— Подведи их ко мне, — приказал автарк. Голос его был твердым и довольно высоким. Кто-то снова кашлянул. В абсолютной тишине, наступившей после последних слов живого бога, звук этот показался очень громким. Как хорошо, что родители Киннитан молчали.
— Согласны ли вы отдать вашу дочь в невесты богу? — спросил министр у отца и матери Киннитан.
Они сгорбились и не решались поднять глаза. Несмотря на собственные страдания, девушке стало стыдно за отца. Чешрет был священником и имел право стоять перед алтарем Нушаша — почему же он не в силах смотреть в глаза автарку?
— Согласны… мы согласны, — ответил отец. — Для нас это такая честь… что… мы…
— Да-да, конечно. — Золотым пальцем автарк постучал по деревянному сундучку. — Отдайте им деньги, Джеддин, и пошлите людей, чтобы помочь добраться до дома.
Один из «леопардов» — тот, что смотрел на нее недавно, — отдал команду, и двое воинов с мушкетами вышли вперед. Они подняли сундучок; видно было, что он очень тяжелый.
— Стоимость десяти лошадей в серебре, — объявил автарк. — Щедрая плата за честь ввести вашу дочь в мой дом. Вы согласны?
Солдаты с сундучком уже пошли к выходу. Родители Киннитан неуклюже последовали за ними, стараясь не упускать добычу из виду, но при этом не смея повернуться спиной к автарку.
— Вы так добры, повелитель Поднебесья, — ответил отец, не переставая кланяться. — Это слишком большая честь для нашего дома…
Мать Киннитан снова зарыдала. Наконец они покинули зал.
— Итак… — начал автарк. Кто-то снова кашлянул, и он поморщился: — Кто это? Подведите его ко мне.
Трое «леопардов» спустились с возвышения и пошли через зал, подняв начищенные мушкеты. Толпа расступалась перед ними. Потом они вернулись к автарку, таща за собой хрупкого молодого человека. Толпа отступила еще дальше, будто молодой человек страдал страшной болезнью. Впрочем, по-видимому, так оно и было, раз он рассердил живого бога.
— Ты, наверное, ненавидишь меня, раз позволяешь себе прерывать мои речи кашлем? — спросил автарк.
Когда солдаты отпустили молодого человека, тот рухнул на колени и в ответ на слова повелителя лишь тряс головой и плакал от страха. Лицо его посерело.
— Кто ты? — продолжал автарк.
Но молодой человек не в силах был выдавить из себя ни слова. Старший министр, откашлявшись, ответил за него:
— Он писарь, ведет бухгалтерские книги в министерстве финансов. Он хорошо считает.
— Это умеют делать тысячи торговцев на птичьем рынке. Думаю, его следует убить. Ты можешь сказать что-нибудь в его защиту, Вэш? Он злоупотребил моим терпением.
— Вы правы, Бесценный. Он злоупотребил вашим терпением. — Старший министр развел руками, словно бесконечно сожалел о случившемся. — В его защиту могу сказать одно: он очень старательный работник, и его любят другие писари.
— Правда?
Автарк разглядывал искусно выложенный плиткой потолок и длинным пальцем почесывал нос. Похоже, ему изрядно надоел этот диалог.
— Ладно, вот мой приговор, — объявил он. — «Леопарды», уведите провинившегося. Поколотите его железными прутьями и переломайте ему кости. Если после этого он выживет, пусть его друзья из министерства финансов заботятся о нем, кормят его… ну и так далее. Посмотрим, насколько сильна их дружба.
Огромная толпа одобрительно загудела, восхищенная мудростью автарка, а Киннитан с трудом сдержала крик ужаса. Молодого человека подхватили за руки и потащили. Ноги его волочились по полу, и за ним оставался мокрый след, словно за улиткой. Он потерял сознание. Трое слуг бросились суетливо вытирать каменный пол.
— Так вот, девушка… — произнес автарк все еще раздраженным тоном.
Сердце Киннитан сильно забилось. Неужели она больше не нужна ему? Не собирается ли он убить и ее? Автарк только что купил ее у родителей, как цыпленка на рынке, и теперь никто пальцем не пошевельнет, чтобы спасти ее жизнь.
— Встань рядом со мной, — приказал он.
Ей удалось заставить себя подняться по ступеням на возвышение. Она подошла к Соколиному трону и опустилась на колени, несказанно радуясь тому, что не чувствует при этом дрожи в ногах. Девушка прижалась лбом к прохладному камню, страстно желая, чтобы время остановилось. Если бы она могла навеки остаться на этом месте и никогда не узнать о том, что ожидает ее в будущем! Сильный сладкий запах заполнял воздух, и Киннитан боялась, что он заставит ее чихнуть. Невесту окружила толпа священнослужителей. Они брызгали на нее благовониями из бронзовых чаш, чтобы пропитать девушку ароматом, достойным автарка. Она видела все это из-под полуприкрытых век.
— Тебе очень повезло, девочка, — шепнул ей Пиннимон Вэш. — Тебя возвысили над всеми женщинами на земле. Ты это понимаешь?
— Да, господин. Конечно, господин.
Она еще крепче прижалась лбом к камню, чувствуя, как тело покрывает холодный пот. Родители продали ее автарку, даже не спросив, что с нею будет. Интересно, сможет ли она разбить голову о плитки пола и умереть прежде, чем ее остановят? Ей совсем не хотелось становиться женой повелителя мира. Достаточно взглянуть на его странное лицо с птичьими глазами, как сердце замирает в груди. Киннитан находилась совсем близко от автарка, и ей казалось, что она чувствует жар его тела, словно он — железная статуя, простоявшая целый день на солнце. Она представила, как длинные пальцы царапают золотыми напалечниками ее кожу, как над ней склоняется лицо повелителя…
— Поднимись.
Это произнес сам автарк. Киннитан встала и покачнулась так резко, что старший министр был вынужден сухой старческой рукой поддержать ее за локоть. Бесцветные глаза живого бога скользнули по телу и лицу девушки, потом снова по телу. Во взгляде не было страсти, не было ничего человеческого: она чувствовала себя тушей, висящей на крюке в магазине мясника.
— Она немного худа, но не уродлива, — заявил автарк. — Теперь она должна жить в обители Уединения. Отдайте ее старой Кузи и скажите, что за девочкой нужен особый, очень тщательный уход. Пангиссир объяснит, что от нее требуется.
К своему удивлению, Киннитан сумела поднять взгляд и посмотреть автарку прямо в глаза. Как будто со стороны она услышала собственный голос:
— Повелитель, я не знаю, почему ты выбрал меня, но я сделаю все, чтобы услужить тебе.
— Да, ты будешь хорошо мне служить, — согласился он и засмеялся странным смехом, похожим на детский.
— Могу ли я обратиться к тебе с просьбой, о повелитель?
— Ты должна называть повелителя воплощением бога на земле или Бесценным, — строго заметил старший министр.
Собравшиеся начали перешептываться, удивленные ее дерзостью.
— Бесценный, могу ли я попросить тебя?
— Можешь.
— Могу ли я попрощаться с моими сестрами в Улье, с моими подругами? Они были очень добры ко мне.
Он некоторое время пристально смотрел на нее, потом кивнул.
— Джеддин, выдели стражников, чтобы они сопровождали ее для прощания и помогли взять из храма все, что она пожелает. Потом она должна поселиться в обители Уединения. — Он чуть прищурил блеклые глаза. — Может быть, ты не рада той чести, что я оказал тебе, девушка?
— Я… я очень потрясена, Бесценный. У меня не хватает слов, чтобы выразить, насколько я счастлива.
Киннитан стало по-настоящему страшно. Ей с трудом удавалось говорить так, чтобы автарк ее слышал, хотя их разделяли лишь несколько шагов. До остальных собравшихся в зале звук голоса девушки не долетал вовсе.
Киннитан шла по коридорам дворца-сада в сопровождении «леопардов». Она слышала об этом дворце раньше, а теперь он станет ее домом на всю оставшуюся жизнь. Мысли кружились в голове, словно пары фимиама.
«Почему он хочет именно меня? Он ни разу не видел меня до сегодняшнего дня. Он сказал „не уродлива“? Так говорят, когда женятся по сговору. Но ведь у меня ничего нет. Мои родители — никто! Почему среди сотен других девушек он выбрал именно меня?…»
Джеддин — мускулистый воин с серьезным лицом, капитан отряда «леопардов» — пристально смотрел на Киннитан. Вероятно, он давно уже ее разглядывал, но заметила она это только сейчас.
— Госпожа, я прошу прощения, — заговорил он. — Я не могу дать вам много времени на прощание. Нас ожидают в обители Уединения.
Она кивнула. У Джеддина был жесткий взгляд, но блеск его глаз казался более человечным, чем у других солдат, стоявших позади автарка.
Девушки в Улье уже знали о ее приходе.
«Возможно, таково предсказание оракула», — подумала она с горечью и болью.
Она уходила от золотых пчел, и это ее пугало. Страшно менять девичий приют Улья на тюрьму обители Уединения, где жили одни женщины. Несмотря на оказанную ей честь избрания, нельзя сказать, что перемены ведут к лучшему.
Видно было, что главная жрица Раган гордится ею, но все же прощание вышло прохладным.
— Для нас это большая честь, — сказала Раган, целуя Киннитан в обе щеки, прежде чем вернуться в свои покои.
А вот Криссу искренне огорчало расставание с Киннитан, хотя лицо старшей послушницы светилось от гордости.
— Еще никто не переходил из Улья в обитель Уединения, — говорила она, и глаза ее сияли религиозным экстазом, так же как при разговоре со священными пчелами.
Девушка подумала: может быть, Крисса, считавшая это избрание прекрасным, мечтала сама оказаться на ее месте? Киннитан с радостью согласилась бы на такое.
— Тебе действительно нужно уходить? — Дани плакала. Она и радовалась, и волновалась не меньше Криссы. — Почему тебе нельзя жить с нами, пока все не свершится?
— Не говори глупостей, Даньяза, — прервала ее старшая послушница. — Женщина, назначенная в жены автарку, не может жить в Улье. А вдруг кто-то… а вдруг она… — Крисса нахмурилась. — Нельзя, и все тут. Он — воплощение бога на земле!
Когда старшая послушница ушла, Киннитан начала собирать свои вещи и складывать их в мешок: костяную резную расческу, подаренную ей матерью в день призвания к священным пчелам, бусы из полированного камня — от братьев, крошечное металлическое зеркальце — от сестры, нарядное платье, что она не надевала со дня посвящения в сестры Улья. Она размышляла над вопросами Дани, но так и не нашла что ответить подруге. Киннитан не имела понятия, что ее ждет впереди, почему заметили и избрали именно ее. Но одно она знала наверняка: отныне она больше не была человеком, по крайней мере для сестер Улья. Она стала историей.