лихорадки острова Борнео» и напросился на обед. За третьей рюмкой гмызи (гмызь, конечно, кукина, а рюмки железнодорожные) сказал, что его одолевают мрачные предчувствия.
Меня, признаться, тоже.
Предчувствия не обманули!
Весна есть весна. Купол стал греться, да плюс еще сквозь все более широкие щели прибилось солнышко, и среднесуточная температура в Гвазде поднялась до минус пяти (Цельсия).
В таких условиях все, кто употребляет «Лысогорскую Особую» – а таких большинство, – начинают чувствовать, что у них вот-вот закипит кровь, в которой оказалось изрядно аммиака.
Правительство в великой милости разрешило мигрировать на Север, к Таймыру и дальше.
Народ покидает родимые местечки и молча бредет вверх по глобусу.
Лишь мы, стойкие приверженцы истинной гмызи, не чувствуем никаких неудобств – кроме моральных. Ведь у каждого из нас среди «лысогорцев» есть если не родные, то друзья…
Нафочка в отчаянии: в связи с весенним потеплением (термометры показывают уже плюс одиннадцать) планы по продаже холода Забугорным Супостатам срываются, но из Центра заявили, что задачу дать холод казне с Гвазды никто не снимает. И пригрозили «Указом о введении ответственности за недостаточно восторженный образ мысли».
На улице плюс пятнадцать Цельсия. На улицах и в домах находят комки тающей протоплазмы. Такова судьба любителей неправильной гмызи. Ктулху объявил план эвакуации в Заполярье: по предъявлении десяти пустых бутылок «Лысогорской» человек получает место в Ледовом Караване.
Посмотрел записи и вижу: часто путал даты. Решил не исправлять: вдруг это – парадоксы Времени?
Глашатай бегал по Гвазде и кричал, что-де без паники, Великий План Великого Ктулху по выходу из временных неудобств спасет отечество, и ура!
Народ на «ура» отзывался вяло – одни отсиживались в леднике, дожидаясь эвакуации, другие медленно таяли, третьи, вроде меня, выпалывали огород от остатков полярного вереска.
Скоро сажать летнюю картошку!
Лишь недотыкомки, прилетевшие с юга, галдели в ответ воплям глашатая. Наверх это подается как бурное одобрение мудрых решений.
Пятый кусок
Ударная Неделя: все сознательные гваздевцы ищут и сдают стеклотару.
Я, конечно, в рядах сознательных.
Стеклотара идет на реконструкцию Купола. Ее, стеклотару, переплавят, добавят секретные компоненты, перемешают и раскаленной массой станут покрывать Купол. Будет много прочнее прежнего: застыв, масса превратится в бронестекло. Из космоса Купол будет сверкать, как бриллиант.
Под шумок часть массы передули опять на бутылки, а бутылки опять сдали. Таким образом, Гвазда задание Ктулху выполнила и даже более того.
Началась обмазка купола. Но гваздевцев к такой ответственной работе не допустили. Западную часть купола мажут инцы, восточную – понцы.
Тракторист Иван ругается. Думал, хоть что-то заработать дадут, а тут, понимаешь, инцы-понцы сплошные.
Мне Нафочка по секрету сказал, что реально сданной стеклотары – пятнадцать процентов от Плана Ктулху. И кабы не моя инициатива (передувка стекломассы на бутылки и обратно), неизвестно, усидел бы он, Нафочка, в поместном кресле.
Инцы-понцы работают вовсю. Понцы тихо, спокойно, а инцы – шумно, с западной стороны Купола постоянно раздается мать-мать-мать-мать…
На дальней полке нашел редкое издание де Кюстина «О богобоязненности и ктулхупокорности гваздевских обывателей». Нашел и прочитал. За истекшие полтора с лишком века богобоязненность, пожалуй, поуменьшилась, зато ктулхупокорность возросла. Всё по Ломоносову…
Многие активисты и функционеры Свиняче-Поросячьего Союза вдруг поменяли масть, иные похудели, а некоторые и вообще копытца отбросили. Официальная версия – свинский грипп, но подозревают, что дело гораздо серьезнее.
Нафочка очень волнуется.
Вчера вечером, за пять минут до полуночи, инцы и понцы встретились на меридиане Гвазды. Восстановление Купола завершилось! План Ктулху был выполнен минута в минуту.
Затем началось празднование Вальпургиевой Ночи. Гуляли хорошо, но перед рассветом вспыхнул межнациональный конфликт, и с Купола посыпались ремонтники. Инцы при падении издавали звонкое «инц», а понцы – смачное «понц».
Нафочка сказал по секрету, что так и было задумано: теперь ремонтникам платить не нужно.
Ктулху мудр!
Ведьма Кука придумала новую гмызь под названием «ктулховка».
Подегустировали.
Хорошая.
Странно одно: «сталинка», «хрущевка» и «брежневка» – это квартиры, а «ктулховка» – гмызь…
А у нас тепло! Сумеречно, конечно, свет пробивается лишь через узкие щели, залитые стекломассой, отчего небо кажется покрытым светящейся паутиной. Но тепло.
Свиняче-Поросячий Союз провозгласил новую политику:
– Грейтесь!
И мы греемся, более того – преем. У многих грибы прямо по телу расти стали, пока мелкие, одним словом – лишаи. Темно, тепло и влажно: испарения земли конденсируются на Куполе, но теперь не в сосульки превращаются, а капают в жидком виде назад, на обывателей.
От лишаев помогает гмызь, по стопке три раза в день наружно.
Только кто ж ее будет переводить – наружно-то?
Саблезубые выползни от жары взбесились. Бросаются на людей средь бела дня. Оно и плохо, конечно, зато днем пусть сумеречным из-за купола, их легко уничтожить. Пока выползни покусали с дюжину гваздевцев, никого до смерти. Их потери – пять выползней. Это радует.
Ночью заходил Вован, агитировал вступить в Великий Красногваздевский Проект (б).
– А что такое (б)? – опасливо поинтересовался я. – Я, смею надеяться, не такая уж (б), чтобы…
– (б) – это совсем другое – перебил меня Вован, – (б) – это будущее. А Свиняче-Поросячий Союз – это прошлое, бросай его!
– Как мне его бросать, если я в нем не состоял и не участвовал.
– Тем более бросай. У нас тебе и членский билет выдадут, и потом, после полной и окончательной победы, к знаменательным праздникам паек получать станешь – когда банку кофия, когда зеленого горошка…
Я отнекался, сказав, что годы не те.
Тогда Вован начал просить посильное пожертвование.
Я налил.
Вован немедленно выпил и сказал, что занесет меня в список сочувствующих.
И ушел.
Тепло Вовану на пользу не пошло, и я долго проветривал комнату, даже прыскал чесночной гмызью.
Никогда не узнать, где найти, где терять. Эту строчку из простенькой песенки я выберу девизом, если когда-нибудь мне пожалуют потомственное дворянство. Давеча я разбрызгал по комнате чесночной гмызи – и надышался ею до самого мозга костей. А ночью вызвали к Нафочке – срочно и неотложно. Оказалось, поместный поросенок подхватил насморк и, боясь, что это не просто насморк, а поросячья чумка, захотел составить завещание. А меня он выбрал в душеприказчики.
Когда я пришел в покои болящего, там был врач – не наш Кудряш, а столичная штучка. Едва я подошел к дивану, на котором возлежал поросенок, как врач побледнел и тут же покрылся пузырями.
Оказалось, что он и не врач, а тайный вампир-оборотень, который настоящего-то врача слопал и принял его облик, не иначе чтобы извести и поместного поросенка.
Теперь вампир помещен в осиновую клетку, а Нафочка, передумав умирать, написал на меня представление к награде и отправил в Лысогорск курьерской почтой.
Сегодня на огород упала бутылка. Сверху. Я было подумал, что это заблудившийся инец или понец балует, с купола бросает пустую тару. Поднял бутылку, посмотрел. Горлышко закрыто пробкой и облито красным сургучом. Внутри – листок.
Сквозь толщу зеленого стекла я прочитал:
«В детстве я мечтал выучить английский язык, стать мастером карате, овладеть высшей математикой, служить в армии, побывать на Марсе.
Сбылось лишь одно.
Я – на Марсе».
Ктулху обзавелся новыми друзьями. В друзья на этот раз назначены горские князья Такой-то и Сякой-то. Князьям обещаны стада баранов и царские кафтаны. Глашатаи уже призывают гваздевцев записываться в бараны, но народ на призыв поддается плохо. Многие из поддающих(ся) еще не оправились от лысогорской, а иным и не суждено оправиться.
Мне же интересна судьба друзей старых.
Неужто ни кусочка не осталось? Не печальтесь, пейте гмызь от ведьмы Куки и смотрите на Луну без гнева и пристрастия. Пока есть на что смотреть.
Пройдет еще лет сто или двести, и тогда выяснится, что и Луна, и звезды, и даже само Солнце – всего лишь отблески подземных огней, падающие на Купол Ктулху сквозь жерла вулканов. Иллюзия.
Сегодня глашатай прокричал мартобрьский (дня примирения с Йот-Шагготом) Указ Ктулху, в котором говорилось:
«Неусыпно заботясь о росте благосостояния вверенного Нам народа, Повелеваем: отныне и вплоть до особого распоряжения двигаться вне дома с установленными и включенными проблесковыми маяками. Одновременно с этим подавать звуковые сигналы».
Возможно, во времена Тьмы это имело практическое значение. Однако пока Указ добрался до Гвазды, Тьма превратилась в довольно-таки светлые сумерки. Но сохранилось значение экономическое: установка проблесковых маячков и гуделок производится только в специально на то аккредитованной компании за приличную сумму. Нахождение же на улице без маячков и гуделок наказывается административным четвертованием.
Мне по знакомству поставили и фирменный спаренный маячок, и привилегированную гуделку, которая приятным меццо-сопрано поет: «Слава Ктулху, весело живем, слава Ктулху, песенки поем».
Принята новая программа обязательного страхования на случай обрушения Купола Ктулху. Каждый подданный, независимо от пола, возраста и сословия, обязан застраховать жизнь, имущество и здоровье (именно в таком порядке предписывает Указ) в специально на то уполномоченной конторе «Ктулхустрах».
Народу объясняют, что все это во имя человека и на благо человека.
Означает ли это, что Ктулху – человек?
Над Куполом – лето, а под Куполом – пекло. Раскаленный небосвод ночами светится темно-вишневым светом.
Сегодня все получили счет за «летнее отопление». И не маленький счет!
Народ безмолвствует.
От жары либо по иной причине, но вся поросячья колония Гвазды ведет себя очень странно: ходит строем и время от времени кричит:
– Пятак к пятаку! – поднимая правую переднюю ножку до уровня уха.
Сегодня я, изнывая от жары, пришел к колодцу, а там три штурмовика молодежной секции Свиняче-Поросячьего Союза. Оглядели меня маленькими глазками, и вдруг один как завизжит:
– Пятак к пятаку!
Я ответил:
– К пятаку пятак!
Они приняли стойку «смирно».
Я скомандовал: «Вольно!» – и отпустил их по домам.
Свершилось!
Законы физики оказались сильнее законов Ктулху – по крайней мере, на какое-то время.
Раскаленный воздух под Куполом создал подъемную силу – и Купол снесло! Подобно гигантскому монгольфьеру, вернее полумонгольфьеру, Купол поднялся и медленно поплыл в сторону Кавк-Азии. Плыл он долго, потому что огромный. И сейчас все еще продолжает плыть, но северные наместничества уже видят Солнце!
Народ суетится. Кто-то кричит «Ура!», кто-то сжигает членские билеты Свиняче-Поросячьего Союза.
Я, впрочем, не волнуюсь. Билетов у меня – только трамвайные, тридцатилетней давности, которые потихоньку превращаются в Знаки Ушедшей Эпохи.
Сижу, пью гмызь, а за здравие или за упокой – будет видно.
Целый месяц не брал я в руки ничего, кроме шашек. Одну шашку в левую руку, другую в правую – и вперед, за дело свинячества-поросячества! А вышло все до обидного просто: забрили!
Едва край Купола Ктулху скрылся за горизонтом и солнце – натуральное, круглое – начало высвечивать мерзости и пороки современного бытия, как из Лысогорска пришла депеша: срочно созвать местное ополчение! Созвать и отправить на границу с Бухазией, в которой проживают наши братья по Двери, стенающие под пятóй Сына Мешка.
Какая дверь, кто такой Сын Мешка, объяснять не стали, да я и не прислушивался, наивно полагая, что меня это не касается. Не юнец, чтобы в ополчение записываться-то.
А ночью за мной пришли. Дали полчаса на сборы, и всё. Теперь я поручик Гваздевского полка, под моим началом взвод гваздевских обывателей, и…
Опять поперло! Беру в руки шашки и воодушевляю гваздевцев:
Братцы! За свинячество! За поросячество наше!
Итак, Гваздевский Добровольческий полк занимает стратегически важную позицию в Краснотыльске. С одной стороны – Черное Ущелье, с другой – наша отчизна. И вот из этого Черного Ущелья ползут по направлению Краснотыльска жутьлианы – мясистые растительные червяки длиной в десять метров, в двадцать, а зазеваешься – и в целую версту. Если лианы преодолеют рубеж, доползут до гваздевских черноземов, укоренятся и пустят новые ростки, все наше свинячество-поросячество потонет в зеленых джунглях.
Оно нам надо?
Вот и рубим эти лианы кто лопатой, кто топором, а я вот шашками наловчился.
Дело не такое простое – сок (или кровь?) жутьлиан едкий, и если даже крохотная капелька попадет на кожу, то выест язву до кости. Защитных костюмов не подвезли, а злые языки утверждают, что их давно продали на сторону. На ту сторону, что за Черным Ущельем.
Обходимся кто чем. Я вот надеваю скафандр Юрия Гагарина, купленный по случаю на распродаже. Незаменимая вещь!
Ну вот, опять из ущелья поперло.
К пятаку пятак! Ура! Но пасаран!
Не уверен, но пусть будет такой, чем не будет никакого. Тем более что сегодня сделано открытие: жутьлианы ползут на гмызь!
Нужно будет использовать.
А Ктулху, ходят слухи, опустился на дно Славного Моря. Решил немного отдохнуть.
Если жутьлианы мелко порубить и высушить на солнце, получается буро-зеленый порошок. Смешанный с кремом для бритья, он удаляет щетину чище любого «жиллета» – без порезов и раздражений. Это открытие я сделал случайно, по наитию. Завтра попробую добавить сабур в гмызь.
Что-то бумкнуло в тылу. Говорят, что это резвятся сторонники прометеевых батареек.
Наверное, вранье. Просто жутьлиана попала в водовод. Но кто ж признается, что пропустил жутьлиану?
Наверное, будут просить Ктулху подняться со дна моря…
Эпохальное событие! Коренной поворот в истории! Мы возвращаемся к нашим корням! Отныне старшие по чину обращаются к младшим просто – «Эй, свинья!», а младшие к старшим «Ваше свиномордие!».
Детали еще будут уточняться в комиссии по чинам и титулам.
Я попросился в комиссию в качестве представителя провинциальных экспертов-словесников. Просьбу подкрепил бочонком гмызи.
Надоели жутьлианы, во сне вижу их в гробу.
В моем гробу. Я лежу, а они обвивают, обвивают…
Сегодня состоялись переговоры Медной Девы и Сына Мешка. О чем они переговаривались, неизвестно, но только с нынешнего дня жутьлианы велено считать реликтовой фаунофлорой, занесенной в галактическую красную книгу, и трогать не сметь. Если куда-то не туда поползет, нужно встать на пути и уговаривать.
Секретный протокол переговоров Медной Девы и Сына Мешка недолго оставался секретным. Проблему жутьлиан решили путем создания международного консорциума с привлечением средств пенсионных фондов. По дну Мрачного Моря построят жутьлианопровод, что, по мысли высоких договаривающихся сторон, существенно снизит остроту проблемы.
Нас демобилизуют.
За службу мне вручили знак бронзового пятачка шестой степени с правом ношения во дни воинской славы.
Волчья яма, в которую я угодил, выбросила меня в систему двойной звезды. Сидел без связи и вздыхал. Но недавно понял, что следует делать: писать вилами по воде. Странным образом это открывает путь во всемирную паутину.
Только вот вилы тяжелые, никак не приноровлюсь…
Итак, планета типа «пузырь», полая, и живут, само собой, на внутренней стороне пузыря. В центре два солнца, белое и черное. Белое дает свет, а черное – тьму. Когда активно первое, здесь день, когда второе – ночь. В самом-самом центре пузыря – темное облако, и что в том облаке, никому не известно.
Куда ни глянь – земля, великая и обильная. Горизонта нет, но как-то и без него неплохо.
Атмосфера тоненькая, едва ли метров триста в толщину. Но у земли она густая – по крайней мере, в экваториальных областях. Считают, что это происходит за счет вращения пузыря. На холмик еще подняться можно, а вот на самую маленькую горку уже нет – задохнешься, и потому даже невысокая гряда становится непреодолимым препятствием.
Живут здесь преимущественно два вида: малы и фемалы.
Малы – народ бесхитростный. Осознавая сие, они постоянно стараются быть настороже: носят черые одежды, бранятся, даже глядя на небо, и вообще стараются напустить на себя вид суровый и страшный.
Однако ж помогает плохо. Каждый проходимец околпачивает мала по три раза в год, оттого мал еще более стискивает оставшиеся зубы и глядит на мир исподлобья: продали, сволочи…
Фемалы же умны и проницательны и потому частенько грустят, предчувствуя.
Что именно они предчувствуют, зависит от погоды. В дождь, например, они предчувствуют повышение налогов.
Когда светит Черное солнце, на небе видны огоньки городов, расположенных на той стороне Пузыря. Огни эти есть предмет изучения не астрономии, но географии. Мы знаем города Афины, Токио и многие другие, а также Карибское и Саргассово море.
В дни штормов и бурь ветер срывает пену с верхушек волн, и она падает прямо на нас. Это называется дождь. Бабки же считают, что это анчутки на нас поплевывают, если не сказать хуже. Великий мыслитель древности Ли Нен установил кривизну внутренней поверхности Пузыря, а с ней и диаметр Волчьей ямы. Она оказалась равна ста восьмидесяти трем миллионам Ри.
Ри – это мера длины, равная росту Великого Правителя в день его первой тронной речи.
Таким образом, правитель буквально является мерой всего. Расстояние между Летней и Зимней резиденциями при правителе Пе составляло сорок две тысячи Ри, а при нынешнем правителе Дрю – всего тридцать девять тысяч. Толщина Пузыря остается загадкой. Еще правитель Иван Осторожный запретил рыть колодцы глубже десяти саженей. Вдруг Пузырь от прокола сдуется и Волчьей яме придет конец?
Но сегодня мы знаем, что и верста вряд ли предел. Есть даже предположение, что толщина бесконечна и ничего, кроме Волчьей ямы и стен Пузыря во вселенной не существует.
Но как тогда быть с фактом вращения Пузыря, на что указывают физические опыты мэтра Кориолиса?
Всю ночь на Драконовым Хребтом грохотало, сполохи озаряли склоны гор, а наутро на огороде приходского аптекаря оказалась фанерная картина, слегка обгоревшая с краю. На картине изображен был воин пряничного вида с коротеньким ружьецом в руках. Вокруг воина было выписано старославянской вязью: «Дал присягу – назад ни шагу».
Фемалы считают, что за Хребтом было очередное сражение царя Михрютки с трехголовым Горынычем. Малы же уверены, что голов было не менее пяти. Я предложил вырыть тоннель – таким образом мы попадем в соседнюю долину.
– А нужно ли нам попадать в соседнюю долину? – спросил меня староста Шмых.
Но противиться моему решению не стал, напротив, дал заступ и кирку. Стоило мне углубиться в отрог Драконьего Хребта, как в земле образовалась фиссура и утянула меня из Волчьей ямы назад в библиотеку.
Шестой кусок
– Не время шастать по Замкнутым Мирам, – сказал мне Вован, когда я пришел в себя. – На нашу землю пришла беда.
– Опять?
– Разумеется.
– И что на этот раз?
– А ты выйди, погляди.
И я вышел. Горе, постигшее Гвазду, способен понять только Истинный Патриот.
Есть у нас национальная игра – «Три Поросенка».
Суть ее проста: поросята должны отстоять свой дом и захватить дом противника. Иногда игру строят от обороны: два поросенка запираются дома, один атакует дом противника. Иногда игру строят в атакующем ключе: один дома, двое в атаке. Иногда дерзкий тренер всех трех снаряжает в атаку, а тренер робкий – всех трех запирает дома. Случается, что целиком запирается и та и другая команда, и тогда зрители довольствуются нулевой ничьей, с каждым годом это случается чаще и чаще.
Но вчера гваздевские Хрюши проиграли лавенским Чушкам. И это бы полбеды, да встреча была знаковой, победитель приглашался на Столовую Гору. Лично я на месте поросят не очень-то и стремился бы на гору с подобным названием, но…
Нафочка очень расстроился. Он лично присутствовал на трибуне, а Хрюши так его подвели… Вслед за неудачей команды Хрюшей в Гвазде объявилась мышиная истерия. И добро бы одни мыши болели, так нет, и поросята, и люди одинаково ей подвержены.
Вот и давеча продавщица сельпо Клава, отпуская ведьме Куке мешок сахару, вдруг как завизжит, как начнет биться головой о стену:
– Подлая я, подлая! В Африке дети голодают, а я шестую яхту строю!
Не стоит и говорить, что не только шестой яхты, но и первого велосипеда у Клавы нет. Мышиная истерия разит налево и направо.
Подготовлен Указ о сокращении в Гвазде количества часов в сутках, но конкретные меры предложено выработать на местах.
Нафочка, само собой, доверил это дело мне.
Я, недолго думая, создал проект:
1. Вместо часов вводятся периоды.
2. Всего периодов будет три.
3. Первый период – между завтраком и обедом.
4. Второй период – между обедом и ужином.
5. Третий период – между ужином и завтраком. Сделал поправки, внеся концепцию «классово-дифференцированного времени».
У богатых будут еще часы «до полдника» и «после полдника».
У бедных обед и время «до и после обеда» отменяются вовсе.
В глубинах Вованограда сегодня опять рвануло.
Вован со товарищи готовится идти по пути народовольцев. В Гвазде будет строиться завод «черных лампочек».
Если эту лампочку включить, то, в зависимости от мощности, образуется зона тьмы от полуметра до трех метров в поперечнике. Одновременно с этим в сеть начнет поступать электричество.
«Лампочка Ктулху» – так назвал я ее.
Завтра после капитального ремонта вступит в строй первая очередь нового Купола Ктулху.
Жертв и разрушений не ожидается, но гваздевцам рекомендуется не выходить из погребов.
Нафочка мужественно будет встречать открытие на трибуне.
Мне прислан гостевой билет. Выпив для храбрости стопку гмызи (лучшей, кукиной) – я на открытие не пошел.
Сказался больным.
Гостевую трибуну обломком раздавило напрочь.
В Гвазде объявлен трехдневный траур. В связи с предстоящим визитом в Гвазду личного Глаза Ктулху траур сократили до двенадцати часов.
Всем велено вымыть город с мылом, а у кого мыла нет, то так, тряпкой.
Домовые очень недовольны.
Глаз Ктулху решил в Гвазду не ехать. Боится, вдруг еще что-нибудь сверху упадет.
Городская чистота пропадает зря.
Траур возобновили.
Удивительнее всего, что Купола-то никакого нет, частично распродали, частично сам улетел. Но средства на восстановления отпущены, и все официальные лица делают вид, что он – существует. Оказывается, давешне падение куска Купола было не чем иным, как покушением на свинячье достоинство. Ни более ни менее. Ну а поскольку Купола нет, кусок сначала подняли в небо на Черном Дирижабле, а уж потом уронили.
Присматриваются ко мне – отчего я избежал участи Жертвы. Объясняю просто – гмызь…
Но, чувствую, все равно подозрения остаются. Странные мысли одолевают меня. Вот прежде, когда над Гваздой и всей Лысогорской Империей был настоящий Купол Ктулху, держава жила за счет того, что солнечные батареи Купола поставляли электричество для Супостатии и прочих шведов.
Сейчас Купол существует лишь в бюджетной ведомости по графе «расходы», однако Гвазда все ж дышит, ноги не протягивает.
Вдруг цель Купола была иной?
Пойду, куплю гмызи – ночью, чую, придет Вован, обсудить ситуацию.
Не купил. Нет теперь в лавках гмызи. Вся пошла в Лысогорск.
По знакомству ведьма Кука одарила полуштофом, но, говорит, сейчас за каждым глотком учет, учет и еще раз учет, бо гмызь есть гваздевская нанотехнология.
Об этом мы всю ночь и толковали с Вованом. От него попахивает, все-таки разложение берет свое, и никакие дезодоранты не помогают – да он ими и не пользуется.
Оказывается (по Вовану) смысл Купола Ктулху заключается в том, чтобы прикрыть нашу державу, изолировать ее от остального мира. Там, в другом мире, нет ни вурдалаков, ни валькирий, ни ведьм настоящих, ни даже хливких шарьков. Вот и построили Купол. Сам Ктулху не то что Купол, курятника не смастерит. Всё делали супостатные мастера.
А сейчас, спросил я, что будет сейчас, когда Купол рухнул?
Рухнул он по ненадобности, ответил Вован, поскольку проблему решили радикально: наш мир интровертировали, и теперь мы живем в Волчьей яме, вселенной-пузыре, и ни на кого, кроме самих себя, влиять не можем.
Я, признаться, растерялся. Что делать, спросил.
– Что делать? – хитро прищурился Вован. – Тем, кто живой, – жить, а нам – учить вас жизни. Если можно мир инвертировать, не исключено, что можно и эксвертировать. А и вообще, вдруг здесь даже лучше? Если строить царство всеобщего свинства, то почему бы не в одной, отдельно взятой вселенной – Волчьей яме? – Вован еще раз хитро прищурился.
– И почему? – тупо переспросил я. Всю гмызь выдул Вован, что привело меня в мрачное состояние духа.
– Вот-вот, вы, батенька, вижу, не безнадежны. Именно в отдельно взятой! Нет враждебно-капиталистического окружения – это раз, нет соблазна отсидеться где-нибудь в стороне, поскольку этой стороны просто не существует, – это два, и наконец, нет и политической проститутки Троцкого, это три! Последнее, признаюсь, воодушевляет больше всего! – И Вован заразительно рассмеялся. Настолько заразительно, что я и сейчас смеюсь, хотя Вована давно и след простыл – не без помощи полынного дезодоранта.
Получается, можно жить в Волчьей яме и не знать, что в ней живешь? Думать, что пред тобою вся Вселенная, начиная с Луны и кончая бесконечностью, а на деле ты – муха в стакане?
Весело…
Хотя вывод Вован сделал верный: если все мы – мухи в стакане, то следует этот стакан хотя бы привести в приличный вид.
Сел писать прожект: «Как нам обустроить стакан». Сегодня Союз Поросят праздновал День Красного Пятачка. Когда-то давным-давно пятое декабря был красным днем в календаре.
Из Лысогорска прислали плакаты, велели расклеить в общественных местах. Плакаты призывают к «борьбе с зажравшимися».
Кто такие «зажравшиеся», пока неясно. Ждем заявление Ктулху.
Видно, грядет новая чистка в рядах Свиняче-Поросячьего Союза.
Нафочка на всякий случай перешел на диету. Пьет гмызь, ею же и закусывает.
На поросячество обрушились несчастья. То взрывы, то пожары, то конка перевернется, то грипп мелкопятачковый. Народу гибнет – ужас!
Поговаривают, что виной всему – «зажравшиеся» и сам Ктулху готовится объявить им беспощадную войну. Сегодня в Гвазде прошел митинг Свиняче-Поросячьего Союза, где все, а в первую голову Нафочка, пообещали Великому Ктулху найти и вычистить из своих рядов «зажравшихся», из-за которых всеобщее процветание задерживается на неопределенный срок. В каждом учреждении следует провести подобные митинги, в том числе и в моей библиотеке. Поскольку в ней работаю я один, следует привлечь читателей.
А как?
Я распустил слух, что к нам едет Шерлок Холмс, в рамках турне, посвященного выходу его новой книги «Шерлок Холмс и принцесса-квартеронка». Я, наверное, слишком уж постарался. Народу на встречу пришло куда больше, чем я ждал, а ждал я человек двадцать, ну тридцать. Больше-то и в библиотеку не поместятся. А тут…
Пришлось импровизировать, поставить старую кафедру-трибуну на террасу, рядом – стол с тремя стульями – почетный президиум, и надеяться на Авося.
Но Авось все не шел, а народ прибывал. Были даже корреспонденты из проктулховского «Гваздевского вестника» и как бы оппозиционного еженедельника «Слава Власти!», плюс поросенок от молодежного издания «Свои Свинки».
Я начал лихорадочно готовить речь: мол, так и так, дорогие гваздевцы, Шерлок Холмс должен был уже быть, но его перехватили «зажравшиеся», – и далее обрушить на зажравшихся волну народного гнева.
Но тут толстяк, что уже минут пять вертелся около трибуны, щелкая коллекционным аппаратом «ФЭД», повернулся ко мне и сказал:
– Похоже, пора начинать!
Он снял куртку с накладным животом, выпрямился во весь рост и…
Это был Шерлок Холмс! О том, что происходило перед публикой, известно всем, постарались корреспонденты «Гваздевского вестника» и «Славы Власти», но интереснее всех, на мой вкус, вышло у поросенка из «Своих Свинок».
Но самое интересное случилось потом.
Когда Холмс подписал последний том «Шерлока Холмса и принцессы-квартеронки» и публика стала расходиться (налетел ветер и принес с собой противный чичер, да и стемнело тож), я пригласил высокого гостя в библиотеку закусить по-простому, по-гваздевски.
Холмс согласился. По счастью, у меня всегда в запасе есть банка фаршированных маслин, плавленый сырок и полуштоф гмызи. Опыт показал, что этого вполне достаточно для приема даже и особ королевской крови.
Холмс с сомнением выкушал первую рюмку, но гмызь – кукина гмызь! – оказала свое колдовское действие, и далее запинок не было.
– Книга что, книга просто способ обеспечить бесперебойное ведение расследований. Теперь, когда я стал детективом-миллиардером, я могу вести воистину любые дела, – разглагольствовал Холмс после пятой рюмки гмызи. – Не важно, есть у меня клиент или нет, близко случилось событие или на краю света. Прежде мне случалось – и нередко – тратить дни и недели на всякие пошлые расследования, и все ради хлеба насущного. Теперь же… – Он достал знаменитую трубку, но от проницательных глаз сыщика надпись «Здесь не курят» ускользнуть, конечно, не могла. Зато другая надпись, «Здесь пьют», его явно радовала.
– И за какое дело вы собираетесь взяться, Великий Сыщик?
– Без титулов, без титулов, зовите меня по имени-отчеству, а еще лучше – шеф. Ни за какое. – Он с усмешкой посмотрел на мое вытянувшееся лицо. – Я уже взялся за него. Это дело о… – Это дело о… – тут он оглянулся, не увидел ничего подозрительного и продолжил: – Это дело о…
Но тут, как назло, пришел Вован. Нюх у него отменный, хорошую гмызь чует за версту.
Пришлось пригласить к столу, и через минуту Вован с Холмсом говорили о каком-то пломбированном вагоне, судьбе графа Орлова и судьбе Анастасии.
Пришлось доставать Самые Неприкосновенные Запасы гмызи. Графом Орловым, оказывается, был не человек, а бриллиант. Хорошо хоть, не пароход, потому что носить пароход на цепочке было бы неловко, а бриллиант – ничего, можно, что и продемонстрировал Вован, достав его из кармана серых диагоналевых брюк.
– В Алмазной комнате, полагаю, страз, – сказал Холмс.
– А что там не страз? – вопросом на вопрос – как всегда – ответил Вован. – Лехаим, бояре!
Потом он танцевал фрейлехс, Холмс – джигу, а я смотрел и думал: как же просты, скромны и сердечны великие люди. Чем хороша кукина гмызь: никакого похмелья!
Сегодня пришлось идти в канцелярию Нафочки – сдавать отчет о Митинге Против Зажравшихся. Я написал две фразы: «Собравшиеся целиком поддержали. Да здравствует свинячество-поросячество!»
Но написал сорок раз!
Хорошо хоть, что начальник канцелярии у нас неграмотный. Зашел Нафочка.
– Ты, душа моя, почитать, что ли, хочешь? – спросил я его.
– Тут, говорят, был сам Шерлок Холмс?
– Был, – не стал отпираться я.
– А ко мне почему не зашел?
– Я?
– Холмс!
– А должен был?
– Кто из нас поместный поросенок?
– Ты, Нафочка, ты!
– А он не зашел.
Я догадался: Нафочка переживает, боится, что его с вертикали власти переведут в горизонталь.
– А ты его приглашал к себе-то?
– Я? Нет. Но он должен понимать, кто здесь главный.
– Англичане – они не здесь, они люди стеснительные, боятся потревожить высокое начальство, – объяснил я Нафочке.
Вечером, когда сумерки пали на Гвазду, в библиотеку зашел Холмс:
– Я попрощаться. Вылетаю в Лысогорск.
– Черным Дирижаблем?
– Вижу, вы овладели дедуктивным методом.
– Просто у нас больше ничего летающего нет.
– Вот именно.
– А из Лысогорска – в Лондон?
– Нет. В Лысогорске меня ждет работа. То самое дело, о котором я говорил три дня назад: дело о смерти герцога Тамбовского.
– Но… Но герцог Тамбовский умер только сегодня утром!
– Теперь вы понимаете, почему я был вынужден сохранять молчание?
Холмс, попрощавшись, ушел, а я тупо уставился на стену, вернее – на висевшую на стене картину.
Это был «Черный квадрат», который библиотеке некогда подарил автор.
В саду завелся саблезубый выползень. Я поставил силки, жду результатов и надеюсь, что мне повезет. А то расплодится, тогда будет худо. Выползни, они такие. На Тайных Полках библиотеки я нашел труды Калиостро Апполинариевича Пиццы, изданные еще во времена Галилея (с которым Пицца соперничал, но соперничал странно – впрочем, об этом не время). К. А. утверждает, что саблезубые выползни, если их разозлить, плюются, но не ядом, а жидким гелием, и не просто жидким гелием, а гелием-четыре.
И потому к силкам я шел во всеоружии: в шубе, лыжной шапке-террористке, поверх которой надел еще шапку-ушанку ушами вниз и очки-консервы.
Выползень плеваться не стал – видно, не разозлился достаточно. Я его осторожненько подцепил на рогульку – и в мешок, а мешок засунул в айдар-толбас образца тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года, он же ящик из-под мороженого.
И пошел сочинять прожект. Суть проста: дабы возродить державность, следует разводить саблезубых выползней. Создать специальные фермы, где и будут растить и выкармливать этих существ, которые, если верить К. А. Пицце, попадают на землю из кометных хвостов. Размножаются выползни делением, и этот процесс можно ускорить, если делить их обыкновенной лопатой поперек. Или автоматической гильотиной, если ферму механизировать. Саблезубые выползни – существа плотоядные, но вполне приемлют и мясо-молочную картошку, собственно, именно ею они преимущественно и питаются. Вырастив достаточное поголовье, их можно будет раздразнить до плевательного состояния. Плюются они, как известно, жидким гелием-четыре. Этот гелий собирать в особливые сосуды, а затем использовать либо для внутренних целей, либо для международной торговли. Так мы догоним и перегоним наших врагов, которые не дремлют. Только я отправил прожект в Промышленный Приказ, как курьер принес пакет от Нафочки. В пакете была депеша из Забугорья: оказывается, водка лучше виски. «Тоже мне, открытие!» – было начертано сбоку Нафочкой, и далее: «А как наша гмызь? Проверить научно!» Для научной проверки я затребовал: кукиной гмызи, бербона, кальвадоса, водки и бренди по ящику каждой испытуемой единицы. И вот сейчас я сижу в библиотеке, и передо мною пять бутылок (резолюция Нафочки: «Ящик – больно жирно»). Бутылки, правда, могучие, на четверть каждая. Я понял – таким образом Нафочка меня подкупает. Интересно, какую услугу он потребует взамен наряда на научное исследование? А исследование я провел таким образом: позвал людей – тракториста Ивана, доктора Кудряша, Мишку-альпиниста, что давеча вернулся откуда-то (не говорит, тайна). Вован сам пришел.
Выставил я бутыли на стол, закуску организовал простенькую (грибочки, помидорчики, картошечка жареная, вареная и печеная, лук маринованный, рыба соленая) и стал следить: в каком порядке опустеют бутыли, полагая, что наилучшее выйдет первым.
Первой опустела бутыль гмызи.
Кто бы сомневался.
Ужас-ужас-ужас…
Пить надо меньше.
И что-нибудь одно.
Ходил к Нафочке, отнес рейтинг-лист. Выглядел он так:
1. Гмызь (кукина).
2. Водка – обычная.
3–10. Кальвадос нормандский, бренди молдавский, текила мексиканская, бербон техасский, ром кубинский, пейсаховка одесская, мастика болгарская, джин английский.
Нафочка удивленно хрюкнул:
– Откуда это – мастика, ром, текила, джин?
– На свои брал. Наука требует жертв.
– Похвально.
Но на этом разговор не кончился, главное Нафочка приберег напоследок. Он протянул мне раковину-спайку:
– Послушай!
Я поднес ее к уху.
– Давайте, товарищи, споем! – услышал я голос Вована.
– Что значит – споем? – это Иван.
– А то и значит. – И Вован затянул:
Слушай, товарищ,
Война началася,
Бросай свое дело,
В поход собирайся!
Вована перебил другой, не лишенный приятности голос:
Я дела не брошу,
В поход не пойду.
Идите все к черту,
Горите в аду!
Вот те на! Оказывается, нас подслушивали! Вот для чего Нафочка дал гмызь и водку: спровоцировать застолье и выведать, не ведем ли мы противуправительственных бесед.
– А кто это пел – про «дело не брошу»?
Нафочка засмеялся:
– Скромничаешь?
Гмызь объявлена национальным достоянием. По этой причине подорожала вдвое.
Mea culpa…
Ктулху вводит двухпартийную систему. Партию Правой Головы Ктулху и Партию Левой Головы Ктулху. Гарантирует честные выборы.
Куда библиотекарю податься? Сегодня гулял по Гвазде. Хоть и мороз, но до прошлогоднего ему далеко. Небо синее, солнышко яркое, воздух свежий.
Но многие тоскуют по Куполу. С ним было гарантированнее, говорят. А сейчас – не то.
Об этом мы и толковали с Вованом за чашкой гмызи.
– Народу не свобода нужна, а сытость, – внушал Вован. – Пообещай – только пообещай! – им хлеба и зрелищ, и они в твоей власти.
– Так что ж ты, душа моя, власть-то потерял? – поддел я Вована.
– Не потерял, а диверсифицировал, – ответил Вован.
Приснилось, будто я сочинил «Марш Несогласных Поросят» для фортепьяно с оркестром.
Мотив довольно простой: Трам-пара-пам-пара-пам-пара-пам-пам.
Наутро наиграл его забредшему на огонек Ивану. Тот говорит, что это Шопен, траурный марш.
Не знаю, что и думать.
Ранним утром вышел за околицу. Месяц, звезды, красота.
И я подумал: а вдруг все это – тоже Купол, только гораздо больших размеров, и сделали его не инцы-понцы по заказу Ктулху, нет, его сделал Великий Мастер.
Потом устыдился. К Великому Мастеру зачастую прибегают при бессилии ума. Патетическая мистика – дешевый жанр, ну его.
Всю державу от Вреста до Бладивостока решено разделить надвое – в административном смысле. Пока еще не решили, разделят вертикалью или горизонталью. Идея проста: в одной половине главной будет правая голова Ктулху, в другой – левая.
Приходил Вован – с подарком. Пятьдесят пять томов своего собрания сочинений принес. Книги синие, как зимние вурдалаки.
– Прочтешь – человеком станешь, – сказал он.
– А сейчас кто? – полюбопытствовал я.
– Сейчас ты пластилиновый ежик.
– Нужно немножечко полония, – сказал Нафочка и скосил свои кругленькие глазки.
– Полония? Это можно, – пообещал я.
– Когда сможешь достать?
– А когда нужно?
– Вечером чайная церемония с одним любителем восточных обрядов…
– Сделаем, – пообещал я.
Полония мне дал Шекспир.
Все вышло очень мило.
Лишь за портьеру крыса шмыг —
Иди, готовь могилу.
Нафочка настолько уверился во мне, что поручил ударно вырыть тоннель от Гвазды до Ванкувера. Хочет на Кабаниаду, а погранцы ванкуверские добро не дают: в розыске. Когда-то хорошо отозвался об ассасинах, мол, не едят свинину. Теперь ему в Забугорье путь и заказан.
Взял со Склада Стратегических Резервов четверть гмызи и пошел к Вовану. Соображать. Тоннель от Гвазды до Ванкувера обошелся в три ведра гмызи и соответственного количества закуски. Вот что значит знание истории и знакомство с Вованом.
А дело было так: в тридцатые годы прошлого века по приказу Сталина начали прокладывать тоннель в Мексику. Хотели выкрасть Троцкого. Начальником строительства поставили матроса Железняка. Тот, как водится, с курса сбился и повел тоннель прямо в Ванкувер. Выяснилось это слишком поздно – когда Бригада Имени Карла Маркса вышла на поверхность в районе нынешнего ванкуверского биатлонного стадиона.
Тоннель срочно законсервировали, к Троцкому послали Меркадера, но это не важно.
А важно то, что ход и нынче как новенький. Его забыли снять с бюджета, и все эти годы сорок тысяч работников сохраняли его в полной готовности. Рельсы, электровозы, вентиляция, дератизация – все блестит и ждет открытия.
Это мне рассказал Вован, и не только рассказал, но и сопровождал во время тура Гвазда – Ванкувер – Гвазда. Во время нее мы на гмызь-то и налегли…
Готовим тоннель Гвазда – Ванкувер к визиту Самого Ктулху или какой-то из его голов. Каждую версту ставим медные заклепки Манилова – Келлермана. Я – летописец проекта, живу в пульмановском вагоне, пью гмызь и беру интервью у передовиков. Нужно обновить обивку в вагоне Ктулху.
Для этого Гвазда продает памятник Вовану, полторы тонны чистой бронзы.
Покупателя пока нет.
Всё впустую: Ктулху не поехал в Ванкувер. Вместо этого по трансатлантическому тоннелю пустят нефть, газ или гмызь – что найдут.
Лозунг сегодняшнего дня: Канадская Кабаниада была поддавашкой, только мы одни это поняли и победили, а другие лопухнулись и проиграли.
Глашатай объявил: всё, конец истории, мы достигли наивысшего просветления. Я попрощался со всеми, переоделся в чистое и лег на кровать…