Сбрендила.
Не люблю я этого. Как-то цыганка пристала, давай, мол, порчу сниму, а не то в месяц тяжело заболеешь. Я цыганку послал, но тридцать дней своего чоха боялся. Человек зело суеверен есть. И внушаем. Природа пустоты не терпит. Нет веры, приходят предрассудки.
Чушь. Натуральная российская чушь, пятиалтынный за штуку.
Цены – снижены!
24 июня
Я тоже дела подзапустил. Регистрировал пробы наспех, начерно.
– Так приведи в порядок, – равнодушно сказал Камилл. – Сядь и приведи.
И они пошли на объект.
Видно, не одному мне тошно ночью. И Камилл куда-то уходил, надолго, я успел заснуть и возвращения не слышал.
Приехал дядя нежданно. Я боялся, что кто из ребят придет, золотишко принесет, но напрасно. Сегодня тоже только пробы брали.
Поговорили малость, и появилось у меня чувство – зря я здесь. Наперекосяк все. Захотелось бросить дело и уехать. Но пересилил.
Дядя побыл недолго, после отъезда стало еще горше. Да еще ребята воротились, Камилл спросил, кто был.
– Виктор, – ответил я, – дядя.
– Что ж ты с ним не уехал? – И неясно было, шутит Камилл или серьезно говорит.
Вечером мы таки вскрыли могилу, всю работу я да Андрей делали, пополнили банчок. Удачная могилка, а не радует.
У костра и не сидим больше. Вернее, вместе не сидим. Каждый на прежнем месте, но получается – поодиночке. Вопрос какой задашь, просто поговорить захочешь – отвечают коротко и нехотя. Навязываться не стал.
Жара просто невыносимая. И ночью отдохновения нет, в палатке душно, и запах. Букет пота, грязи, мыла, земли кладбищенской. Последние дни тянет откуда-то совсем уж паскудно, падалью. Крыса, что ли, подохла? Я искал-искал, не нашел.
Сны сплошь тяжелые. Душат и душат. Меня, я. Зной. Силы терпеть порой нет, встану, выйду на пригорочек и сижу с полночи. Или бумагу мараю. Журнал полевой до ума довел, дневник пишу на удивление постоянно, не думал, что хватит меня настолько. Он вместо одеяла мне. В детстве под одеяло прятался от страхов, сейчас пишу. Страхи? Ну какие могут быть страхи в этом лесу? Никаких страхов нет! Просто я не человек физического труда. Мне кабинетную работу дайте, циферки, таблички, рефераты, статьи, тогда я на коне. А здесь сник.
Похудел – две новые дырки в ремне провертел. Шоколадка «сникерс» – съел, и порядок. Посадить бы того гада на «сникерсы» на пятнадцать суток административного ареста за заведомо ложные измышления, чтобы другим неповадно.
В речонке купаюсь один. Другие не хотят. Не тянет. Дольше всех Андрей компанию составлял, но и он сегодня отказался.
Работа же шла, как в первые дни. Почти на месте. Истаем мы на солнцепеке. Но, сужу по полевому журналу, минимум мы выбрали. Сколь ни соберем дальше, можно будет писать диссертацию. Попробовал с Камиллом потолковать, в плане четкого ограничения, кто о чем пишет, а чего – не замай, Камилл отмахнулся:
– После. В городе. Да хоть всё себе бери.
Ясно, перегрелся товарищ.
Никто почти ничего не ест. Только морсы расходятся. Их у нас три вида – персик, груша и ананас. Пью литра по три за день. Пью и потею, но не от работы.
Ночью опять не выдержал духоты, вышел. Гулял в лунном свете, искал покоя. На кладбище набрел. Чуть со страху не обделался. Голубые огоньки вспыхивают над могилками и гаснут. Спасло от конфуза то, что за пять минут до того облегчился.
Стою, шевельнуться сил нет. Потом понял – самовозгорание циклических углеводородов. Мы потревожили могилы, плюс жара, выделяются газы, вроде болотных. И возгораются. Огоньки маленькие, с цветок.
Интересно, когда по календарю день Ивана Купалы?
Я постоял, приходя в себя, чувствуя, как покидает подлая слабость. Потом решил ребят позвать, пусть и они попугаются. Хотя что страшно одному, вместе воспринимается иначе. Вернулся на стоянку, шел, должен признаться, с оглядкой, откинул полог палатки, начал шарить (фонарик-то сдох совсем), а никого нет. Разбежались.
Я ожидаться не стал, уснул.
25 июня
Причина самая прозаическая оказалась – понос. Дружный и категорический. Одного меня пока миновала сия участь. Оттого, что пью воду только кипяченую.
На участок никто не пошел. Подняли до середины полотнище палатки и лежим как бы в тени.
Услуг лекарских от меня не требуют. Лежат молча, время от времени встают, куда-то уходят, подальше, возвращаются и ложатся так же, как лежали до того. Выпили таблеток.
– Да ерунда, один обман, – отмахнулся Андрей. – Тужишься, тужишься, а выйти ничего почти и не выходит. Слизь одна.
По фельдшерскому справочнику вычитал – дизентерия. Болезнь грязных рук, понимаешь ли. Покой, левомицетин, питье и карантин. Карантина боятся все и потому лечатся сами. К вечеру всем полегчало.
Я вскипятил четыре чайника. Пил просто подсоленную воду. Другого душа не принимала. И тоже ничего не ел.
26 июня
Я совершенно случайно нашел причину запаха. Лучше бы не находил.
У Сергея штанина за сучок зацепилась. Брюки легкие, полотняные, и треснули. А под ними бинт, тот еще, наложенный после растяжения. Грязный. Я ему новый достал, замени, если нужно. Или выброси.
Он выбросил, невдалеке от палатки. Пропитанный гноем, запах – наповал. Я лопатой бинт поддел и отнес подальше.
– Эй, у тебя не гангрена, случаем…
– Ерунда, видишь – хожу. – Он прошелся вперед, назад. Походка несколько шаткая, так от жары или ослаб просто. Топнул ногой, показывая – как новенькая.
Никому до ноги Сергея дела не было, ну и я отстал.
Может быть, это и есть пресловутая простота, общность с природой? Хиппи русской сборки?
– Еще денек отдохнем. – Камилл сказал это специально для меня. Его самого, судя по всему, работа больше не интересовала. Я журнал ему подсовывал, спрашивал о планах – пустое.
Дошел до кладбища, сверяясь с планом, наметил шесть точек, пятьдесят второго года. Про запас. Подряд бурить больше не придется. Экстенсивные методы пора забывать.
Заглянул, а не хотел, на ту злосчастную могилу. Потому и заглянул, что не хотел. Прикопали ее самым позорным образом, даже и не прикопали. С полсотни лопат землицы накидали, и все.
Надо будет позвать, устроить дело правильно. Но сама та мысль вызвала неприязнь. Лучше самому или просто не трогать. Тем более в жару.
Я опять по горло влез в речушку. Для этого пришлось почти лежать. Вода прохладная, ключи питают, не иначе. Кондиционированная вода, рекомендации лучших собаководов.
Зубы начали стучать, зовя на бережок. Я вылез. Вот тебе и практика…
Вернулся, как на казнь. Все лежат, не стонут, не жалуются, просто молчат.
Может, обкурились?
Я тоже прилег и, незаметно для себя, проспал до заката.
Проснулся и оглянулся. Приснится же ерунда.
Ребята сидели у палатки, и вид их был куда здоровее, чем давеча.
– Как, богатыри? – сказал я. Голос звучал фальшиво, заискивающе. Со сна хрипота.
Андрей махнул рукой:
– Порядок. Садись, поговорим.
– Поговорим, – эхом повторил Валька, а Сергей и Камилл только кивнули приглашающе.
– О чем?
– Да просто поговорим. За жизнь.
– Я решил, сворачиваем практику. – Камилл потянулся умиротворенно, хрустнул косточками. – Материала достаточно, им следует правильно распорядиться, тогда хватит.
– Значит, заканчиваем? – Сейчас я слышал в собственном голосе неподдельное облегчение.
– Да, вот только как выбраться отсюда? Дядя твой раньше за нами приехать сможет?
– Не знаю… Сможет, думаю, – вот только как дать ему знать?
– Телефон у него есть?
– Да, конечно.
– Ну, мы тебя пошлем в Глушицы, ты оттуда и позвонишь. Далековато, правда, но за день дойдешь. Спозаранку выйдешь и дойдешь…
– Завтра?
– Завтра. Завтра, так что ты соберись… – Камилл неопределенно повел рукой, мол, бери что хочешь. Всю эту деревню бери с собой.
– Или послезавтра. – Сергей поворошил пепел костра длинной веткой. – А завтра ударим по могилкам. Сколько у нас помечено? Золотишко оставлять грех.
– Хорошо, послезавтра, – согласился Камилл.
Мы разожгли костер, поставили чайник.
– Есть хочу, будто век голодал. – Валька непритворно облизнулся.
– Я пока немного погуляю. – С лопатой в руке я вернулся к могиле. Кстати, очень кстати – домой. Дальнейшее пребывание здесь теряло смысл, и все это поняли. Отлично.
Никакой надобности засыпать могилу не было. Менее всего стоило спускаться, зачем?
Но я спрыгнул. Хотелось убедиться, что я полный, круглый дурак.
Землю я не выкидывал, просто отбрасывал в сторону. Рыхлая, она осыпалась с тихим шорохом, я спешил, досадуя на себя, вот-вот сумерки сгустятся, ну что стоило не спать, а днем заняться, раз уж без того не могу.
Гроб показался скоро. Совсем немного времени понадобилось для того, чтобы понять – в нем ничего нет.
Ничего и никого.
Разве это важно, вопрошал я себя. Нет, и нет. В другое место перетащили, перезахоронили. Кто? Да бабка, например. Или ребята. Почему? Стало быть, есть резоны. Мне почему не сказали? А мне вообще мало что говорят, я тут сбоку припека.
Например, сокровища все же были. Есть. Зачем делиться со мной?
Чем больше я думал, тем больше мне нравилась моя догадка. Она объясняла все. Или почти все. Поведение ребят, потеря интереса к работе, желание отослать меня подальше.
Да не нужны мне ваши пуды.
Или нужны?
Очень не люблю, когда другие держат меня за дурака. Деньги нужны мне не меньше других.
Я выбрался, отряхнулся, очистил заступ и в надвигающихся сумерках пошел назад, в лагерь.
В Глушицы пешочком, ждите!
Ужин был в разгаре. Желая вознаградить себя за дни поста, открыли шпроты, голубцы, маслины; наварили супу, Лукулл ужинает у Макдональда. Мне сунули новую тарелку, ложку, вилку, подвинулись, освобождая место у костра.
Очень приятно. Как в прежние, первые дни. Мы шутили и смеялись, разве что песен не пели. А хотелось. Легко и славно на душе. Стыдно своих подозрений.