– И я захватил. – Уполномоченный поставил бутылку поменьше.
– Рыковка? Градус, конечно, слабоват, но сгодится.
– А вот и мы. – Лейтенант вошел в комнату, в руках – стопочка тарелок, стаканы, под мышкой зажата связка свечей. – Мобилизовал на кухне.
– Наливай, лейтенант, общество доверяет. – Чекист содрал шкурку с колбасы.
– Стаканчик граненый, наган вороненый, горилка чиста как слеза. – Напевая вполголоса, лейтенант раскупорил бутылку. Уполномоченный изучал свечи.
– Обгрызенные какие-то. И зубы не крысиные, человеческие. – Он вставил одну в подсвечник.
– Садись, Иваныч, – позвал сержант, стакан застыл в его руке. – За успешное окончание мероприятия… какое оно в списке-то? Два дробь одиннадцать!
Тяжелый пласт штукатурки, весь вечер отчаянно цеплявшийся за истерзанный взрывом камень, оторвался и полетел вниз. В падении он развернулся и, ударившись плашмя о пол, раскололся на сотни маленьких кусочков.
Иван вздрогнул. Зябко. Шумит и шумит. Он покосился на церковь. Сыплется помаленьку. Это ничего, пожалуй. К лучшему. В сон клонить не будет.
Он представил себе кастрюлю борща – наваристого, густого, воткнешь ложку – стоит.
Отгоняя видение, Иван бодро зашагал вдоль фасада: двадцать шесть шагов – кругом, двадцать шесть шагов – кругом, и размытая тень его в несильном пламени костра скользила по стене дома, припадая к окнам и неохотно отрываясь от них.
Хохот из командирской комнаты заставил старшину приоткрыть глаза. Гуляют начальники, угомониться не могут. Пусть себе гуляют.
Он повернулся на бок натянул на голову одеяло, отгораживаясь от прошедшего дня. Тепло разливалось по телу, баюкало.
Федот долго смотрел на спящего старшину, потом смахнул крошки со стола, прикрутил фитиль рампы и, положив голову на руки, задремал.
– Моя супружница сало иначе солит, – дохрустывая огурцом, заявил уполномоченный. – Берет она…
– Погоди. – Чекист прислушался. – Ерунда, – он откинулся на спинку стула.
– Продолжай, Игорь Иванович. – Лейтенант вертел в руках маленький, не больше папиросы, металлический цилиндрик.
– А что продолжать? – Уполномоченный взял бутылку, разлил остатки по стаканам. – Конец горилки.
– Ты про сало хотел рассказать.
– Правда? – удивился уполномоченный. – А ну его…
Сержант, повернув руку, пытался достать спину.
– Что с тобой, Власьевич? Кусает кто?
– Как яиц переем, волдырь выскакивает. И всегда на одном месте. Чешется, мочи нет.
– Давай пособлю. – Лейтенант перегнулся через стол, поскреб чекисту спину.
– Во, во… – прижмурясь, замурлыкал сержант. – Самое туточки.
– Что за штука? – уполномоченный поднял со стола цилиндрик.
– Пиродетонатор.
– Что?
– Пиродетонатор, без него взрывчатка не взрывается.
– Он может рвануть?
– Только если поджечь. – Лейтенант взял детонатор из рук уполномоченного. – Собственно, это футляр, а сам детонатор внутри. Отличная вещь, надо сказать, незаменимая в нашей работе. Вот ртутные опасные, сами могут… – Он спрятал цилиндрик в карман гимнастерки.
– Умен ты, лейтенант, не по годам, – насупился вдруг уполномоченный. – Серьезно советую, не выхваляйся, не отрывайся от масс. – Свободной рукой он оперся о стол, приподнялся. – За то, чтобы всегда быть среди массы! – Он выпил самогон, как воду, не поморщась.
– Ты, Иван, нашего лейтенанта не замай. – Сержант положил руку на плечо офицера. – Нашей власти умные люди нужны. Для них все дороги открыты. За открытые дороги!
– За них, – вторил лейтенант.
– Грызи науку. – Пустой стакан поставлен вверх дном на тарелку. – Не жалей зубов. А сточишь – поставим новые. Вот. – Чекист достал из планшета крестик. – Червонное золото. Дарю, на зубы.
– Да ну, Власьевич, зачем? – отнекивался лейтенант.
– Бери, бери. Или крале на колечко переделаешь, сережки. Боевому товарищу ничего не жалко. – Он оглядел стол. – Быстро управились. Выйдем перед сном, развеемся?
– Пошли, – согласился лейтенант.
– Не отделяйся, Иваныч. – Сержант подмигнул притихшему уполномоченному.
Иван присел у костра, протянул к нему руки. Винтовка лежала рядом, лишняя в эту теплую тихую ночь. Теплую-то теплую, а – познабливает. Картошечки испечь, горячей скушать, с солью да хлебушком – как приятно. Нельзя, лейтенант запретил. Не те дрова, чтобы печь, отравиться можно.
Он подхватил винтовку, вскочил.
– Глазьев! Как дела? – Голос лейтенанта сытый, расслабленный.
– Никаких происшествий, товарищ лейтенант! – Рвение не уставное, предписанное, а от радости жизни.
– Никаких? Молодец. Но ты – смотри!
– Орел он у тебя, – похвалил и чекист.
– Есть смотреть, товарищ лейтенант. – Ивану в благодарность захотелось сделать что-нибудь хорошее, нужное.
– С чего это вишня цветет? – строго спросил сержант.
Иван оглянулся. Действительно, вишня стояла белая-белая, словно не август сейчас, а май.
– Никак бабочки. – Сержант подошел к дереву, провел зажженной спичкой над цветками. – Налетело же их, незваных. – Он поднес спичку к белому соцветию.
Ивану показалось, что вишня взлетела вверх, но нет, это бабочки маленьким облачком поднялись над ними и исчезли в вышине. Только одна, с обгорелым крылом, билась в траве, кружила на месте, силясь увернуться от сапога чекиста.
– Отойдем, – предложил лейтенант.
За углом, куда не доставал свет костра, они остановились.
– Ни зги не видно. – Уполномоченный растопырил пальцы. Не скажешь, здесь рука, только угадываешь. Нет, все-таки видно. Глаза прозревали, привыкая к ночи.
Он поднял голову. Где-то во мгле лежит село. Примолкшее, невидимое, затаившееся. А днем… Какие у той женщины были глаза! Уполномоченного передернуло.
– Облегчился, Игорь Иванович? – Весело лейтенанту. Молодой, что он понимает, щенок.
Словно звездочка, мигнул лиловый огонек и погас. Но тут же затлел второй, рядом.
– Смотрите, в селе… – Уполномоченный не договорил. В стороне, на кладбище, мерцала россыпь таких огоньков – упало с небес утиное гнездышко и разбилось.
– Вижу. Могильные огни. Самовозгорание газа, вроде болотного. Жарко ведь, вот и разлагаются…
– Это и нам читал лектор, – поддержал из темноты чекист. – На антирелигиозном вечере.
Точно. Теперь и он вспомнил. Совсем недавно приезжал умник из области, вроде лейтенанта, тоже почему-то военный. Еще и брошюру раздавал, там все объясняется – про мощи нетленные, могильные огни, чудотворные иконы. А горят, как обычное дерево, иконы эти.
Они уже возвращались к крыльцу, когда забилась, заржала лошадь в конюшне – громко, с прихрапом.
– Волков чует. Лес недалеко, расплодились. – Насчет волков уполномоченный знал точно, было по ним совещание.
– Волков? – с сомнением повторил чекист.
– Глазнев, сходи проверь, заперты ли ворота, – приказал лейтенант.
– Как отобрали ружья у населения, волки непугаными стали, – слышал Иван говорок уполномоченного. Балаболка. Что волки, когда винтовка в руках.
Он шагнул за ворота. Были бы волки, он стреляет метко. Ничего не видно, мрак. Он напряг слух. Шорох, слабый, едва слышный. Винтовка успокаивала, да и чего бояться. И все-таки…
Он отступил. Из пыльного, сухого воздуха накатил запах, сначала даже приятный, но секунду спустя – невыносимый. Рвота скрутила, согнула Ивана; кислая комковатая жидкость толчками хлестала из него, а вдогонку тянулась клейкая липкая слюна, спускаясь непрерывно до земли и возвращаясь назад. Рвота перебивала дыхание, пот заливал глаза.
– Падаль… – Иван старался набрать побольше воздуха.
Дрожащие, подгибающиеся ноги с трудом держали. Обессилел вмиг.
– Ой, худо мне. – Он оперся на винтовку, переводя дыхание. Скорее назад, пока может.
Скользкая холодная рука легла на лицо, сначала нежно и мягко, но едва запах вновь коснулся ноздрей, хватка стала железной. Иван еще услышал влажный треск, но понять, что это ломалась его шея, не успел.
Лошадиное ржание перешло в визг, пронзительный, невыносимый – и вдруг стихло.
– Закопался, орелик. – Игорь Иванович стоял на крыльце, поджидая остальных. Послали дуралея на свою голову. И чего тот возится, дело-то немудреное – ворота закрыть.
– Вот и он, – миролюбиво ответил лейтенант.
Из черного проема ворот отделилась тень и направилась к костру, к дому.
– Кто это с ним? – прошептал уполномоченный.
Вторая тень, третья, пятая. Одни выходили из ворот, другие переваливались через ограду и, даже не вставая в полный рост, почти на четвереньках надвигались на стоявших у порога дома.
– Стой. – Сержант неспешно вытащил револьвер. – Стой, говорю. – И лейтенанту: – Не отставай.
Стрелял он спокойно, деловито, лейтенанту почудилось, что сержант даже насвистывает вальсок и выпускает пулю на каждый третий счет.
– Догоняй, лейтенант.
Увесистый пистолет стал непослушным, рвался из руки, подпрыгивал, и только с последним патроном строптивость покинула оружие.
Попал ли в кого?
– Отходим, – дернул за рукав сержант.
Подтолкнув растерянного уполномоченного, они вбежали в дом. Не выпуская пистолета, лейтенант свободной рукой искал засов.
– Посветите же!
Стукнула дверь в коридоре.
– Сюда, хлопцы. – Возница подбежал первым, встрепанный, с горящей свечой. За ним и Федот, с винтовкой. Лейтенант задвинул засов.
– Старшина где? – И, отвечая, звон разбитого стекла со стороны караулки.
– Быстрее в комнату, – торопил чекист.
Лейтенант шел последним, оглядываясь в темноту коридора. Никого.
Отекшие, не отдохнувшие ноги старшины с трудом влезали в красивые, но узкие голенища-бутылки. Сейчас, сейчас. Левый сапог наполовину натянулся, когда треснуло выдавливаемое стекло, посыпались осколки. Холодом потянуло из окна, пламя лампы затрепетало.