Быков захрустел огурцом, руководитель одобрительно поглядел на него:
– Люблю таких, парень. В работе тоже, чай, не последний?
– Алексей Петрович проявил себя с наилучшей стороны, – аттестовал Быкова Краюхин.
– Помню, как же. Значит, так. Начнем вот с тебя. Юрковский, да?
– Так точно. – Володька, не спросясь, налил себе вторую стопку. Лицо бледное, но улыбчивое. Переморгаем, Володька. Не то видели.
– Ну, Юрковский, о чем мечтаешь, чего не хватает для счастья?
– Я бы просил вас и в вашем лице правительство распорядиться о выделении средств для комплексного освоения Венеры – в частности, создать многопрофильный институт Венеры.
– Губа не дура. Ты кто, геолог?
– Так точно. – Но третью стопку не взял.
– Получишь институт геологии Венеры. Только учти, работать – кровь из носу! Нам много чего из Венеры получить нужно, много!
– Так точно. – А Володька дерзит, дерзит, шельмец. Нашел время.
– Ну а тебе? – Руководитель повернулся к Дауге.
– Семнадцать… Семнадцать городов… – почти прошептал Иоганыч.
– Что? Семнадцать городов? Эка ты хватил, братец. – Но тут Краюхин сказал ему что-то на ухо. – Больной, да? Ну ладно, поправляйся, поправляйся. Я не тороплю.
Быков заметил, как переглянулись Крутиков и Юрковский, переглянулись с облегчением.
– Ты выпей, выпей, Гриша, – поспешил со стопкой Юрковский.
– Во, молодец! Первое лекарство! А тебе чего?
– Спасибо, у меня, кажется, все есть… Не надо… – Миша покраснел, не то от выпитого, не то – просто.
– Все, говоришь? Дача, к примеру, на море есть?
– Нет, но…
– А дети, жена?
– Есть. – Быков заметил, как краснота сменилась бледностью – быстро, мгновенно.
– На Черном море дачу хочешь или на каком другом?
– На Черном, пожалуйста. – Миша теребил платок, не решаясь вытереть пот.
– Да ты не бойся, не бойся. Вдругорядь только не говори «все есть»: позавидуют и отберут. В Крыму будет дача. Отдыхай!
Руководитель посмотрел на Быкова, усмехнулся:
– Ты, наверное, и не понимаешь, с чего начать? Молодой, многое нужно, знаю. Сам таким был.
Быков вытянулся, руки по швам:
– Разрешите обратиться!
– Давай, давай, на что созрел? Не продешеви… – Руководитель смотрел на него с интересом, но с интересом взрослого к ребенку, которому выбирать – пряник или петушка на палочке.
– Я хочу попросить повторно рассмотреть дело Олейникова Василия Михайловича, осужденного по указу от девятого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года… – Показалось ему или услышал, как ахнул Миша? Услышал – внутренним слухом.
– Рассмотреть дело? – Руководитель не удивился, только поскучнел. – Он тебе что?
– Я… понимаете… – Быкова сбило это «что». – Считаю своим долгом коммуниста.
Опять встрял Краюхин – на ухо, но внятно:
– Невеста – спецпереселенка. А тот – отец ее.
– А, невесты. – Руководитель ухватил крохотный кусочек сальца. – Бабье, бабье… – И пошел прочь, жуя на ходу. На пороге обернулся, бросил: – Добро, можешь жениться, парень. Не мешкай.
Пока они не сели в самолет, теперь краюхинский, никто не сказал ни слова, даже не смотрели друг на друга, и лишь в салоне, казавшемся после виденного донельзя простым, Юрковский перевел дух:
– Да, ребята, вы нынче того… Мало вам Голконды, черти, нашли где…
– Владимир Сергеевич, займитесь Дауге, – перебил его Краюхин. – А я распоряжусь. – Он скрылся в отсеке пилотов.
Иоганыч, бледный, молчаливый, сидел недвижно в кресле и, казалось, ничего не слышал, не замечал.
– Сейчас, Гришенька, сейчас. – Юрковский вытащил из кармана шприц-тюбик, содрал защитную пленку. – Сейчас… – Запахло эфиром, он вогнал иглу под кожу. – Потерпи, полегчает.
Самолет разбежался, но никто не замечал взлета.
– Ты поспи, поспи, – уговаривал Дауге Миша.
– Зачем мы вернулись? Семнадцать городов. – Он смотрел на Быкова, не узнавая. – Зачем…
– Ничего, Гришенька, ничего. Отдохнешь, поправишься, – уговаривал его Юрковский; Дауге всхлипнул тихонько и умолк.
– Заснул. Два грамма, к вечеру очистится от седуксена. Вредно, но лучше, чем веревка на шею.
– Он все болеет? – Быков вглядывался в лицо Дауге, усталое, изможденное. Все мы тут не красавчики, но Иоганычу досталось больше других.
– Поправляется. – Юрковский поколдовал с креслом, и оно разложилось. Миша укрыл Дауге откуда-то взявшимся пледом.
– А что он насчет городов?
– Переживает. Считает, что без него города бы уцелели.
– Какие города?
– Те самые. Детройт, Филадельфия, Бостон, другие… Ну и Москва с Киевом.
– Какой ты все же, Алеша, неосторожный… Попросил бы Николая Захаровича, он бы уладил потихоньку, не сразу, но уладил бы. Амнистия будет, под нее…
– Сам хорош, Михаил. Не нужно ничего, вот я какой гордый. – Юрковский.
– Да я…
– Погодите, погодите. Города…
– Разбомбили города, крепко разбомбили. Иначе с чего бы они капитулировали, американцы. Как начали – по городу в час, так они и не выдержали, – нехотя объяснил Юрковский.
– Понимаешь, Алеша, Гришенька на себя все валит, думает, без него ничего бы не случилось. – Крутиков вздохнул, отвернулся к иллюминатору. – А было бы то же самое, только в десять раз хуже.
– Не понял.
– Он, Гриша, и придумал эту красную дрянь привезти сюда, на Землю. За ней мы, собственно, и летали. – Юрковский тоже избегал смотреть на Быкова.
– Красную дрянь?
– Микробы, что актиноидами питаются, ураном, плутонием. Мы их привезли, тут немножко над ними поколдовали, а потом распылили в нужном месте и в нужном количестве. Все ядерное оружие атлантидов и того… сгнило, в общем.
– Понимаешь, Алеша, не мы, так другие бы добрались. Представь, атлантиды, ведь хуже бы было, правда? – Миша уговаривал и убеждал. Кого?
– А Москва, Киев?
– Не все, значит, сгнило, но процентов девяносто – точно. Потому мы их и сломали. Два к пятнадцати, кто может выдержать. Ты лучше вот что скажи, Алексей, тебе что, жена нужна обязательно с незапятнанной биографией? Хорошо, рыбка наша золотая в добром расположении духа оказалась, а то…
– Не мне. Она… Она отказывалась… Боится, что и меня из-за нее…
– Дураки вы, – вернулся Краюхин. – Берите бумагу, Алексей Петрович, пишите заявление.
– Какое?
– Прошу зачислить курсантом высшей школы космогации… Пишите, пишите.
– Зачем?
– Чтобы я, говоря высоким штилем, мог в случае чего спасти вашу шкуру, Алексей Петрович.
– Да, Лешенька, пиши. – Крутиков наконец обернулся, глаза умоляющие.
– Простите, Николай Захарович, вы не находите, что нам следует… – начал Юрковский.
– А мы туда и летим, в Ашхабад. Я связался с нужными людьми, есть у меня дружок, учительницу доставят прямо на наш аэродром. Должны успеть, ребята шустрые. А у тех пьянка по случаю победы… Опередим.
– Вы о чем? – Быков переводил взгляд с Краюхина на Юрковского.
– Да ты не беспокойся, не беспокойся. – Юрковский положил руку на плечо Быкова. – Сиди. Пиши лучше.
Быков взял протянутую авторучку и блокнот, прислушался – двигатели на форсаже, быстро летим – и вывел крупными буквами: «Председателю ГКМПС товарищу Краюхину Н. 3.», помедлил минутку и продолжил, дописал лист, вырвал, скомкал и начал другой.
Третий.
Четвертый…
Из глубины
Месяц назад был организован специальный отряд разведчиков-добровольцев.
– Еще два поворота, и станет легче.
Разведчик остановился, подождал, пока Ильзе восстановит дыхание. Костюм «Б-3» – штука неплохая, но в узких лазах, скорее, помеха.
Вано и Тамара, сверяясь с жирокомпасом, рисовали карту. Остров Сокровищ, подумал разведчик. Пиастры, пиастры…
Наконец пыхтение прекратилось.
– Вы карабин-то опустите, а то пальнет невзначай. Если кто и встретится, так сосунки. И вообще, они сзади не нападают.
Ильзе сделал вид, что не слышит. Конечно, после гибели отряда Зайцева нервы у всех раздерганы, но иметь в арьергарде напуганного стрелка – подарочек из того еще мешочка. Впрочем, это – данность. Еще одна данность, только и всего. В конце концов, между Ильзе и ним – двое. Хотя для «Тимура» что два тела, что пять… Мощные у нас карабины. Аккумуляторы бы им под стать делали…
Разведчик переключил фонарь на свет самый тусклый, экономный. Оно и полезней. С ярким-то еще белые мухи налетят…
Тоннель был узким, очень узким. Приходилось пригибаться, а порой и на четвереньки вставать. Ничего, жестоковыйных среди нас нет. Вымерли жестоковыйные. Как динозавры.
– Второй поворот, теперь свободнее станет.
Стены раздвинулись, ушли, тусклый свет не поспевал за ними, отчего тьма казалась еще гуще. Головастики в асфальтовой луже. И руки-ноги вот-вот застынут.
Разведчик выпрямился, потянулся – с хрустом, проверяя каждую косточку, каждую связку. Отозвались все – разнобойно, вяло, как уставшие новобранцы. Нехорошо. Ну-тко, повторим! Еще! И еще!
Наконец хор стал стройнее, слаженней.
– Что это вы делаете? – Тамара смотрела на разведчика с удивлением. – Пещерную зарядку, комплекс разведчика номер четыре?
– Что-то вроде этого.
Она тоже помахала руками – так, за компанию, от избытка сил.
– Веселитесь? – Вано с катушкой за спиной был похож на гнома-переростка, перепрятывающего сокровища.
– Где вы? – подал с поверхности голос Миадзаки.
– Определяемся, – пробурчал Вано. – Попляшем, попляшем и определимся.
Тамара замерла, потом медленно выпрямилась.
– Куб семнадцать – двадцать три – четыре, – ответила она через минуту.
– Плюс-минус…
– Один и восемь.
– С такой погрешностью романисты рисуют карту клада, чтобы искать подольше, листажа ради. Пальцем в землю. – Вано явно сердился. На что? Вернее, на кого?
– С таким жирокомпасом спасибо что пальцем хоть в землю, а не в небо.