От неожиданности Дайер едва не выпустил его, но тотчас стал сжимать пальцы еще сильнее, пока существо не затихло. Гвардеец тяжело дышал, глаза его расширились от страха, но он крепко держал добычу. Вансен понял, почему они приняли это создание за кошку или обезьяну: тело его походило на человеческое, но при очень длинных руках и коротких ногах. Существо было сплошь покрыто мехом различных оттенков — серым, коричневым и черным, а лицо ему заменяло нечто, похожее на маску демона, какие дети надевают в праздники. Впрочем, этот демон был напуган не меньше самих гвардейцев.
— Ты кто? — спросил Вансен.
— Оно заколдованное, — резко ответил Саутстед.
Существо одарило его презрительным взглядом и повернулось к Вансену. Зрачки желтых глаз, лишенных белков, представляли собой черные вертикальные полоски, как у козла.
— Гоблин я, — проскрежетало существо в ответ. — Из племени Три Воды. Вы все мертвецы. Все.
— Мертвецы? — переспросил Вансен, стараясь подавить предательскую дрожь в голосе.
— Она нести белый огонь. Она сжигать ваши дома, пока не останется лишь пепел. — Существо издало странный свистяще-шипящий звук. — Из-за ноги, старой и кривой. Отстал. Не увидеть мне ее красоты, когда она вас прикончит.
— Убейте его! — потребовал Саутстед сквозь стиснутые зубы.
Вансен поднял руку, успокаивая гвардейца.
— Он шел за армией сумеречного племени, — понял капитан. — Возможно, он один из них. Во всяком случае, он их подданный и может многое рассказать нам.
Феррас посмотрел вокруг, подыскивая, чем бы связать гоблина, отчаянно бившегося в руках у Дайера.
— Никогда, — сказал гоблин странным неприятным голосом. — Ни за что не помогу солнцепоклонникам!
В следующий момент он изогнулся, яростно дернулся, повернулся так, будто у него не было костей, и впился зубами в руку Дайера. Тот закричал от боли и неожиданности и бросил тварь оземь. Та попыталась удрать, но одна нога ее действительно была покалечена и беспомощно волочилась. Не успел Вансен и рта открыть, как Доли прыгнул вперед и снова схватил гоблина, потом придавил его луком к земле. В ту же минуту Дайер оказался рядом и, прижимая окровавленную руку к себе, принялся пинать корчащееся существо ногами. Саутстед подскочил к ним, размахивая мечом и выкрикивая проклятия. Дайер и Доли отступили, а Саутстед замахал мечом. Все трое издавали звуки, похожие на лай собаки, — вопли ужаса и ярости.
Когда Вансен подоспел, гоблин был мертв: желтые глаза помутнели, а на земле валялись окровавленные клочья меха и куски плоти.
Баррик не желал ее видеть, но Бриони не сдавалась. У брата и раньше наблюдались неожиданные вспышки гнева, но сегодняшняя оказалась сильнее и страшнее всех предыдущих. Принц был раздражительным и скрытным, но происшествие с помощником трактирщика не укладывалось ни в какие рамки.
Бриони наклонилась к самому лицу пажа, стоявшего едва ли не насмерть возле комнаты брата и смотревшего на принцессу с трепетом. Он, казалось, отдаст свою десятилетнюю жизнь, защищая эту дверь.
— Передай моему брату, что я вернусь после ужина, — приказала мальчику Бриони. — И скажи ему, что мы обязательно поговорим.
Уходя, она услышала, как паж торопливо открыл и захлопнул за собой дверь, словно удирал из клетки с львицей.
«Интересно, боится ли меня кто-то так, как боятся Броуна? Или перемен настроения Баррика?»
Странная мысль. Бриони никогда не считала себя способной вселять ужас, хотя нередко проявляла нетерпимость к глупости или нечестности.
«Зория, девственница-воительница, дай мне сил стать мягче».
Молитва напомнила ей про болвана-поэта и собственный странный каприз. Зачем ей понадобился этот человек? Чтобы позлить Баррика и лорда коменданта? Или все-таки ей понравилась его грубая лесть?
Мысли путались в голове. Бриони шла по коридору мимо портретов своих предков, живых и почивших — отца, дедушки Остина, прадедушки Англина Третьего, — но не замечала их. Сегодня даже королева Лили, гроза серых отрядов, самая прославленная женщина в истории Южного Предела, не задержала ее внимания. В другие дни принцесса нередко подолгу стояла перед ее портретом, смотрела на прекрасное лицо и темные волосы и размышляла о женщине, сумевшей сохранить королевство в самые суровые времена. Бриони пыталась представить, что чувствует человек, оставивший след в истории. Однако сегодня знакомые лица прославленных предков оставляли ее равнодушной. Она взглянула лишь на портрет Санасу — жены короля Келлика Эддона.
Обычно она смотрела на этот портрет мельком. Все, что она знала о королеве, было печально. Санасу слишком тяжело и долго переживала смерть великого короля Келлика. Траур ее длился много лет — она оставалась вдовой, молчаливой и одинокой, будто превратилась в призрак. Она отстранилась от дел управления государством, и ее сыну пришлось принять их на себя задолго до того, как он вступил на трон. У привыкшей к ответственности Бриони эта женщина вызывала отвращение. Однако на этот раз, несмотря на тревогу, принцесса впервые заметила в портрете то, на что раньше не обращала внимания: Баррик был поразительно похож на прабабушку Санасу, изображенную в черных траурных одеждах. В последнее время глаза брата казались горящими и полными страдания, что еще больше увеличивало его сходство с покойной королевой.
Бриони приподнялась на цыпочки, чтобы лучше рассмотреть портрет. Она жалела о том, что освещение в зале было слишком тусклым. Художник явно сочувствовал своей повелительнице, но женщина на портрете все равно производила впечатление больной и измученной, отчего ее рыжие волосы блестели еще ярче и выделялись, словно кровоточащая рана. Художник запечатлел королеву совсем молодой, хотя она овдовела в зрелом возрасте. Что-то странное было в ее облике. Понять, что именно, Бриони не могла.
«У нее глаза как у отца и его черты», — подумала Бриони и вдруг пожалела, что так мало знает о вдове великого Келлика.
На портрете Санасу выглядела загадочной и далекой. Бриони никогда не слышала, откуда родом печальная королева, где жила до замужества. Но где бы она ни родилась, ее кровь веками будет течь в жилах Эддонов. Бриони ясно представила, что кровь рода Эддонов — великая река: что-то впадает в нее, что-то исчезает, что-то возвращается вновь.
«А ведь передается не только внешность, но и настроения, привычки, даже страсти», — подумала она.
Санасу неожиданно перестала общаться с окружающими и заперлась в Волчьем Клыке. В башню допускались лишь немногие слуги, и королева ушла от мира за двадцать или даже тридцать лет до своей смерти. Неужели капризного, но любимого Баррика ожидает то же самое?
Эта жуткая мысль и созерцание бледного призрачного лица Санасу так заворожили Бриони, что она чуть не вскрикнула, когда из тени выступил старый шут Пазл.
— О боги! Пазл! — только и смогла выдохнуть принцесса, с трудом успокоив колотившееся сердце, — Что вы тут делаете? Вы подкрались так незаметно, что до смерти перепугали меня.
— Простите, принцесса, я сожалею. Просто… Я как раз вас поджидал… — Шут замолчал, раздумывая, должен ли он опуститься на одно колено.
Бриони напомнила себе, что совсем недавно молилась Зории и просила богиню даровать ей терпение.
— Не извиняйтесь, я не умерла от страха, — сказала она. — В чем дело, Пазл?
— Я… дело в том… — Шут волновался не меньше пажа Баррика. — Мне сказали, что кто-то будет жить со мной, в моей комнате.
«Будь терпеливой и доброй», — со вздохом напомнила себе Бриони.
— Это вас обеспокоило? Решение принято неожиданно. Уверена, мы легко подыщем другое место для новенького. Я просто подумала, что он составит вам компанию.
— Он поэт? — Пазл колебался. — Что ж, посмотрим, ваше высочество. Не исключено, что мы сможем поладить. Мне не хватает общения, с тех пор как… как уехал ваш отец и… умер мой друг Роббен…
Он поморгал слезящимися глазами.
Возможно, король Олин был единственным человеком в Эоне, кто считал Пазла забавным и кого веселили его шутки. Как чувствуют себя люди, всю жизнь занятые абсолютно неподходящей для них работой?… Бриони невольно устыдилась, вспомнив о том, что они с Барриком много лет поддразнивали старого тощего шута.
— Если вам не понравится его общество, скажите Найнору. Он найдет для поэта другое место. Чистильщик, или как там его, молод. Скорее всего, он легко уживается с людьми, — сказала принцесса и кивнула Пазлу. — Мне нужно заняться делами…
— Моя госпожа, — старик упорно старался избегать ее взгляда, — я не об этом хотел с вами поговорить. Не только об этом.
— О чем же?
— Я очень сильно беспокоюсь, госпожа. Я должен был раньше сообщить вам то, что вспомнил. — Он остановился и сглотнул. Начать оказалось трудно, но после паузы Пазл все же заговорил: — Вы, наверное, знаете, что я навещал вашего брата в ночь убийства. Он позвал меня после ужина, и я пришел в опочивальню принца, чтобы развлечь его.
— Да, Броун говорил мне, — подтвердила Бриони. Теперь она была само внимание.
— И я ушел прямо перед приходом Шасо.
— Да? И что? Ради всех богов, Пазл, не заставляйте меня клещами вытягивать из вас каждое слово!
Он моргнул.
— Дело в том… ваш брат, да упокоят боги его душу с миром, в ту ночь прогнал меня. Он был… недобрым. Он сказал, что я скучный, что я всегда был таким, что мои шутки и фокусы… напоминали ему о том, какая неприятная штука жизнь.
Кендрик не сказал ничего нового — так оно и было. Но Бриони знала: только очень сильное беспокойство или усталость могли заставить брата говорить с Паз лом столь резко. Старший брат был самым сдержанным и воспитанным из их семьи.
— Тот день выдался слишком тяжелым для него, — успокоила Бриони старика. — уверена, на самом деле брат так не думал. Он беспокоился обо мне — помните? — о выкупе за короля… Решал, отдавать ли меня в Иеросоль.
Пазл смущенно и растерянно затряс головой. Сейчас он был без своей шутовской шляпы, но Бриони показалось, что она слышит знакомый звон колокольчиков.