– А я думаю, нарочно она. Не по ней строгая жизнь. Лучше, говорит, на поляков да литовцев батрачить буду, чем тут останусь.
– И дура. Поляки за так ее кормить будут, что ли? Хлеб нынче тяжкий, а тут и еда, и крыша, рай просто. Ты сумку-то убери.
– Уберу-уберу, – поспешно ответила повариха. – Видишь, чисто.
Белесая пленка сузилась клинышком, истончаясь, и наконец оборвалась.
Михась бросил лоскут в унитаз, примерился, колупнул плоский пузырь на плече и потянул отслаивающуюся кожицу дальше вниз по руке.
– Словно картошку в мундирах чищу, – сказал он отражению в зеркале. Под сгоревшей кожей проглядывала новая, не розовая, как бывало раньше, а бледная, даже и желтушная. Верно, от местного солнца. Совершенно не больно, ничуть. И как быстро облез, за полдня всего.
Он встал к зеркалу спиной, вывернул шею, пытаясь разглядеть лопатки. Не достать, скорее руку вывихнешь. Ничего, само сползет.
Продавец выключил калькулятор. Мало отдыхающих, не едут. Чем за ссуду платить? Пограничная зона, пограничная зона… чтоб ей! Изворачиваться нужно. Выездную торговлишку организовать, в тот же санаторий? Не пускают. И почему не пускают, он же долю предлагал, не много, конечно, но все деньги. Не берут. Странные какие-то. Больные, если деньги не нужны, – неизлечимо.
Он захлопнул бухгалтерскую книгу. Последний сезон, не выгорит – хоть закрывайся.
Не раскрывая глаз, Михась провел рукой по лицу. Паутина, легкая невесомая паутина опустилась откуда-то сверху и теперь докучала, щекоча. Не снимается, дрянь!
– Баю-баюшки-баю, не ложимся на краю… – выводил женский голос за стеной.
Кому баюшки, а тут разбудили, так усни попробуй. Откуда принесло певунью, да еще и с ребенком?
– Придет серенький волчок… – пел печальный голос.
Михась моргнул несколько раз, проглотил комок. А за стеной опять:
– Баю-баюшки-баю…
Стукнуть в стенку? И никакого ребенка не слышно.
Он потянул шнурок. Торшер засветил ярко, до боли в глазах, и тотчас же голос смолк, только эхом в голове отозвалось:
– Придет серенький волчок….
Выступившие слезы окружили лампу чудным ореолом. С перекалом горит, скоро шпок! – и нет лампочки.
На потолке чисто, ни тенет, ни пауков. Примерещилось со сна. Простыня – в серой сухой чешуе, вот облез так облез! Белье тут через день меняют… Спать, спать.
Выключенная лампа тлела с полминуты розовым, вишневым, а потом и вообще запредельно-тусклым светом.
Похолодало. Одеяло не греет, отопление не работает. Лето.
Михась накрылся с головой, попытался свернуться калачиком, колени к подбородку.
Студено, студено, студено…
Петров проснулся за миг до намеченного времени, торопливо, на первом писке, отключил будильничек.
Пора вставать. Имеет человек право на ранний подъем? Одних волнений сколько – анализы сдавать, а что в них, в анализах, будет?
Восход солнца через полчаса. При выявлении следов, подозрительных на подозрительность, рекомендуется пользоваться естественным освещением. «Судебная медицина», учебник под редакцией профессора Минакова. Ох, спать-то как хочется!
Неслышным шагом он прошел в коридор. Крыса на сей раз досталась Николаю. С подарочком, Николай Иванович! Изловить бы шалунишку да разобраться с источником шуточек. Три источника и три составные части… Не наш это юмор. Не наш.
Угловой двести седьмой номер. Полулюкс – так описал его капитан-лейтенант Чижов, пропавший отдыхающий, в единственном полученном семьей письме. «Почта ходит плохо, место обособленное, но надумаете писать, адресуйте так: санаторий „Янтарь“, главный корпус, номер двести семь, мне, Чижову А. Б.». Графологи крутили, вертели письмо, но заключение, как обычно, дали надвое: «Не исключено, что… Однако, учитывая скудость предоставленного материала…»
Петров остановился у двери. Пять месяцев миновало – что осталось?
Замок самый банальный, тип простейших. Точу ножи, ножницы, мясорубки, подгоняю замки ко всяким ключам, возвращаю тягу к алкоголю! Перевод посылать на почтамт предъявителю благотворительного лотерейного билета АА 2083772.
Он прикрыл за собой дверь. Запах – недели три никто не жил, но пыли немного. Окна на восток, небо розовое. Номер двухкомнатный. Гостиная, на стене – сомнительный Фрагонар.
Он сел в кресло спиной к окну.
Человек провел здесь четыре недели. Не просто пил, ел, спал, писал со скуки письмо, но – жил.
Стена горела, переплет оконной рамы четко вырисовывался на желтых тисненых обоях.
Петров закрыл глаза.
Пустынно было Чижову в двух комнатах, особенно после отсеков подлодки. С кем он сдружился? Коротал вечера? В январе они долгие: коротенькое утро, недомерок-день, и длинный-длинный вечер. Перечень мероприятий за январь: шахматные турниры, показательные выступления мастеров бильярда, лыжные экскурсии, поездка в Калининград с посещением могилы Канта, выступление инструментального трио «Ацтеки», оздоровительный сеанс ведьмака (sic!), читательская конференция по книге «Кавалер Золотой Звезды» – фу, что это он, задремал?
Петров поднялся, прошел в спальню. Кровать голая, незастланная, стоит вплотную к стене.
Голая-то голая, а тяжелая. Не потревожить бы соседа снизу.
За кровать не закатилось ничего. Даже пыли мало. Убирают.
Петров наклонился, присматриваясь. На обоях, по границе с невыцветшей частью, – пять параллельных царапин, четыре поглубже, и одна послабее – след мизинца. Ногтя мизинца.
Ногтя?
– Проспали? Ах, как неудачно получилось! – Доктор покачал головой, вздохнул. – А я вам звонил, звонил…
Петров проводил взглядом хрустящего старичка-попрыгунчика. Кушать хочет, торопится…
– Воздух морской аппетит будит, – улыбнулся доктор. – Замечаете? У населения сложилось мнение, что диета – это мало и невкусно. А диеты разные бывают. Нашему контингенту, наоборот, сейчас полезно побольше и повкуснее. Ведь из чего мы состоим? Из пищи. Дрянь едим, и органы дрянные, то почки барахлят, то печень. Нитриты, пестициды. Как раньше, к примеру, малокровие лечили? Бифштекс с кровью и бокал красного вина дополнительно в течение месяца! И преотлично поправлялись, безо всяких уколов!
– С вашего позволения, я тоже пойду полечусь. – Петров переступил с ноги на ногу. Словно школьник, застигнутый завучем за курением.
– Упорно не хотите сдавать кровь на анализ? Пять минут всего, право!
– Если честно – не хочу. И не буду. Что я, кролик подопытный? – И, не дожидаясь ответа, Петров повернул к столовой.
Вполне адекватная реакция: капризность, упрямство, раздражительность. Советские медики! Развивайте клиническое мышление! Ура!
Наблюдайте, сопоставляйте, делайте выводы. С анализами в руках куда как просто выносить приговор, вы так попробуйте, возьмите ответственность. Не берете? То-то же. Будете выжидать, глядишь, денек-другой, и пройдет.
Он оглянулся. Доктор стоял на прежнем месте, руки в карманах халата, голова чуть набок. Задумался.
Успел едва-едва. Николай потирал руки:
– А, Виктор, дивись: палтус! Реликтовая рыба из Красной книги к нам на стол приплыла.
Куски большие, просто кусищи, и вино белое, как положено.
Петров пригубил.
Крымский совиньон, марочный. Пижон бы добавил – урожая девяносто первого года, но – воздержимся.
– Протух твой палтус. – Михась пренебрег вилкой, пальцы его, вымазанные соусом, блуждали по скатерти, оставляя следы. – Протух, вот и сплавили нам.
– Не греши, Михась! – Николай отрывал нежные листки зелени, наваленной на блюдо. – Рыбка высший сорт.
– А я говорю – протухла! – Михась отодвинул тарелку и салфеткой начал вытирать пальцы, каждый в отдельности, вытирал крепко, ожесточенно. – И соус воняет. Воняет!
– Еще порцию? – подлетела официантка. Передник белоснежный.
– Да разве ж это можно есть?
– Михась, Михась, – увещевал Николай; тот стряхнул его руку.
– Отстань! Не видишь, они нас за свиней считают! Это что, еда? Еда? – Михась держал тарелку у лица официантки. – Сами жрите!
– Я заменю… – Девушка отступила на шаг, оглянулась. Старшая спешила на помощь из дальнего угла.
– Заменю! – Михась уже кричал. – Всех вас убивать мало!
Тарелка выскользнула из руки. Сочно упала на пол рыба и, миг спустя, звонко – тарелка.
– Да я… Да я… – Михась резко оттолкнул стул, выбежал в проход и, мимо старшей, – к двери.
– Что случилось? – Старшая раскраснелась, губы сжаты, грудь вперед. Бой-баба.
– Не знаю. – Официантка теребила передник. – На ровном месте взъелся на меня, рыба, мол, несвежая, будто я в чем виновата… – А лицо бледнело, морозясь.
– Хорошая рыба, – примирительно сказал Николай. – Не с той ноги, похоже, встал.
Петров попробовал, кивнул:
– Нормальная.
– Наверное, что-то постороннее попало. – Старшая жестом подозвала уборщицу. – Быстренько, Рая, наведи порядок. – И официантке: – Успокойся, успокойся, идем. Вы уж извините, товарищи.
Волнуется, раз товарищей вспомнила.
А за соседними столами интереса к ним нет. Когда я ем…
Петров не торопясь допил вино. Думай, думай. Кажется, некто недавно заметил, с анализами в руках принимать решение легко. Как трактовать случившееся? Изменение вкуса или отвращение к еде вообще? В первом случае время еще есть, во втором – обвал, лавина, счет идет на часы.
– Что-то странное в этой рыбе все же есть. Привкус, не пойму.
Николай поперхнулся:
– И ты туда же.
– И я. – Петров пожевал лист эстрагона. Наивная попытка, рассчитана на простаков. Вся эта затея с поездкой в санаторий рассчитана на простаков. Таких, как он, Петров. Ну, будем простаками.
Милая физкультурница показалась у входа в зал:
– Сразу после завтрака состоится автобусная экскурсия в Калининград. Сбор через пятнадцать минут у главного корпуса.
Задвигались стулья. Осоловели немного матрасники, хоть и легонькое винцо.