– Красота, – встал и Николай. – Прокатимся на развалины Кенигсберга?
– Настроения нет. Я лучше на солнце погреюсь. Да и был я там.
Николай уговаривал весь путь от столовой до корпуса.
– Нет, не поеду. Неохота. Поваляться хочу. – Петров отпер дверь номера. – До вечера.
До вечера… Пора паковаться, милостивый государь Виктор Платонович. Вреден воздух вам морской.
Он вышел на балкон. Похоже, все отдыхающие собрались – кроме него и Михася. Автобус подъехал, раскрыл двери, и они степенно, по одному, поднялись внутрь. Усядутся, еще и останется местечко.
Внизу Николай помахал рукой. Удобно, конечно, в Калининград, а оттуда, не возвращаясь, в Первопрестольную. И все довольны. Родная контора получает «впечатления». Не факты, а именно «впечатления». А значит, можно и дальше разрабатывать тему, собирать дополнительную информацию, выжидая, кто победит. Инстинкт самосохранения учреждения. И чужая контора не внакладе: видите, отпустили мы вашего человечка с миром. Раскусить-то они его, нужно думать, раскусили. Вся эта мишура с переодеванием – дань традиции, для начальства. Так вот, отпустили вашего человечка, значит не такие уж мы плохие, и делами плохими не занимаемся, потому давайте жить дружно и палок в колеса не совать.
Полотенце на шею, черные очки – на нос. Пляжный человек, посл. четв. ХХ в. от Р. Х. Экспонат музея дураков. По средам детям вход бесплатный.
Он постучал в дверь Михася. Кто-кто в невысоком живет? Никого. Давешняя отмычка не подвела и на сей раз.
– Михась, ты здесь?
Обыкновенный утренний беспорядок. У кровати на ковре – россыпь серых хлопьев-чешуек. Симптомчик…
Он подошел было ближе, но замок щелкнул, впуская нового визитера.
– Виктор Платонович? А Гришин где?
– Михась? Сам ищу. Шел мимо, вижу, не заперто, дай, думаю, гляну. – Он смотрел на доктора сквозь зеркальные стекла очков, пытаясь найти хоть крохотные признаки тревоги.
Спокоен. Без груза в душе, не за Михасем шел, явно.
– Эк как облез, – кивнул на шелуху Петров.
– Загар не ко всякому сразу пристает, – пожал плечами доктор. – Уберут.
И верно, горничная втянула за хобот пылесос, словно упрямого слоника.
Сто тысяч почему.
– Тогда и я позагораю. Слышал, циклоны из Атлантики идут, последний шанс, может быть. – Петров снял очки, посмотрелся в них, как в зеркало. – Полнею.
– Все полезно в меру. Циклоны приходят и уходят, а здоровье дается однажды. Встретите Гришина, передайте, что я его жду.
– Непременно передам, доктор.
Пылесос загудел, зашнырял по комнате.
Дежурная за стойкой читала роман. Из всех он один остался в санатории. Жаль, но Михась, похоже, уже не в счет.
Привычные, разношенные туфли жали, мешали идти. Михась распустил шнурки. Стало полегче.
Он толкнул дверь магазинчика. Приземистый, с низкими потолками, но чистый, ухоженный, словно удлинился с прошлого раза, со дня приезда. Или показалось?
Молодой продавец погрузился в витрину-холодильник, расставляя сласти, торты, бисквиты.
– Заходите, пожалуйста. Сейчас освобожусь.
Михась подошел к прилавку:
– Торты свежие?
– Утренние. У меня договор с Быстринской пекарней, утренним поездом получаем, а к вечеру все расходится. Иначе нельзя, санитарные врачи не велят. – Он достал круглую коробку, убрал крышку. – Хорош? Или поменьше желаете? – Продавец поднял голову, ловя реакцию покупателя.
– Сколько за этот? Сколько стоит, спрашиваю?
Запинаясь, продавец назвал цену. Как смутился-то! Самому, наверное, стыдно заламывать столько. Да пусть, на то и отпуск – тратиться. А торт и правда хорош, розы – как живые.
– Пожалуйста. – Отводя глаза, протянул коробку продавец. Лента крест-накрест, бант пышный, все как полагается, первый сорт. За такие-то деньжищи!
– Ничего, парень, пробьемся! Лучший способ меньше тратить – больше зарабатывать, факт! – Михась хотел хлопнуть парня по плечу, но тот отшатнулся, отпрянул. Забавно. За грабителя принял или за голубого?
Торт хороший, большой и свежий. С ним извиняться сподручнее. Зарок ведь давал – не психовать, сдерживаться, до десяти считать. Наорал на официантку, а она при чем? Несет что кухня дала. Хамил, посуду бил. Вспоминать стыдно. Как сопляк буянил. Убежал, а то и рукам бы волю дал. Дорога успокоила, уняла. Гулять надо больше. Часа по три в день.
Возвращаться не хотелось. Хоть и с тортом, а все одно стыдно. Отойти в соснячок, посидеть, а то ноги болят – спасу нет. Гвозди в туфлях разом повылазили?
Он свернул с дороги.
Раскис совсем. И зрение шалит, особенно вдаль плохо видно. Сказывается лучевая нагрузка.
Путевкой откупились, гады!
Заломило в затылке, запульсировало в левом глазу. Проще надо к жизни относиться, веселее.
Он сел в траву, пристроил рядышком торт. Как болят ноги! Поскорее скинуть туфли.
Низкий, клокочущий рык за спиной холодком отозвался в животе. Он развернулся – неуклюже, туловищем, опираясь на руку. Черная овчарка щерилась, вздыбив шерсть, не сводя глаз – тяжелых, напряженных.
Не слухом, а телом, больными ногами он уловил бег другой, земля мелко-мелко затряслась, вот и видна стала – овчарка не меньше первой, с тем же хриплым рыком. Дикие? Нет, в ошейниках, стальных, шипастых.
Он вскочил, подхватил коробку и, не разбирая пути, бросился бежать, хотя от таких зверюг разве убежишь, он согнул руки в локтях, уберегая от тряски торт, собаки не приближались, держали дистанцию, надо бы вернуться на дорогу, он поднял голову, высматривая, где она, но споткнулся, не вовремя развязал шнурки, ах, розы, мои розочки…
Упал небольно. Коричневые прелые иглы, песок, крохотные листочки травы кололи лицо.
Он перевернулся на спину, сел. Собаки стояли в десяти шагах, взъерошенные, настороженные, но ближе не шли.
Коробка лежала на боку. Наполовину распущенный бант сбился, зацепившись за сучок. Прихрамывая, Михась подошел к коробке, не решаясь поднять крышку, освободил ленту и завязал простым узлом.
Тортик…
– Стой, где стоишь! Не двигайся!
Михась вытер глаза, присмотрелся. Человек пять, все в форме. Пограничники?
– Ваши собаки… – начал он и закашлялся. В горле сухо, слюна после бега вязкая, липкая.
– Не двигайся! Оставайся на месте! – Слова выговаривались четко, громко.
– Вы что, мужики? – Язык одеревенел, голос незнакомый, чужой. Нельзя бояться этой сволочи, нельзя!
Он отшвырнул коробку.
– Спокойно! – Один из пятерки вышел вперед, направил на Михася пистолет с коротким толстым стволом. Выстрел игрушечный, пружинный, несильно ударило в грудь у ключицы. Он наклонил голову. Желтый, с темными полосками шершень впился в кожу в открытом вороте рубахи. Снять его, и все. Но он не успел – зазвенело в голове, маленький колокольчик, веселый, серебряный, дуга в цветах, не бумажные, настоящие, сменившие оранжерейный уют на короткую морозную волю, в гривы вплетены ленты, красные и черные, снег под полозьями накатанный, быстрый, ветер ледяной, но возница успокаивает, мол, мигом доедем, лесок вот минуем и – дома.
Накаркал. Циклон возьми и объявись на самом деле. Дождь, сырость, неуют. Балтика.
Петров просидел в кресле до самого телефонного звонка «вас-приглашают-на-обед-приятного-аппетита».
Он прошел галереей, опасаясь за костюм. Зал пустой, воздух разряженный, официантка хмурится, ставя закуску. До этого дважды так везло – в семьдесят четвертом году сидел в зале хроники кинотеатра «Пролетарий», один в зале на шестьсот мест, смотрел документальный фильм «Заря над Камбоджей», красные кхмеры поливали из леек грядки с луком, а свободный народ пел радостные песни. Еще в семьдесят восьмом добирался с работы на автобусе, двадцатый маршрут, восемь остановок один в салоне. Теперь третий случай. Счастливчик.
Сегодня и ежедневно – пиво. Две бутылки «мартовского». Суп харчо перчен до слез, но вкусный. Жаркое – из свежей убоины.
За окнами сеял дождь. Петров посматривал на дорогу, пустую, в пупырчатых лужах. Сеял, сеял, да и насеял – шинами по воде прошлепал автобус. Экскурсанты вернулись, Афанасии Никитины.
Ежась, они бежали в столовую. Кухня на высоте, на всех готовили.
– Ух! – Николай снял мокрый пиджак, повесил на спинку пустого стула. – Не шокирую?
– Быстро вернулись. – Петров грыз соленые чипсы, ожидая, когда осядет пенная шапка.
– Кабы быстро… Николай, обжигаясь, хлебал суп. – Ты прав, ничего интересного там нет. Раньше в Клайпеду ездили, пока заграницей не стала. А Михась где?
– Не знаю. С того раза не видел.
– Михась? Гришин? – Доктор услышал разговор через ползала, покинул свое административно-медицинское место и подошел к ним. – Могу просветить. Он позвонил со станции, извинился и попросил срочно привезти его вещи.
– Вещи? – Николай открыл второю бутылку. – Будете, доктор?
– Я на работе. Впрочем, глоток не повредит. Да, он еще до завтрака собрался, решил срочно вернуться домой, в Кантемировку.
– Почему? – Николай спрашивал сыто, лениво. Решил и решил, не велика беда.
– Он телеграмму получил, рано утром. Фирма, где он работал, лопнула, на счет наложен арест. Отсюда и утренний скандал. Тепловато пивко, не находите?
– С дождя в самый раз. – Николай промокнул салфеткой губы. – Вот, значит, что.
– Именно.
– И как вещички? Отослали?
– Неприятности у человека. Пошли навстречу. Спасибо за пиво.
Николай отщипнул хлебную корку, посыпал солью и бросил в стакан, плеснув сверху пива.
– Вкус другой, меня этому один бич научил. – Он отхлебнул. – Нет, не то. Не получилось. Хлеб другой или пиво?
– Состояние души. – Петров взял со стола пакетик с недоеденными чипсами. – Вздремну под дождичек. – Не дожидаясь Николая, он вернулся в главный корпус. Теперь в самом деле – паковаться и до хаты. Три короба впечатлений. Дегустация вприглядку. Судя по косвенным данным – потрескиванию телевизора при переключении на вторую программу, а также исчезновению из продажи лент для пишущих машинок на тринадцать миллиметров, – осень в будущем году ожидается ранняя, особенно на севере Японии.