– Новые привезут в лучшем случае через два месяца. Нужно было цэ-калибровку тщательнее проводить.
– Цэ-калибровку я проводила, проверочное испытание жирокомпас выдержал. На поверхности. И вообще, браниться удобнее тоже на поверхности. – Тамара демонстративно отвернулась.
– Именно. – Ильзе надоело слушать препирательства. Милые бранятся, а посторонним в потемках блукать. Среди пиявок. – Вано, вы бы насчет иллюминации похлопотали.
– Ах да. – Вано забормотал в переговорник. – Сейчас, Сато запускает двигатель. – Он установил «жирафу», выдвинул шею на три метра. Сводов не достал. – Подключаю.
Свет от «жирафы» – не чета коптилке.
– Это… Это… – Тамара вцепилась в локоть разведчика. – Этого просто не может быть!
– Интересно, правда? – Разведчик осторожно высвободил руку.
Никто не ответил, ошеломление – полное.
Первым очнулся Ильзе…
– Почему вы не сообщили об этом сразу?
– Я сообщил, – спокойно ответил разведчик. – Иначе нас бы не было здесь – и сейчас.
– Хорошо. – Ильзе вдруг понял: напиши разведчик отчет поподробнее, то он, Ильзе, в экспедицию и не попал бы. Или попал, но шестым номером. – Наверное, вы просто не смогли рассмотреть как следует…
– Ясно дело – не мог. С моей-то коптилкой… – Разведчик погасил фонарь.
– Это ведь не просто «пещера, возможно, искусственного происхождения». Это, бесспорно, артефакт.
Ильзе говорил четко, словно диктовал. Собственно, так оно и было – по кабелю и звук, и картинка передавались наверх, в краулер Миадзаки. Любой беспристрастный наблюдатель поймет – именно Ильзе первым понял, что они встретили сооружение странников. Возможно, оно так и будет названо – «зал Ильзе». Или «станция Ильзе».
– Уж артефакт так артефакт, – протянул Вано. – Артефактище.
Требовалось время, чтобы осознать масштаб находки. Была бы это плита какая-нибудь, скелет прямоходящего двухордового, наконец, ржавая шестеренка – сработали бы навыки. Шестеренки и прежде находили.
– Это станция метро… – Тамара сказала вслух то, что думали все.
– М-да… Определенное сходство, конечно, есть… – согласился Вано. – Станция «Киевская». Или «Рижская».
Свет «жирафы» отражался на мозаичных стенах, колоннах, сводах. Преобладали цвета лимона и охры.
– А вот и путь. – Тамара показала на желоб, гладкий до блеска, уходящий в тоннель.
– Рельсы, рельсы где? – Вано вдруг стало смешно. Надо же – выползет сейчас поезд, они сядут, и поедем мы в библиотеку имени Ленина. Нуль-пространство.
– Не следует ожидать полного сходства. – Ильзе не принимал шутливого тона. Неуместен он, такой тон, перед лицом глобального открытия. Перед лицом истории. – И торопиться с далеко – очень далеко – идущими выводами не стоит тоже.
– Никаких выводов, помилуйте. Просто – первое впечатление. – Вано совершенно не желал конфликтовать с начальником. Сегодня – начальник, завтра – большой начальник, послезавтра – царь и бог. – Вот у вас, – обратился он к разведчику, – первое впечатление какое… каким было?
– Первое? Хм… Испугался, что угодил к бабушке.
– Куда, простите? – Вано с разведчиками старался держаться предельно ровно. Всяко случиться может. У него самого бывший лучший друг оказался в разведчиках.
– Это предание такое, будто где-то в подземелье сидит бабушка-пиявка и нянчит бессчетных внучат. Или внучков?
– Здесь?
– Поначалу, знаете, показалось – попал в гнездо. Знаете, на Земле у тарантулов, ос, пещерных пчел бывают гнезда.
– Брр, – передернула плечами Тамара.
– Не наводите панику. – Однако Ильзе крепче сжал карабин.
– Никакой паники. Пиявицы под поверхностью нападают редко.
– Почему? – приободрился Ильзе.
– Не знаю. О них мы вообще знаем очень и очень мало. Как и об остальном.
– Кто мало знает, а кто мало говорит. Это разные вещи. Болтать обо всем…
– Да, конечно. – Разведчик прошел вдоль зала. – Хотя, не исключаю, кроме того пути, которым мы прошли, есть и другие. И в них пиявицы как раз и гнездятся.
– Гнездятся?
– Ну да. Никаноров нашел гнездовье пиявиц в районе Большого Сырта, около полусотни малых особей.
– Что-то я ничего не слышала об этом.
Тамара любила поговорить о пиявках, пауках и прочей фауне, сидя в кают-компании, на базе, но здесь… Конечно, она не суеверная, но с разговорами можно и подождать. Сейчас дел невпроворот – произвести обмеры, хотя бы запечатлеть поверхность, а времени мало.
– А чего кричать-то? Панику сеять. – Ильзе тоже не слышал, но не зря же призывали к предельной осторожности. Вот он и осторожен.
– Лупят их, лупят, а извести не могут, – пробормотал Вано.
– Кого лупят?
– Известно кого – пиявок.
– Ничего, весной проведут массовый отстрел… – утешил Ильзе.
Вано – хороший исполнитель, преданный. Немного порассуждать любит, но немного – можно. Хуже, когда подчиненный молчит. Молчит, молчит, да и вымолчит этакое… хорошо, если в разведчики…
– На вашем счету уже есть пиявка?
– Есть. – Ильзе любовно погладил карабин. – Уложил штучку.
Эту «штучку» приписывали себе по меньшей мере полдюжины стрелков Станции Красной – ее, ту пиявку, прозвали Дракулой, и не без причины… семнадцать пуль оказалось в теле – чья главная, последняя, решающая?
– Будем, товарищи, считать, что мы отдохнули, пора и поработать, – продолжил он и закинул наконец карабин за спину. – Тамара, Вано, подключайте периферию к гирокомпасу, будем снимать подробный план. Вы, э… товарищ, попробуйте пройти в тоннель, разумеется, осторожненько, недалеконько.
– Попробую, как не попробовать. На то мы и разведчики – пробовать.
Тамара посмотрела вслед удалявшемуся разведчику, потом рассерженно тряхнула головой. Своих забот мало, можно подумать. Она подсоединила кабель к жирокомпасу, теперь он связан с вычислителем на краулере, и, что бы ни случилось, данные будут сохранены. Вано носил по залу «жирафу», она помогала – то есть разматывала потихоньку кабель с катушки и закрепляла липучками к полу, чтобы не спутался. Тонкий, но очень прочный кабель. Прошлый век, конечно, но в марсианских пещерах радиоволны вели себя странно – порой более чем странно. Концентраторы массы, магнитных и прочих полей, спорили одни до хрипоты, до пены, другие выявляли вредителей, третьи призывали объединить усилия и объединяли, но приборы, дважды проверенные, трижды модернизированные и четырежды опечатанные, наверху вели себя безупречно, а под поверхностью продолжали врать, причем всегда – по-разному. Поэтому самой точной считалась совсем уже рутинная работа – с помощью рулетки, рейки и теодолита. Это для тех, кто придет вслед. Может, для нас же – после утверждения комплексного плана обследования объекта Ильзе (в том, что именно так назовут этот зал, она не сомневалась). Если, конечно, со следующим отрядом не придет Рейтё. Но и тогда вряд ли, слишком уж расплодилось артефактов Рейтё – площадка Рейтё, водокачка Рейтё, ангар Рейтё… Наверху намекают на личную нескромность, Рейтё оправдывается энтузиазмом и настойчивыми просьбами сотрудников. Вот если бы можно было меняться: Ильзе – водокачку, а Рейтё – зал ожидания. Название выкристаллизовалось, и она произнесла его вслух.
– Зал Ожидания Ильзе.
– Что? А, это… Точно. Зал Ожидания и есть. – Вано прикрыл глаза, будто вспоминал что-то. – Нужно мне было на Таймыр, к Зубову. День в похожем зале прокуковал, ожидая попутки. И странно, людей мало было, совсем мало.
Ильзе только кивнул. С понятием девочка, почувствовала название.
Разведчик неторопливо шел к черному проему тоннеля. Нарушать священную заповедь разведчиков, будить тихое лихо не хотелось, да еще имея за спиной эту чудную троицу. С другой стороны, он достаточно пожил разведчиком, чтобы стать фаталистом. Достаточно – срок неопределенный, но семь месяцев – это семь месяцев. Вдвое больше средней продолжительности разведческой службы.
Сходство со станцией метрополитена было велико, но не абсолютно. Не было эскалаторов, ведущих к поверхности, не было рельсов, зато встречались не то скамьи, не то саркофаги – выросты из мраморного пола, на ощупь более напоминающие дерево, чем камень. Может, действительно скамейка.
Он спустился в желоб, тянувшийся вдоль стены и уходивший во тьму тоннеля. Блестящий и с виду очень гладкий, он был совсем не скользким. Сила сцепления.
Разведчик наклонился. Действительно, гладко, до блеска, он увидел собственное отражение, искаженное, конечно, но отражение.
Чем ближе подходил он к черному провалу, тем медленнее становился его шаг. Естественное желание. Теперь еще и к темноте привыкнуть нужно: «жирафа» – она же в тысячу свечей слепит. Те, кто на поверхности, думают – светит.
Постояв, он почти приноровился к сумраку. Человеческий глаз способен уловить единичный квант световой энергии, научно доказанный факт.
Он достал из нагрудного кармашка корешочек, пожевал. Нужно будет еще поискать в Сырых Пещерах, полезный корешок, питательный для сетчатки. Жаль, пиявицы тоже его любят.
Квант не квант, а кое-что он различал вполне отчетливо – безо всяких очков глаза стали видеть запредельные цвета, и оттого мир из черного стал многоцветным, Интересно кактусы проверить на компонент «Н». В смысле – ночное видение.
Разноцветья много, а смотреть не на что. Тоннель словно матовой бумагой выстлан, за исключением зеркального желоба, отблески «жирафы» вязли и исчезали. Интересное местечко. Не люблю интересные, люблю скучные. Чтобы шел-шел, ничего не нашел, никого не встретил. Ну, пока и не встретил, ни одной живой души на целых десять шагов вперед. А что на одиннадцатом, он и не старался угадать. Всему свои пределы – ночному зрению, родовому мужеству, видовому страху. Человек, он ведь существо боязливое, оттого и стремится врагов своих извести напрочь, срубить под самый корешок, чтобы впредь жить спокойно.
Он углубился достаточно для того, чтобы не слышать шума, а свет если и долетал, то именно – квантами.
Тоннель постепенно уходил в глубину – не круто, едва-едва, где-то на градус-полтора. Никаких ветвлений, но он все-таки сделал метку на стене: «1КР» и стрелочку – разведчик, бывший когда-то Корнеем Ропоткиным, первая отметка от известного места, значит. Мелок хороший, светиться лет сто будет – для тех, кто умеет смотреть. Или фонарик включат, тоже заметят. Нужно ведь и о людях подумать.