Стало душно, но я и не подумал опустить стекло. Дверцы тоже запер после кратковременной вылазки – обошел грузовик, осмотрелся, пока было видно, забрался внутрь и забаррикадировался. Мысленно.
Я сидел и смотрел по сторонам, не зная, что такое ожидаю увидеть. Ничего. Спустя час тьма сгустилась, и я видел не дальше собственного затылка. Я вообще ничего не видел. Совершенно. Хотелось врубить дальний свет, завести мотор и уехать. Дельная мысль. Но раз приехал, то приехал. Сиди и смотри. Слушай.
От дробных звуков я подскочил и едва не спустил курок ружья. Дождь, всего-навсего дождь, причем не ливень, не проливной. Едва накрапывает, примеривается, стоит ли сюда падать или лучше дальше пролиться, на соседнее село. Затем и гроза, долго томившая, подала весточку. Умеренные, не пушечные раскаты грома докатывались издалека, а молнии скупо освещали кусочек неба, не более.
Дворниками я принялся расчищать обзор, но потом прекратил. Все равно ничего не видно, зряшный труд.
Капли застучали немножко чаще, немножко громче. Потяжелели. Лучшая погода для сна. Я провел пальцем по стеклу, почувствовал, что оно запотело. Через вентиляционную решетку слышен был запах прели, грибов. Наверное, просто казалось, летний дождь всегда для меня пахнет грибами.
За шумом грозы я ничего не услышал. Только почувствовал, как покачнулся Чуня. Кто-то забрался в кузов. Я оглянулся. Заднее окошко небольшое и забрано металлической сеткой. Не знаю почему, но так принято среди водителей нашего района. Я ее оставил, хотя не раз порывался снять. Теперь же мне захотелось, чтобы она превратилась в стальную полудюймовую решетку.
Пару раз сверкнула молния, но я ничего разобрать не смог. Чувствовал, как слегка покачивается на рессорах машина, пару раз скрипнул борт. Хотел включить фонарь, тот самый, розданный на облаве, в суматохе я позабыл его вернуть, но передумал. Погожу. Все равно обзор никакой.
Чуня качнулся сильнее. Похоже, пассажиров поприбавилось. Затем что-то коснулось и кабины, я чувствовал царапанье сзади и над собой. Опять удержался, света не зажег.
Ручка левой, ближайшей ко мне дверцы начала поворачиваться. Я снял запор, пусть открывают, если хочется, а сам отодвинулся к противоположной стороне.
Дверь раскрыли не постепенно, а рывком, со стуком. Я включил знаменитый фонарь. Никогда раньше не видел, чтобы миниатюрная лампочка перегорала так же, как и обыкновенная, – мгновенно, испустив на долю секунды неживой фиолетовый свет. Я толком ничего не разглядел, а что увидел – не осознал. Просто схватил ружье и выстрелил в раскрытую дверцу.
За этим я сюда и ехал, верно?
Пальбу внутри автомобильной кабины я ранее не практиковал. Ружье дернулось, горелый порох пах нестерпимо. Весь заряд дроби вылетел наружу, но это получилось скорее случайно, нежели благодаря моей сноровке. Я подался к двери и, выставив ружье наружу, ударил из другого ствола, совершенно вслепую, потом поспешно захлопнул дверь и заперся.
Я попал. Охотник ощущает это интуитивно или, может быть, просто слышит удар дроби о тело. Не знаю. Но что попал – был уверен. Но так же был уверен, что не убил.
Я спешно перезарядил ружье. Что дальше?
Возня в кузове усилилась, что-то простучало по крыше кабины, перебираясь вперед, на капот. Нет, стрелять через стекло я не стану. Если разобьют, тогда.
Автомобильное стекло – не оконное. Оно выдерживает встречный ветер на скорости в сто километров. Удары в него, вялые, нерешительные, выдержало тоже. Били не камнем, голой рукой, так мне показалось.
Тонкие всхлипывания донеслись откуда-то сбоку, и капот очистился, попытки пробить стекло прекратились. И с кузова соскочили, слышен был глухой удар оземь, не тяжелый, не легкий. Так падает куль сахара – непружиняще, бездушно.
Всхлипывания усилились, стали многоголосыми.
Я слушал их в полной тьме, пытаясь обрести здравый смысл, скепсис, прежний взгляд на мир. Одна, мгновенная вспышка перегоравшей лампочки, не многого же нужно, чтобы смутить ум.
Скулят и скулят.
Я повернул фару на шарнире, есть у Чуни такая, в сторону, откуда доносился этот плач, включил. Свет был неожиданно тускл, но я разглядел – несколько темных силуэтов окружили распростертое на земле тело. Я поправил фару, чтобы навести луч поточнее. Тело зашевелилось и поползло в мою сторону, постепенно приподнимаясь, ускоряя движение.
Я начал вертеть ручку стеклоподъемника, обдирая костяшки пальцев о дверцу. Наконец щель стала достаточно большой. Просунув в нее ствол, я выстрелил вновь, дуплетом.
Дробовой заряд на таком расстоянии действует подобно разрывной пуле. Ползущий ко мне был опрокинут, отброшен, вбит в землю.
Скулеж перешел в вой, скорбный и злобный одновременно, луч фары на глазах стал слабеть. Я поспешно отключил свет, боясь окончательно посадить аккумулятор.
Вдруг все стихло – разом, как по команде. Один лишь дождь лил и лил, сквозь полуоткрытое боковое окно залетали брызги. Замочит сиденье, подумалось мне. И следом – пора уезжать.
Второе ружье, «Ижевка», заряжено было жаканом. Можно медведя завалить, лося. Но против тех, кто во тьме, – поможет ли?
Атака началась со всех сторон одновременно. Удары, куда сильнее, яростнее прежнего, обрушились на стекло, и оно затрещало. Я представил, как трещины побежали во все стороны. И сзади в окошечко – не слабее. Ручки дверей скрипели, не поддаваясь попыткам их открыть, – или, судя по силе, оторвать.
Я надавил на стартер. Нет, ничего не произошло. Силы аккумулятора иссякли.
На несколько мгновений – пока я пытался запустить мотор – натиск ослаб, но затем возобновился пуще прежнего.
Долго моя коробочка не выдержит.
Я вернулся на водительское место, нашел ручной тормоз. Не зря же выбрал место для стоянки, были сомнения.
Рука, цепкая, сильная, ухватила меня за плечо и потянула из кабины. Я и не пытался отцепиться, а начал шарить ружье.
Стекло было опущено не полностью, и вытащить наружу меня не удавалось. Тут же затрещало выламываемое боковое стекло. Ружье наконец отыскалось, я уперся стволом в забиравшегося в кабину и выстрелил.
Скоро совсем оглохну.
Плечо мое освободилось, и я снял машину с ручного тормоза. На первой передаче Чуня медленно покатил вниз. Давай, миленький, давай, выноси.
Мотор запустился в самом конце пригорка. Больше всего я боялся, что он захлебнется, заглохнет, но нет, недаром я обихаживал его и холил.
Постепенно я прибавлял обороты. Не заехать бы куда, не остановиться. Пришлось включить ближний свет. Луч мерцал, бился, но не гас.
Я переключился на вторую передачу.
Земля подраскисла, и вести машину приходилось медленно, плавно, как на сдаче экзамена. Еду, но куда?
Путь вел на кладбище. Вывернув руль, я свернул в сторону, огибая пригорок. Дорога, некатаная, едва угадывалась и днем, а сейчас я двигался почти вслепую, боясь, что соскользну колесом в канаву или упрусь в дерево.
Впереди показались избы, глухие, темные, без единого огонька. Въезд в деревню, единственную улочку, по обеим сторонам которой и выстроились Шаршки. Знакомое место. Скоро изба бабы Насти, от которой я помню каждый ухаб.
Дождь припустил. Дворники справлялись с каплями, но разогнать ручьи не могли. Не успевали. Быстро, все происходит слишком быстро, я не поспеваю.
Черная деревня, черная дорога, черное небо. И я в пути.
Струи теперь падали почти отвесно, лучи фар упирались в дождь, но я двигался вперед. Немного, осталось совсем немного.
Показалась знакомая изба. Из открытых ворот выбежал кто-то, выбежал и остановился посреди дороги, не объедешь. А по сторонам, высвеченные светом фар, остальные. Успели добраться. Напрямик. Четверо, пятеро, не сосчитать.
Стоявший посреди дороги не отворачивался, не заслонялся от света. Просто стоял.
Загородить собой дорогу – не лучший способ останавливать машину. Тем более ночью. Тем более такой ночью.
Я посигналил. Сигнал у меня громкий, ревун. Стоявший не посторонился, только поднял голову. До этой секунды я сомневался, теперь – нет. Не сбавляя скорости, непрерывно сигналя, я продолжал ехать прямо. Мне некуда сворачивать.
Другие, те, что у забора, подобрались, готовясь. Ждут, когда я остановлюсь…
Удар оказался совсем легким, почти неощутимым. Тело отлетело вперед, затем хрустнуло под колесом, или мне просто показалось, что хрустнуло. Машина чуть качнулась, выезжая на дорогу, ведущую в Глушицы.
То, что я видел, было уже не Петькой. По крайней мере, не тем Петькой, которого я знал. Я уговаривал себя всю дорогу домой. Длинную дорогу, слишком длинную для одного человека. Если в сбитом мной и оставалась частица человека, частица прежнего Петьки, то для нее я совершил благо.
Заехав к себе во двор, я вылез из кабины, мокрый, уставший, испуганный. Включил свою прожекторную батарею. В ярком, слепящем свете осмотрел бампер. Дождем смыло многое, но и оставшегося хватило, чтобы утвердиться в собственной правоте.
Я все сделал правильно. Все, что мог. Мне предстоит убеждать себя в этом всю жизнь. Возможно, совсем недолго.
У дяди Кости загорелся свет. Я видел, как распахивается окно, кто-то выглядывает наружу. Чужой и незнакомый человек, но мне безразлично. Заметив меня, он машет рукой, но молчит, потом отходит в глубину дома.
Громко звонит телефон. Мой телефон. Вместо того чтобы пойти и поднять трубку, я сажусь на крыльцо и жду, когда он умолкнет. Жду тишины, покоя.
А он все звонит и звонит.
Часть восьмая. Оборотень-2
– Очки сними, – посоветовал Иван.
Я послушно снял и стал вертеть их в руках.
– Ты прямо дитятко. Спрячь, а лучше дома оставь. Без них хоть что-нибудь видишь?
– Большое что-нибудь – вижу. Вблизи. При хорошем освещении. А маленькое что-нибудь могу не разглядеть. Особенно вдалеке.
– Ничего маленького не ждем, – заверил Иван.
Очки прятать было некуда, футляр для очков у меня хлипкий, мирного времени, для библиотеки хорош, а для боя не годится. Поэтому я просто положил очки за наличник. Здесь хоть не сдует.