– Пришлось суку кулацкую пристрелить. Бросилась на меня, убить хотела. – Федот показал на царапину на шее.
– Отыскал-таки, ходок. Никак без этого не можешь? Я тебя предупреждал.
– Нет-нет, – отдышавшись, вмешался уполномоченный. – Совсем не то. Безлюдным село оказалось. В конторе – никого, прошли по избам – нет людей. В одной только сидит женщина и что-то грызет. Мы подошли – рука детская. Сырая! А она, женщина эта, завыла и на товарища Федота кинулась. Кусается, царапается. Еле отбились, а она не унимается. Вот и пришлось стрелять.
– Точно так и было, товарищ сержант. – Солдат засучил рукав. – До крови прокусила, видите?
– Спрячь, верю, верю. Отмечу, пострадал. – Чекист повернулся к лейтенанту. – Ерунда какая, а приравнивается к боевому ранению.
– Может, она бешеная. – Федот опустил рукав, обиженно потупился.
– Значит, никого в конторе, – не обращая больше на солдата внимания, заключил чекист.
– Ни в конторе, ни в председательском доме. И вообще, животины – никакой, даже кур нет. Мы и на конюшню заглянули, и на ферму… – Уполномоченный развел руками.
– Понятно. Ты, Федот, не скучай. Авось выживешь, в приказе отметят, в старости внукам рассказывать будешь, как крови своей ради них не жалел, борясь с нечистью. – Чекист говорил, не скрывая скуки.
– Может, сейчас и кончим? – предложил лейтенант. – Что зря время терять?
– По плану мероприятие проводится точно в девятнадцать пятьдесят, перед закатом, – заволновался уполномоченный. – Есть четкие предписания, отступления недопустимы.
– Не будем, не будем отступать. Верно, лейтенант? Отступления вообще не наша метода. Подождем до вечера.
Действительно, куда спешить? В городскую сутолоку, пыль да жару?
Лейтенант посмотрел вниз. Отсюда, с колокольни, мир казался добрым и чистым. Он пересчитал строчки. Одиннадцать. Для поэмы маловато.
– И командир огненновзорный, – забормотал он, – огненновзорный…
В прохладной высоте писалось легко и приятно, он намеренно тянул, продлевая удовольствие, представляя стихи напечатанными на белых листах окружной газеты. Редко выдавались такие свободные, такие прозрачные минуты.
– Повел отряд дорогой горной! – вписал он в заветный блокнот и, уже не сдерживаясь, выплеснул на бумагу долго приберегаемые слова.
– Иван, гляди, что нашел! – Федот стоял на крыльце, держа в руке большой резиновый мяч, двуцветный, красный с синим.
Иван отжал портянку, пристроил на ветку куста.
– Кончай стирать, портомой!
– Лейтенант любит, чтобы чисто было. Не переносит грубого запаха, два раза на дню портянки меняет. – Он вылил мыльную воду под дерево.
– Становись в гол. – Федот положил мяч перед собой.
– Да ну его. – Иван с ведром пошел к колодцу.
– Нога – пушка! – Федот разбежался, ударил. Мяч пролетел над воротами, звонко упал на землю и, подпрыгивая, покатился по дороге вниз, в село.
– Конь не свинья, конь чистоту понимает. – Возница огладил лошадь, понюхал ладонь.
– Платоныч, а ты конскую колбасу ешь? – Иван тряпкой водил по дверце брички.
– Глупый ты человек. Разные вещи путаешь. Одно – конь, совсем другое – колбаса. – Возница критически осмотрел бричку, отобрал у Ивана тряпку. – Грязь размазываешь. Работу с любовью делать надо, без нее труд пустой, что вот эта конюшня.
– Конюшня-то при чем, Платоныч?
– В ней кони должны стоять, тогда будет конюшня. А тут духу лошадиного нет, сарай сараем. Кабы не свой овес, голодные бы остались. – Он ворчал себе под нос, а серая поверхность брички становилась после его тряпки иссиня-черной, и солнце отражалось в этой местами облупившейся синеве.
Уполномоченный поднял глаза на коротенький строй. Шесть человек всего – без него. А в инструкции акцентируется: мероприятие проводится в присутствии всех жителей населенного пункта, обязательно выступление актива, ударников, пионеров. Нагреть могут – не обеспечил, поди, оправдывайся – никого нет.
Он снова уткнулся в текст:
– Выкорчевывание корней реакционного духовенства, товарищи, – несомненный признак нашего движения вперед. Народу чужды культовые строения, взамен них он обретает клубы, стадионы, дворцы культуры. Мы все как один с радостью и без сожаления расстаемся с пережитками прошлого ради новой, светлой жизни! – Он не сдержался, кашлянул в кулак. – У меня всё.
– Ура! – негромко уронил чекист.
– Старшина, приступайте. – Лейтенант смотрел на тусклое багровое солнце, садившееся далеко за селом. Здесь, у ограды, снаружи, светило казалось чужим, отличным от дневного, теплого и милого. В стороне, на кладбище, уже пал вечер, солнечные лучи едва доставали верхушки крестов.
– Отчего это кладбища всегда около церквей стоят? – вполголоса спросил Иван.
– Попам под боком все иметь хочется, чтобы далеко не ходить, – снисходительно объяснил Федот. – А нашему попику вообще подфартило, в своем погребе устроился.
– Разве его не похоронят?
– Кто? – сплюнул Федот.
Старшина вернулся, коротко доложил:
– Готово!
– Укрыться! – скомандовал лейтенант и, подавая пример, присел на корточки у ограды.
Иван ждал. В прошлый раз бабахнуло – ого! Ушехлопов парочку зацепило, хоть и стояли неблизко.
Дрогнула земля, миг спустя прошуршало поверху. И всё? Иван распрямился. Столб пыли, алый от закатного солнца, стоял над церковью. Купол – исчез.
– Получилось. – Лейтенант сиял. – Точно и аккуратно, можно в центре города проводить.
– Получилось, – согласился чекист. – Идем?
– Пусть пыль осядет.
Низкий, подземный звук шершаво ожал сердце Ивана. Не звук, а тряс просто.
– Что это? – И уполномоченный поежился нездорово.
– На канонаду похоже, когда большие калибры говорят. – Старшина вопросительно смотрел на лейтенанта.
– Гроза, – беспечно махнул рукой Федот.
– Думаю, соседи голос подают, – задумчиво, не по-армейски ответил лейтенант. – Герасимов в Усмани сработал. Игорь Иванович, мы ведь не одни сегодня взрываем.
– Нет, по плану мероприятие проходит в пяти точках области.
– И время одно, верно?
– Да, девятнадцать пятьдесят, – согласился уполномоченный. – Но до ближайшей точки километров сорок.
– При взрывах такое бывает, – пояснил лейтенант.
Иван посмотрел себе на грудь. Вот оно какое, сердце, оказывается. Сейчас-то билось неощутимо, но память о наждачном прикосновении оставалась.
– Земеля, не отставай, – позвал Федот. – Чего понурился?
И правда, чего? Даже не заметил, что все ушли. Солнце – и то закатилось. Он поспешил за остальными.
– Похоже, вправду гроза собирается. – Иван отложил топор. – Весь день небо ясное, а как ночь – ни звездочки.
– Что тебе в звездочках. – Старшина костер раскладывал мудреный, фасонистый. – Без них забот хватает.
– Вот, на разжог пригодится. – Федот скинул кипу книг наземь. – Налетай, подешевело. Велено употребить.
– Раз велено, исполним. – Старшина выдрал листы, скомкал в шарики.
– Приготовили? – Уполномоченному не терпелось.
– Только спичку поднести. – Шарики пристроены меж наколотых щепок.
– Превосходно.
Важность момента наполняла Игоря Ивановича достоинством и степенностью. Ступал он мерно, тяжело, на пятку, каменные ступени крыльца чуть не прогибались под ним.
– Посветим ночке. – Он присел у костра. Упрямые спички ломались одна за другой. – Дрянь поганая. – А челюсти свело от гнева.
– Возьмите мои, товарищ уполномоченный, – протянул коробок старшина.
Загорелась бумага, от нее – щепочки, а там и весь костер занялся.
– Какой огонь, – восхитился Иван. – Цирк!
В цирке он бывал дважды, водили взводом, и понравилось ему – очень.
Словно ящерки огненные заскакали – красные, зеленые, голубые. Языки пламени изгибались причудливо в дуги, спирали. Умельцем оказался старшина.
– Здо́рово! – воскликнул с крыльца лейтенант. – Степан Власьевич, выйди, посмотри, бенгальский огонь, а не костер!
Басовый, тягучий звон морской волной качнул Игоря Ивановича и унесся в ночь. Откуда он? Колокола по весне поснимали, нет их. Он оглянулся.
– Потерял что, Игорь Иванович? – сержант пытался прикурить от костра.
– Звон. Слышали?
– Нет. Какой звон?
Уполномоченный посмотрел на лейтенанта. Уши помоложе.
Тот покачал головой:
– Никакого звона.
– Помстилось, – отступился уполномоченный.
Они стояли у костра, расцвеченные его отблесками.
– Это соли металлов, – прервал молчание лейтенант. – Они в состав красок входят, отсюда и цвет пламени.
– Красиво, – одобрил сержант.
Иван зачарованно смотрел, как пламя лизнуло темную поверхность и с легким шипением расползлось веером. Блеснули печальные глаза – и исчезли в огне.
Дым, едкий и кислый, заставил отшатнуться. Федот зашелся в кашле.
– Не нравится? Ступай, – разрешил сержант.
Наконец огонь устоялся, потерял разноцветье.
– Выгорела краска, – с легкой грустью сказал лейтенант.
– Гореть дерево долго будет, – оценивающе прикинул старшина, – такие уж дровишки. Топор где попало оставлять не след. – Он подобрал его.
А уполномоченный все прислушивался, вертел головой, но звона не было – лишь надсадный кашель Федота беспокоил из темноты.
– Хватит. – Игорь Иванович помахал листом бумаги. – Остальное в городе допишу. – Он спрятал бумагу в бювар, завинтил крышку походной чернильницы.
– Переставь лампу на окно. И ставни прикрой, – попросил сержант.
– Не душно будет? – Уполномоченный отодвинул портфель.
– Переможемся. С открытым мы как в тире, любой лишенец подстрелить может. – Сержант расставлял на столе еду: круг копченой колбасы, вареная картошка, сало, лук, малосольные огурцы, яйца и последнее – высокая бутыль мутного первача. – Кушать надо в безопасной обстановке.