– Пожалуйста, – показал рукой на экран. – Тут она, твоя старушка. Распечатать?
– Распечатай, – покорно согласился я.
Зашипела хитрая машинка, выдавая лист, я подхватил его, вчитался.
– Мне бы перевести, что тут написано.
– Я больше по компьютерам. По сетям. В медицине – ни-ни. Свяжусь с человеком, он как раз закладывает эти сведения в базу. Мы с ним порой в шахматишки балуемся, по Сети. Сейчас и попробую. – Он снова заколдовал, но не все коту Первомай. – Нет связи, отвалился модем. Попозже повторю.
– Обязательно, это важно. – И, записав телефон, я покинул компьютерный зал. Иначе начнет убеждать завести компьютер и подключиться к Сети. Эти люди немножко зациклились на виртуальности. Идеал, к которому они стремятся, – создать компьютерное окружение, ничем не отличимое от реальности, и жить в нем. А я и так живу в этой реальности, безо всяких штучек.
По городу я всегда езжу с осторожностью – народу полно, и подрезать норовят, и под колеса прыгнуть, и просто показать, что жизнь не мед. Но эта улочка, спокойная и пустынная, подвоха не обещала.
Я притормозил у старого здания, красивого, но давно не ремонтировавшегося, вышел, запер кабину, город все-таки, и пошел к большой двустворчатой двери. Областной краеведческий музей.
Здесь тоже работала знакомая. Даже не сокурсница. Больше. Моя бывшая жена.
Сначала лестницей с чугунными ступенями, а потом длинным мрачноватым коридором я прошел по когда-то хорошо знакомому пути. Постучал. Услышал прежнее «Войдите». И вошел.
Ирина посмотрела на меня своим обычным взглядом – настороженным и смущенным одновременно. За эти годы мы не смогли стать ни врагами, ни добрыми знакомыми. Вроде все нити оборвали, а вот, поди же, осталось что-то.
Следовало бы произнести какую-нибудь банальность типа «Ты прекрасно выглядишь», но язык не поворачивался.
– Что-нибудь случилось? – Ирина отметала самую возможность зайти просто так.
– Нет, ничего особенного. Просто понадобилась твоя помощь.
– Моя помощь? – недоверчиво протянула она.
– Да, как специалиста. Знакомый моего знакомого – журналист, решивший стать драматургом. Пьесу пишет или сценарий, как получится. Его заинтересовала история одной нашей деревни, Шаршки. Он просит собрать сведения о том, что происходило в деревне в тридцатые годы.
– Шаршки? – Смущенность исчезла, уступив место разочарованию. Или мне просто показалось, в моей самонадеянности. Процента полтора еще осталось от прежнего, я имею в виду самонадеянность. – Деревня поблизости от Глушиц?
– Так точно.
– У нас материала может не хватить, надо будет обратиться в архив… – Она задумалась, прикидывая. – Галя, кажется, пока работает. Я попрошу ее.
– Да, москвичи – люди деловые и выделили определенную сумму – для ускорения и взаимной приязни. – Я выложил заранее приготовленные деньги.
Ирина подозрительно посмотрела на меня.
– Убери сейчас же.
– А при чем здесь я? Это Москва.
Она пристально посмотрела на меня, подозревая, не мои ли это деньги. Потом решила, что Шаршки – слишком заумно для такого прагматика, как я.
– По крайней мере, сначала я должна выполнить работу.
– Прекрасно. Выполни. Да, он не ждет пухлого отчета. Несколько страниц, вот и все, что ему нужно. Дух времени, характерные факты.
Сомнение в ее взгляде переживало стремительное возрождение.
– Позвони мне, когда будет готово, ладно? Ну, я побежал. – И я действительно почти побежал, сознавая нелепость своего поведения.
И так каждый раз.
Мои личные дела – это всего-навсего мои личные дела. Потому их – в темный угол, где под фикусом стоит старая радиола «Фестиваль» и куча поцарапанных пластинок, эстрада семидесятых. Эти глаза напротив.
На сегодня я наметил еще кое-какие дела, но внезапно почувствовал слабость и малодушие. Голоден, просто голоден.
Рисковать и обедать в забегаловке я не стал, обошелся парой бананов, оставшихся с неудавшегося вчерашнего визита в больницу. От обезьяны хоть человек произошел. Не бог весть какое достижение, но все же… А кто произойдет от человека?
Или… Или уже произошел? Произошло?
На пустой желудок в голову что только не лезет.
Журналиста я назвал не с бухты-барахты. Есть один знакомый. Очень хороший знакомый. По школе. Встречаемся редко, но до сих пор сохранилось чувство, что случись беда – можем друг на друга положиться. Во всяком случае, я это чувствую. Надеюсь, и он тоже.
Работал Роман, так его зовут, в довольно паршивой газетенке. «Нострадамус» называется. Газетенка, несмотря на мое к ней отношение, довольно популярна не только в нашем городе, но и в столицах и других весях нашей сильно усохшей Родины. Гороскопы, тайны столоверчения, основы магии и заочные курсы гипноза. От схожих с ней газетку отличает то, что она живет и процветает. Не знаю, как ей это удается. Тайна Нострадамуса.
Редакция обосновалась почему-то в гостинице. Третьесортной гостинице без претензий. Никаких портье, никаких мытых полов. С трудом нашел я комнату, в которой и располагалась редакция – четыре человека. Комната, впрочем, большая.
– Роман Ярцев? Нет, он у нас больше не работает. Взял бессрочный творческий отпуск, – с усмешкой сказал мне один из нострадамусоведов. Со скверной такой усмешкой.
Другой, сжалившись, добавил:
– Он сторожем устроился.
– Сторожем? – наверное, я выглядел довольно нелепо.
– В Рамони. Во дворец.
Дворец я знал. Областная достопримечательность. Красивый, но запущенный донельзя. Последние двадцать или тридцать лет закрыт на бессрочную реставрацию.
Сегодня в Рамонь ехать, пожалуй, не стоит. Подожду результатов утренних хлопот. Информации. А вот кому информации, свежая информация, кто забыл купить, подходи, дешево отдам!
Отдадут, жди.
Налоговое управление отняло у меня остаток дня. К вечеру, вернувшись домой, я мог сказать себе: день прошел не напрасно. Мог, но не сказал. Потому что день пока не прошел.
Вернулся Егор. Почин удачный, но нам пришлось повозиться с Росинантом, довести до ума конягу.
Отмывшись от масла, я наконец раскрыл газету. Нет, сегодня ничего нового из Глушиц.
Зазвонил телефон. Однокашник из облздрава.
– Между прочим, по Сети мне с Америкой разговаривать дешевле, чем с тобой, – начал он.
– Повесь трубку, я перезвоню.
– Как же. Дозвонишься. Простыну я к твоему звонку. Лучше ты поскорее повесь свои уши на гвоздь внимания. Слушай, значит. В переводе на обыкновенный язык причина смерти Настасьи Киреевой – необратимые структурные изменения ткани лобных и височных долей головного мозга.
– Ну, если это перевод…
– Еще проще, для идиотов, наступило нечто вроде окаменения мозга.
– Такое бывает при бешенстве?
– Нет, не совсем. При бешенстве, скорее, разжижение – опять же, языком идиотов. Возможно, причина – атеросклероз. Мозг известью пропитался. Это ты понимаешь?
– Понимаю, – смиренно отозвался я.
– В общем, материал послали для анализа в Москву.
– Зачем?
– Приказ такой есть, за номером… Забыл записать, ну, не важно. Любое подозрение на бешенство требует подтверждения из Москвы. Особо опасная инфекция, своего рода.
– И куда в Москву? – спросил я для очистки совести.
– В Лабораторию некробиологических структур.
– Куда?
– Туда, где изучают мертвую ткань, о необразованный, но пытливый отрок. Я попробовал пробраться в эту лабораторию по Сети, но вход закрыт. Пароль требуют. Более того, поймали меня, как нашкодившего мальчишку, и срисовали адрес. Зачем, не знаю. Коммерческая информация? Но я ничего не скачал… – И он начал ботать по компьютерной фене.
Я поблагодарил его и, пообещав серьезно изучить проблему приобретения компьютера, дал отбой.
Некробиологических структур. Бывают же названия, однако.
Думать не хотелось. Боязно. Можно додуматься до самых невероятных мыслей. А я не люблю невероятного. Копнешь это самое невероятное, и окажется – дрянь и обман. Искать надо объяснения простые, здоровые, ясные, не впадая в агностицизм и поповство. Так меня учили на курсах самой правильной философии. А никакой иной я не знаю.
Напрасно я пытался напялить на себя шкуру здорового солдафонства. Не получалось. Я действительно чувствовал себя маленьким мальчиком, оставленным в темном доме, от которого спрятали спички и свечу, чтобы пожара не случилось. А электричество то ли отключили, то ли вовсе не было.
Бесцельно послонявшись по дому (лампочки везде мощные, наверное, действительно я чураюсь тьмы), я с трудом дождался полуночи, когда получил полное право лечь спать. Даже не право, а почетную обязанность, которую исполнять следует с достоинством и честью.
Я подумал, не почитать ли на сон грядущий. Из книг на любимой полочке были водка пшеничная, молдавский бренди, виньяк из Будапешта и в холодильнике – болгарская мастика. Подумал – и отказался. Для глаз вредно. Я слишком большой любитель чтения. Надо и честь знать.
Перед тем как лечь, я везде выключил свет. Возможно, я и не люблю темноты, но свет ночью пугает меня больше. При свете не скроешься от одиночества.
Сны… Сны – это гораздо более личное, нежели явь. Но последнее время стал чужой себе во сне. Видятся нелепость и мерзость, и, проснувшись среди ночи, первое, что ощущаешь, – радость. То был просто сон.
Но в эту ночь, проснувшись, я решил, что продолжаю спать. За окном, казалось, кто-то стоял, стоял и всматривался вглубь комнаты.
Я затряс головой, стараясь проснуться окончательно, потом посмотрел опять. Нет никого, но осталось ощущение отпрянувшей, отошедшей тени.
Поставив ноги на пол, я нашарил ружье. Оно у меня пристроено под диваном. На всякий случай. Детей в доме нет, и потому оно всегда заряжено. Два патрона крупной дроби.
С ружьем в руках я на цыпочках прошел по комнате, стараясь не слишком приближаться к окнам. Совсем необязательно подставляться, пусть даже собственным кошмарам.
Сквозь фрамуги ночной воздух заползал внутрь и падал, овевая ноги прохладой. Я потихоньку трезвел, приходил в себя.