А переутомление оказалось много сильнее, нежели я предполагал. Вместо пижамы на ночь смирительную рубашку впору надевать. И смирительные штаны. Шутка. Грязная, непристойная шутка – для понимающих.
Я уже было собрался отложить ружье, включить свет и выпить-таки рюмочку мастики, когда второе окно потемнело, и скудный свет сельской ночи исчез.
Гость. Незваный гость.
Зазвенело выдавливаемое стекло. Я не стал колебаться и ждать развития событий.
Ружье двенадцатого калибра и в поле стреляет громко, а здесь – просто оглушительно. Заряд дроби выбил во двор и залезавшего, и остатки стекла, и часть рамы. Я постоял, оглушенный и ослепленный вспышкой выстрела, едкий дым резал глаза, заставлял кашлять. Или это просто нервное?
Я осторожно, как бы не ступить на стекло, подошел к другому окну. Вдруг еще кто снаружи? Нет, не видно. Тогда, выйдя в коридор, я включил наружный свет – три маленьких прожектора, переделанных из автомобильных фар. Включил и распахнул дверь.
Никого. Совсем никого.
– Эй, Витька! – Стукнула дверь соседа. – Ты чего это?
Сосед у меня не просто любопытствующий. Поможет, если что. Несмотря на свои шестьдесят лет, отставной капитан милиции Прохоров К. А. сто очков другому даст. На дух не выносит шпаны и уголовщины, потому с девяносто третьего года и пенсионер.
– Да так, дядя Костя. Лезло в окно что-то, я и стрельнул, – крикнул я в ответ.
– Сейчас, сейчас погляжу.
И через пару минут он стоял рядом. Нисколько не стесняясь своих белых кальсон со штрипками, он деловито прошел по двору, зашел в дом. Я – следом.
– Да, Витька, ружье у тебя – просто пищаль, – посмотрев на окно, заметил он. – И в кого же ты промахнулся?
– Не знаю, – честно ответил я. – Проснулся, вижу – ходит кто-то под окном. Ну, пока ходил – ладно. А вот когда в окно ломиться начал, я и не выдержал.
– Это ты правильно сделал. Пусть знают, что в Маковке, – (село наше Маковкой зовется), – люди живут, а не овцы. – Он наклонился, вглядываясь в осколки стекла. – Так и есть, снаружи лез.
– Я же говорил…
– А я слушал. А теперь вижу. И могу засвидетельствовать, если понадобится. Раньше за этот выстрел тебя бы затаскали… А теперь, теперь никто, небось, и не спросит. – Он вышел во двор. Я, как привязанный, за ним.
Под окном он разве что на четвереньках не ползал. Потом нашарил щепочку, поковырял ею землю, поднес к носу и понюхал.
– Фу, гадость какая. А крови нет. Должно быть, убежал. Разбил окно и убежал.
– Кто убежал?
– А я почем знаю? Это ты видел, не я. Следов не видать, двор у тебя утоптанный. Ты бы землю вскопал, цветы посадил, что ли. Или помидоры, вот как у меня…
– Дядя Костя, а если это и не человек был вовсе?
Старик посмотрел на меня внимательно.
– Не человек? Ты зверя имеешь в виду? Я слышал от наших, росомаха объявилась. Уже дважды в дома вламывалась, людей задирала. Но то не здесь, около Глушиц.
– Она могла и сюда…
– Ну, не знаю. – Он покрутил головой. – Я по четвероногим зверям не того… Не знаю, честно.
После его ухода я закрыл ворота, поднялся на крыльцо. Скоро светать начнет.
В поисках добычи способна проходить до ста километров в сутки. Отличается свирепостью, беспощадностью, неутомима в преследовании добычи.
Не знаю, был ли заглянувший ко мне росомахой, но ружье я перезарядил. Потом поднялся в мезонин, пустой и неуютный, я когда-то думал, гости на лето приезжать будут, друзья, а вот не едет никто, разложил раскладушку и лег. Почему-то казалось, что я обязательно должен доспать, что от этого зависит что-то важное.
Я уснул. Но никаких откровений мне не явилось.
Утром я застеклил окно и прибрался – начерно. Под окном ничего особенного не нашел, только стекло и щепки. И то и другое я смел в совок. Вскопать землю. Хорошая идея. Пустить корни и полить. Потом и слезами.
Стук в калитку отвлек меня. Я подошел, открыл.
– У вас, говорят, ночью звери шалили? – Передо мной стоял дачник, милый человек, а рядом, у его ног, подняв ко мне печальную морду, вздыхал бассет-хаунд.
– Да. Звери. Вернее, зверь. Одна штука.
– Вы не возражаете, если я пущу своего песика по следу? Знаете, Гельмут, его Гельмутом зовут, прекрасно берет след. Просто чудесно.
– Вы думаете, стоит?
– Ну конечно. Понять, откуда пришла ваша росомаха; может, найти отпечаток.
– Ведь не кролик. Если схоронилась где-нибудь неподалеку…
– Это вряд ли. Да мы и осторожно. Так вы позволите?
Я посторонился, впуская дачника.
– Ап! – скомандовал он собачке, и она перепрыгнула через порожек. Для бассета довольно ловко.
– Она, росомаха, в то окно лезла?
– Именно в то.
– Идем, Гельмут. Работать, работать. – Но пес заупрямился, сел, упираясь в землю всеми четырьмя лапами, и начал жалобно поскуливать.
– Гельмут, Гельмут, – укоризненно посмотрел на него хозяин. – Не ленись!
Он потянул за поводок, но бассет завертел головой, освободился от ошейника и бросился наутек.
– Ко мне! Ко мне, Гельмут! – И хозяин побежал вслед за собакой.
Вот и нашли след.
Я пожарил и съел яичницу с салом, напился впрок чаю, но они не вернулись.
Я пожалел, что нет у меня собачьего чутья. Иначе давно бы убежал, подобно мудрому Гельмуту.
Но… Но ведь я и так никуда не лезу. Стою в сторонке. И все-таки ко мне пришли. Не отстояться, выходит.
С Егором мы прикинули сегодняшний и завтрашний маршруты. Бизнес-план, так сказать. И, уверясь, что дело не страдает, я отправился в Рамонь. Пообщаться, как принято было когда-то говорить.
В дороге ночное происшествие начало бледнеть, терять осязаемость. Будто действительно сон или того хуже – бред. Я сосредоточился на дороге.
После того как выехал на Задонское шоссе, опять задумался. Что происходит. С кем происходит. Кто виноват и что делать.
За́мок стоял, окруженный невысоким каменным забором и высоким деревянным, внутренним, сляпанным наскоро из горбыля. Для служебного пользования заборчик. Я остановился, запер кабину и пошел искать вход. Найдя, долго стучал, пока наконец воротца не отворил Роман.
– Проходи, – сказал он, словно мы виделись только вчера.
Во дворе был обыкновенный беспорядок стройки, но стройки, скоропостижно скончавшейся. Леса вокруг замка пустовали, везде валялись доски, ошметки засохшего бетона, сваленный в кучу кирпич, в общем, типичный кавардак долгостроя.
– Не кипит работа, – заметил я.
– У фирмы трудности. Банк лопнул.
– Надежный и устойчивый?
– Замок у района в аренду фирма взяла. На девяносто девять лет. Хотели отель открыть, для иностранцев или наших очень русских людей. Индивидуальные туры. Получили кредит, начали работы, но почти сразу дело и стало.
– А как же ты? Деньги с кого получаешь?
– Да платят. Район. Наличными, еженедельно. Мне и Портосу.
– Портосу? Он с тобой?
– А с кем же ему быть. Сейчас увидитесь. Портос, ко мне!
Сегодня – собачий день. Портос – большой мощный ротвейлер – подбежал ко мне из-за штабеля кирпича, в виде исключения аккуратно сложенного, каждая кирпичина в полиэтиленовой упаковке, подбежал и посмотрел на хозяина – рвать или признавать.
– Поздоровайся, песик. Это Виктор, хороший человек, не забыл? Дай лапу.
Лапа оказалась широкой и тяжелой.
– Молодец. Теперь ступай, работай. Охраняй двор.
Портос затрусил вдоль забора.
– Пойдем под крышу, там прохладнее. – Роман провел меня боковым, непарадным ходом.
Внутри следов ремонта я не заметил.
Мы поднялись по лестнице и оказались в комнате, совсем небольшой для замка.
– Вот тут я и обитаю, – сказал Роман. – Келья отшельника.
Роскошью обстановка действительно не блистала. Два крашеных табурета, топчан со свернутым матрацем, электроплитка, пара кастрюль да чайник и всякая мелочь. Разумеется, и стол, старый конторский однотумбовый стол с пишущей машинкой и стопкой бумаги на столешнице.
– Творишь?
– Помаленьку. Замок приехал посмотреть или как?
– Да вот… Развеяться захотел. – Мне вдруг стало неловко. Приехал, оторвал творческого человека от дела, а с чем приехал?
– Ну, развейся.
Я понял, что если не расскажу Роману, то не расскажу никому. Может быть, просто не успею. Но пересилить неловкость не мог. Вернее, не неловкость, а – растерянность, стыд, страх. Нет, опять не то. Помимо всего, внутри возникло убеждение, что мое дело – это именно мое дело. На чужие плечи, пусть и дружеские, не переложишь.
– Ты во все это веришь?
– Во что – во все?
– Ну, о чем газетка твоя пишет, «Нострадамус». В чертовщину.
Он долго молчал. Поставил чайник на плиту. Выглянул из окна, кликнул Портоса, тот вбежал длинным путем в комнату, получил несколько сухариков, сгрыз их и пошел вновь в дозор. Роман походил, померил пол от стены к стене, то и дело подходя к чайнику и щупая его бок, как щупают лоб больного в горячке, потом сел на топчан.
– А сам ты что обо всем этом думаешь? – наконец спросил он.
– Ничего.
– Ты не увиливай. Говори, раз приехал.
– Я просто не знаю. Понимаешь, порой встречаешь просто не знаешь что. Непонятное.
– Значит, встретил…
Роман опять подошел к чайнику. На этот раз он ладонь отдернул и даже подул на нее, потом разлил кипяток по кружкам – белым, эмалированным, засыпал кофе из большой двухсотграммовой банки, не спрашивая, бросил по три куска сахара.
– Давай попьем сначала. Пей, пей, голова нужна ясная, а ты, как я понял, спал ночью неважно.
Кофе я не хотел, но спорить не стал. Отпил и действительно почувствовал себя бодрее.
– Ты газетенку нашу знаешь, – полуутвердительно произнес он.
– Да, – не выражая своего отношения, ответил я.
– Средняя газетенка. Последнее время так и совсем дрянь. Это я не потому говорю, что ушел из нее, не думай. Пришел я туда случайно, ты знаешь, после очередной смены курса нашего «Коммунара». Надоели угодливость и псевдополитика хамелеонов. Поначалу интересно было. Загадочные явления, тайны, НЛО. Но потом понял, что гораздо загадочнее само существование этой газеты. Сколько раз она была на грани кра