Бертье, ранее поддерживавший довольно тесные отношения с королевской семьей, во времена Террора, естественно, ходил по лезвию ножа. В сущности, он был добрым, чувствительным человеком и ненавидел жестокость людей, подобных Робеспьеру или палачу Нанта Каррье. Как командир войск, стоявших в Версале, где обитало королевское семейство на первом этапе революции, он находился под подозрением. Вскоре он был заподозрен в том, что помогал беглецам аристократам переходить границу, а ведь многие попадали на эшафот и за меньшее. Но к этому времени талант Бертье как штабного офицера был уже общепризнан, и республиканцы не могли позволить себе роскоши его лишиться. Он служил начальником штаба у нескольких генералов с висельной революционной практикой на западе страны, где упрямые крестьяне вели нескончаемую войну с проклинаемым ими правительством. Однако ему удалось удрать с этого жуткого театра военных действий и пойти служить под командованием героя Вальми Келлермана в Альпы. Наполеон быстро воздал должное административным способностям этого человека, но низко оценивал его как командира штурмовых войск. «Я бы не доверил ему командовать и батальоном», — однажды заявил он, но в качестве начальника штаба он держал Бертье при себе почти двадцать лет, а ветераны вскоре начали называть этого маленького гения с копной на голове просто «женой императора». Со своей стороны, Бертье обожествлял нового главнокомандующего. Через минуту после их встречи Бертье заявил: «Служить под его началом было бы чудесно!» — и он служил Наполеону беззаветно и самоотверженно — почти до конца.
Сын трактирщика Мюрат не испытывал сомнений относительно своей блестящей будущности вообще. С тех пор как новый режим открыл рядовым перспективы военной карьеры, молодой красивый гусар начал закладывать основы своей репутации как самого лихого наездника Европы. Общительный человек, экстраверт, бесстрашный и опытный укротитель лошадей, битком набитый нахальством и похвальбой, Мюрат был удачлив всегда, начиная с момента получения им чина лейтенанта. Он впервые встретил Наполеона в ночь перед знаменитым Днем картечи, когда члены зашатавшейся Директории озирались вокруг себя в поисках шпаги, способной защитить их от бунтовщиков. Наполеону, как единственному оказавшемуся под рукой генералу, было передано командование правительственными войсками, но у него не было артиллерии, а его анализ тактики бунтующих толп убедил его, что усмирить толпу можно только с помощью картечи. Близ Парижа, в Саблоне, располагался артиллерийский парк, и Наполеон потребовал у Директории пушки. Если их привезут к Тюильри раньше, чем в резиденцию правительства сможет ворваться толпа, бояться директорам будет нечего. Если же их не привезут, то на фонарях тюильрийских садов вскоре появятся новые жертвы. Один из директоров вспомнил о некоем предприимчивом молодом кавалеристе и тотчас же послал за ним. В зал влетел капитан Мюрат с угольно-черными волосами, развевающимися над потрясающим доломаном и роскошной саблей, бьющей по шпорам.
Наполеон мгновенно оценил его возможности и приказал ему седлать коня и во весь опор скакать через весь город в Саблон.
Это был первый занесенный в анналы истории подвиг Мюрата. Он был совершен с такой быстротой и с таким порывом, которые впоследствии не раз поражали армии от Мадрида до подмосковных равнин. Когда над Парижем забрезжил рассвет, эскадрон молодого гасконца галопом влетел в артиллерийский парк чуть не за несколько минут до прибытия туда сил, высланных командиром мятежников за теми же самыми пушками. У Мюрата было триста сабель. Парк же охраняло всего пятнадцать человек. Раздалась короткая команда «Вперед!» — и пушки оказались в руках Мюрата. Через несколько минут они уже катились в сторону Тюильри, где их и расставит в стратегически важных точках артиллерист Бонапарт.
Контрреволюционный мятеж был подавлен за два часа. Директория была спасена. В этот день Наполеон стал командующим войсками тыла. Мюрат же, так быстро доставивший пушки, бывший рядовой и пока еще капитан, завоевал себе корону.
Третий из свиты Наполеона, артиллерист Мармон, был первым из двадцати шести, кто встретился и близко познакомился с будущим императором. Задолго до их знакомства в Италии они служили в гарнизонах близких друг от друга городов: Дижона и Осера. Наполеон, без гроша в кармане, в отчаянии проводил большую часть времени в своей комнате, сочиняя эссе, или же в заботах о своем младшем брате Людовике. Однако время от времени у него возникала потребность получить моральную поддержку, встретить понимание со стороны человека его круга и возраста. Тогда он отправлялся в артиллерийскую школу Дижона для обмена мыслями с таким человеком. Мармон же пел дифирамбы своему новому другу при любом удобном случае и даже как-то пригласил его домой, чтобы познакомить с родителями. Однако на Мармона-старшего этот смуглый, склонный к размышлениям молодой человек никакого впечатления не произвел, что и неудивительно, поскольку светские манеры Наполеона оставляли желать лучшего. Однажды вечером в доме Мармонов некая девица сообщила ему, что якобы умеет говорить на корсиканском диалекте, и попыталась это доказать. «Ну и как мой акцент?» — поинтересовалась она потом. «Он отвратителен», — огрызнулся тот и отвернулся.
Мармон оказался весьма проницательным молодым человеком. Несмотря на все советы со стороны, он оставался верным своему мрачному другу. Он смог распознать гений и таким образом стал первым человеком во Франции, прицепившим повозку своей судьбы к колеснице Бонапарта. Мармон, теперь уже в чине майора, участвовал вместе с Наполеоном в осаде Тулона, где так хорошо сработал наполеоновский план штурма гавани и изгнания англичан из города. С этих пор одна сторона начала выказывать любовь и доверие по отношению к другой, а та, другая, встречала эти сантименты с холодной расчетливостью и расплачивалась пустыми словоизлияниями.
Натура Мармона была сходна с натурой Массена — за исключением того, что доминантой для него были не деньги, а власть и стремление любой ценой оказаться на стороне победителя. Глубокая привязанность Наполеона к своему старшему другу стоила ему престола. В штабе главнокомандующего в Ницце проницательный Мармон и заважничавший Мюрат олицетворяли новую концепцию ведения войны в противоположность старой, которую представлял Серюрье.
Из будущих маршалов, которые на день падения Бастилии находились на действительной службе, мы уже познакомились с Даву, Виктором, Келлерманом, Серюрье, Ожеро, Мюратом, Бертье и Мармоном. А как обстояли дела у других? Чем они занимались в те напряженные дни, когда поднимался занавес перед спектаклем под названием «Драма империи»?
Бывший старший сержант Периньон, которому до отвращения надоела болтовня политиканов и который любил произносить латинские тирады и порой выдвигал немыслимо глупые идеи о способах ведения войны, вскоре оставил политическую деятельность и вернулся к своей прежней профессии. В эти напряженные годы его можно было встретить за Пиренеями наносящим и получающим жестокие удары.
Макдональд, сын видного члена одного из шотландских кланов, сделал очень быструю карьеру. Он стал подполковником через три года после установления нового режима и генералом еще через год. Выдвинулся и старший сержант Лефевр. Этот бывший унтер-офицер, известный своим лихим обращением с новобранцами, станет человеком, несущим ответственность за судьбу короля. Именно он, украсивший себя золотыми эполетами, будет командовать подразделением Национальной гвардии, которому была поручена весьма трудная задача — эскортировать злополучное королевское семейство в Париж после драматичного вареннского бегства. Немолодой старший сержант великолепно проявлял себя на плацу, однако никогда не хамил, и в натуре его не было и тени злобности. Взмахами сабли и руганью он удерживал глумящуюся над беглецами толпу на почтительном расстоянии от тяжелой кареты с беглецами, когда она въезжала в Париж. Он полагал, что можно запугивать новобранцев, но не имел вкуса к запугиванию детей. После этого эпизода ему дали более подходящую для него работу — ему пришлось сражаться на границах в рядах Рейнской и Мозельской армий.
В течение семи лет, прошедших между падением Бастилии и началом наполеоновских завоеваний в Северной Италии, один (и только один) из будущих маршалов на пятьдесят ярдов приблизился к цели, о которой все они будут мечтать в их более зрелые годы: о том, чтобы нанести страшный удар в сердце Англии, этого смертельного врага Франции.
Когда в начале XIX века Наполеон заявил о своем намерении высадиться в Англии, лондонские карикатуристы представляли эту идею как выдуманную им самим. На самом деле это не так. Вторжение в Англию на протяжении многих веков оставалось так и не сбывшейся мечтой всех ее континентальных соперников. Во времена юности Наполеона было сделано несколько неудачных попыток высадки десанта, и дважды десант был все-таки высажен. При большем везении и лучшем руководстве операцией хотя бы в одном из двух этих случаев успех мог быть достигнут, что создало бы в Лондоне панику, напоминающую ту, которую вызвал марш молодого претендента на Дерби за пятьдесят лет до описываемых событий. Первой из этих экспедиций — попыткой вторжения в заливе Бентри-Бей, предпринятой в декабре 1796 года, — командовал бывший аристократ волонтер Груши, один из офицеров, с самого начала связавших свою судьбу с революцией. Груши был самым неудачливым из полководцев Наполеона; он вошел в историю как глупец, хотя в действительности и не заслуживал такой репутации.
Командующим операцией он оказался случайно. Десантом на побережье Ирландии, то есть высадкой 6 тысяч солдат с семнадцати кораблей с целью поднять восстание на всем острове, должен был командовать стремительный Гош, один из самых известных республиканских генералов (и любовник жены Наполеона, креолки Жозефины во время их совместного пребывания в тюрьме Карм во времена Террора). Однако корабль, на котором находился Гош, отделился от эскадры в самом начале экспедиции. Когда эскадра бросила якоря в заливе Бентри-Бей на юго-западе Ирландии, заместитель Гоша Эмманюэль Груши должен был принять на себя полную ответственность за экспедицию.