– Как это – нечистью?
– Просто, к слову. Болеют многие. Сын у меня – тоже… Он в соседнем селе живет.
– Чем?
– Говорят – белокровие… – Старик равнодушно смотрел на поплавок.
Петров поднялся на дорогу.
Сын ведь. Но, может, со скуки сочиняет?
После обеда в сон потянуло неудержно – прошедшая ночь давала знать.
Стук громкий, настойчивый. На часах – половина шестого. Тяжело просыпаться к вечеру.
Он вышел на веранду.
На пороге стоял милиционер.
– Петров Виктор Платонович?
– Да.
– Лейтенант Фроликов. По делу к вам.
– Болеете?
– Нет. Мы тело обнаружили, труп. Осмотреть надо. Все равно в районе судмедэксперта нет…
– Сейчас, приведу себя в порядок.
Побриться? Почему бы и нет?
– Куда теперь?
– Недалече.
У ворот ждал «козлик», шофер повел машину к погосту.
– Час назад нам позвонили, отсюда, из Раптевки. Старушка на тело наткнулась.
У церкви машина затормозила. Два милиционера стояли у стены.
– Нам сюда.
Несколько шагов, и Петров увидел мужчину, лежащего вниз лицом.
– Можно трогать?
– Да, мы сфотографировали…
Он коснулся шеи лежавшего. Пульса, конечно, нет. Но еще теплый.
Медленно повернул труп на спину. Камень, наполовину вросший в землю, проломил череп, изуродовал лицо.
Работа наша такая…
Через десять минут он докладывал лейтенанту:
– Смерть наступила три-четыре часа назад, наиболее вероятно – в четырнадцать тридцать. Причина – падение с высоты.
Все посмотрели на церковь.
– Да, вероятно. Метров двенадцать будет. При падении он ударился головой о тупой предмет – вот этот камень. Еще перелом ноги, на вскрытии, вероятно, определятся повреждения внутренних органов, но главное – перелом черепа, травма, несовместимая с жизнью.
– Вам придется все записать.
– Знаю.
– Старушка, что нашла его, близко не подходила. Мы мимо пруда ехали, рыбаков видели, надо их расспросить. – Подошедший капитан распоряжался уверенно и деловито.
– Покойный – Бакин Петр Семенович. – Петров посмотрел на стену. Полторы секунды падения. О чем он успел подумать? А в душе, непонятно отчего, – облегчение. Будто другого ждалось, не страшного, а – жуткого.
– Вы его знали?
– Шапочно. Его родственник обращался ко мне. Вчера.
– Несчастный случай, несомненно. Погляжу, откуда он упал. – Капитан прошел в церковь.
– Доктор, вы к себе? – Лейтенант распахнул дверцу машины. – Поедем, садитесь. Я с рыбаков показания сниму и к вам зайду.
Рыбаки, да. Показания… Писать ли про серое пятнышко на руке Бакина?
Обязательно.
Писанина, отчет об осмотре тела, времени заняла немного. Петров открыл банку сгущенки, положил две ложки в стакан дистиллированной воды. Теплое, сладкое питье – как этот августовский вечер.
Хлопнула дверца «козлика», через минуту лейтенант сидел напротив Петрова.
– Держите. – Он отдал милиционеру листки. – Где будете вскрывать?
– В Плавске, наш район за ними закреплен. Я как раз о грузовике договорился. Труповозки у нас нет… – Он кашлянул. – Мне и с вас показания снять нужно.
– Снимайте.
Еще через полчаса он подписался под строкой: «Со слов моих записано верно, добавлений и исправлений не имею».
– Вот и все. – Лейтенант сложил бумаги в планшет. – Рыбаки говорят, он в четверть второго шел на кладбище. В церкви нашли его следы, на лестнице, что вдоль стены изнутри. Других следов нет, а наверху молоток геологический лежит. Поковыряться хотел, еще что, не важно. Дело ясное – несчастный случай. Жаль, вы паспорт у племянника не спросили. – Он укоризненно посмотрел на Петрова.
– Жаль. Но у меня данные записаны.
– Да ладно, обойдется. До свидания.
Не самый хороший день. Голова вдобавок разболелась. Он выглянул – мимо, по дороге, проехал грузовичок. За телом? Таблеточку пенталгина принять…
Он пошарил в укладке-аптеке.
Наверное, к перемене погоды. Петров подошел к барометру, старому, большому анероиду. Так и есть, на двадцать миллиметров ниже. К дождю.
В комнате потемнело. Рановато что-то. За окном потемнело, сумерки сгущались с каждой минутой. Порыв ветра поднял листья с земли, закружил, разметал. Наверное, гроза сильная идет.
Придется вторую таблетку брать, ломит в висках.
Он поморщился от горького вкуса, запил водой. Пора свет включать, а всего-то девятый час. На стук ногтем по барометру стрелка опустилась еще на деление.
Петров вышел на веранду. Деревья качались, ветер рвал листья горстями. Сумерки.
Таблетки подействовали, начало клонить ко сну. Отоспаться – и ладно.
Лампочка мигнула и погасла. Отключили электричество. Или обрыв на линии, вон ветер какой.
Петров запер дверь, разделся, лег на кровать. Приемник послушать? Но не было сил даже протянуть руку.
Оглушительный грохот и – вспышка. Свет пробился сквозь закрытые веки.
Петров ошеломленно вертел головой. Молния, наверное, совсем рядом стукнула. Вокруг тьма, окна не видать. Он нажал кнопочку подсветки табло. На часах – одни нули, лишь секунды отсчитывают время наново. Полночь?
Где-то в тумбочке свеча и спички. Слушая ровный, спокойный шум дождя, он нашарил их, зажег. Как там барометр? Стрелка уползла туда, где и цифр-то никаких нет. Циклон. Надо досыпать ночь. Скучно, правда. Он включил приемник, сквозь треск разрядов поймал радио Люксембурга. Диск-жокей объявил перерыв, запикало. Час пятнадцать – по среднеевропейскому. У нас – три пятнадцать. Врут часики. Молния попутала? Нужно поставить верно.
Музыка, темнота и дождь баюкали, он лежал в полусне, порой по радио начинали обсуждать бурю в деревне Раптевка, на чистом русском языке, с произношением Малого театра, и Петров понимал, что это – сон, и отмечал во сне, что дождь стих, молнии прекратились. Голове становилось легче и легче, боль уходила, и, когда она ушла совсем, он решил уснуть глубоко.
В сером свете комната казалась обложенной ватой.
Он подождал объявление времени, сверил часы. Идут. В ногах слабость, но легкая. Живем.
На улице стало прохладнее, маленькие лужи на дорожках, большие на обочине.
Вернувшись в комнату, Петров попытал выключатель. Ан нет электричества.
Чай готовил на спиртовке. Переводил продукт. Утешение, что воды дистиллированной впрок нагнал.
Мимо шла Ксения, колхозница, что подрабатывала уборкой здравпункта.
– Доброго дня, доктор! Как ночью, не страшно было?
– Голова болела.
– Смерч прошел, рядом совсем. Столбов повалил, провода порвал. Уже чинят. Деревню миновал, одну яблоню у Филипповых сломал, и все. Старая была яблоня. За Бакиным пошла. Он тоже самый старый в Раптевке был.
– Разве?
– Я не о годах. Мы тут пришлые, кто в тридцать шестом приехал, кто после. Деревня пустая была, кого не раскулачили, разбежались или с голоду поумирали. Я, мне семь лет тогда было, помню, приехали – а хаты ждут. Бери. Многие так без хозяина и остались. Развалились, на бревна раскатали.
– А Бакин при чем?
– Он тутошний, здесь родился, в тридцатом, мне его жена покойная рассказывала. Потом мать его в город увезла, дитем. А вернулся недавно. Дома, конечно, не осталось, он новую хоромину отстроил. А пожить толком не пришлось.
– Жена его тоже здешняя была?
– Нет, городская. Радовалась, когда строилась, свой дом наконец. Он упал, говорят, по церкви лазил?
– Упал.
– Его часто около церкви замечали. Как молодой парень приехал к нему в мае, так и зачастили туда. Мы спрашивали зачем, он смеялся – клад, мол, ищу…
Женщина ушла. Петров остался сидеть на веранде, в медицинском запахе хлорамина.
Шутил, наверное, Бакин. Или прятал на виду, в самом деле искал клад. Почему нет?
Он надел резиновые сапожки, знал, куда едет, прошлепал по лужицам в лес напрямик. Рефлекс грибника – в лес после дождя. А куда еще?
В парке оказалось на удивление сухо. Тропу перекрыл поваленный ствол, рядом – еще и еще. Деревья лежали беспомощные, разметанные, крепость и возраст не спасли. Как у людей. Лежали они по дуге, пройди смерч на метров двести дальше – как раз на дом наткнулся бы. Обошлось, но как же он не услышал ничего? За грозой да таблетками проспал.
Он пошел полем к переезду. Встретилась железнодорожница:
– Связь у меня молчит. В селе не знаете, как?
– Чинят.
– Поезда теперь не ходят, спешить не будут. – Она побрела дальше.
Петров очистил сапоги о рельс. Раскисшая дорога не манила, лучше бы по травке.
Шоссе, что тянулось вдоль леса, подсохло. Он шел по асфальту, примериваясь, где войти поудобнее. И тут прошелся смерч, тупой, злобный, его след открылся поваленными деревьями. Он брел по следу, сто метров вглубь леса на север, потом на запад, ища проходы среди лежавших стволов.
Путь пересек поляну, вчера солнечную, зеленую, а сейчас – грязную и притихшую. Безмолвие – днем, летом, в лесу. А ночью – хаос и слепая сила, которой что дом рассыпать, что деревья поломать, что озеро высосать и разлить – одно. Наверное, смерч шел с болота, потому и грязь серая на листьях и траве.
Он поднял голову. Белка. Ползет по ветке, как ленивец. Ей прыгать положено, а она… Ну-ка, для прыти!
Он поднял короткую палочку, не целясь, бросил. Палка ударилась о ветку дерева и отскочила. Секунду спустя и белка свалилась в траву. Ах, незадача!
Он подошел к месту падения. Что же ты, бедолага…
Меж узловатых, выбухающих из земли корней лежал полуразложившийся беличий трупик, весь облепленный мухами. Жук-могильщик деловито полз по мордочке. А где та, с дерева? Ведь не может же быть…
Он поискал еще.
Ничего.
Ладно. Как протекает иммунодефицитный синдром у зверей? Как и у людей. Болеют. Гниют заживо. Вот и белка.
Он искал наукообразное объяснение для душевного покоя. Следовательно, он не спокоен? Пожалуй, да. И это не привычная, повседневная тревога, с которой кто теперь не живет. Нечто новое.