— Не на моих ногах они были, — ответил Райнер холодновато.
Он вспомнил крик горных галок и сквозь мутную пленку — белое пасмурное небо. Галки ходили по склону, приглядывались, нагнув голову, к тому, что торчало из-под снега. Он хотел прогнать их, но голоса не было. В этой лавине из шестерых только он и Сидоренко остались живы.
— Хочу спать, — сказал Райнер.
С утра в воскресенье Егор ушел в поселок за бензином и пропал. Дима притащил из магазина мешок с буханками, сходил за сахаром, маслом и крупой. Райнер перепаковывал вещи, посматривал на небо. К полудню залив затянуло мглой, ветер стих.
— Схожу в столовую, потом ты.
Они пообедали, Егор не приходил, было около четырех. Райнер лег на диванчике в комнате и заснул, Дима слонялся по палисаднику, где ничего не росло. Напротив стоял новый блочный дом с почтой и аптекой. Точно такой же, как в их районе или у Сашки или у Неймана. Женщина в синем платье протирала окно на третьем этаже. Стекло играло синими бликами. Рядом с домом у фанерного ларька «Пиво — воды» бродили две белые курицы. В засохшей грязи проулка ржавел раскуроченный трактор-тягач.
В пять шумно притопал Егор, красно-бурый, веселый, сказал: «Поехали!» — прищурился, добавил хитро: «За пятнадцать». Райнер подумал. «Какой ваш адрес?» Егор перестал ухмыляться: «А что?» «Хочу записать, а вы — мой». Егор долго разбирал написанное.
— Что за фамилия у вас? Еврей, надо быть.
Райнер пожал плечами.
— Родословной не веду. Дед — из шведов. Предки, может, еще при Петре обрусели. Спроси лучше вон у «историка».
Солнце пробивалось сзади под лиловатой тучей, а впереди все раздвигалась морская темная пустынность, кое-где вспыхивая всплеском волны. Справа уходил, загибался к югу скалистый берег, у розоватых лбов опадали беляки прибоя, а выше плавно изгибались пустые холмы с редкими тычками сосен. Когда-то Райнер видел — вот так же с моря — на таких же холмах-гольцах маленькие фигурки оленей. Они паслись и не смотрели на море. Тогда рядом у фальшборта стояла Римма, мотобот Кандалакшской биостанции шел вдоль Кольского на восток и берег был слева, а сейчас справа.
Егор переложил румпель и пошел к островам; иногда катер поддавало под скулу и обрызгивало лицо и плечи; сильнее засвежело, резче запахло солью и бензином; лайка поводила носом к берегу, щурилась на блики.
— Шхеры, — сказал Егор, но никто не расслышал. — За островами потише, а вот посля мыса — только смотри!
Егор говорил больше для себя, рыжие волосы прилипли ко лбу, потемнели, ворот был расстегнут, и по жилистой шее стекала вода. Он все напряженнее всматривался в море, где на дальнем мысу четко белел треугольник — мореходный знак. Егор знал, что за ним приткнуться будет негде, и выжимал из мотора все.
Чайки кружили в кильватере, иногда нырком чертили воду и взмывали с визгливым криком, «хорошо, хорошо» повторялось в Диме, он слизывал горькие капли, слушал, как то взвывал, то захлебывался мотор, жадно смотрел вперед, где все огромней распахивалось открытое море. Когда миновали последний островок — кучу черноспинных скал, — ухнула, прокатилась под днищем первая тяжелая волна, ударила под корму, окатила колени. Егор тянул шею, высматривал встречные накаты, еще не рваные, но уже в пузырьках пены, несущейся вдоль бортов. По голубому востоку навстречу тянулись грязные расчесы, холодом дуло в рот, в глазницы, продувало голову до корней волос.
— …ачивать…адо! — крикнул Егор.
Райнер покосился.
— Заворачивать надо! — повторил Егор зло.
Райнер узко усмехнулся, покачал головой. Он не утирал брызг, не шевелился. Дима впервые заметил, какой у него по-женски изящный нос и маленькие ушные раковины. А шея как у борца.
— …ачивать…рю…бе…рать! — кричал Егор, но его никто не понимал.
Стемнело от непогоды, но свет еще падал с запада на восток через все морское пространство, почерневшее, пестрое до горизонта от пляшущих беляков. Вкус ветра стал осенним, стылым, берег пропал, подымало, бросало, кособочило, удары под днище сквозь стиснутые зубы отдавались в темени. Диму тошнило, он старался не бояться и не мог. Он смотрел на затылок Егора, напряженный, грязный, с мокрыми косицами, и понимал: наступила беда.
— …атер…убим! — крикнул Егор еще злее, но Райнер все улыбался, хотя понял: «Катер загубим!»
Райнер знал, что разворачивать плоскодонный речной «Прогресс» на такой волне — это перевернуться. Разворачиваться было поздно, и Егор это тоже знал. «Только б не заглох, сволочь, только б не заглох», — тоскливо думал Егор, стискивая румпель, который рвало из ладоней. Косой вал сбил с курса, второй подправил, а третий с грохотом подкинул катер, едва не опрокинув на борт; плеснуло через головы, вымочило до нитки. Вода перекатывалась по дну, тяжело мотало, болтало в ней банки, окурки, масляные тряпки. Жалобно взвыла лайка, царапаясь, пытаясь взобраться Райнеру на колени, но он сбросил ее обратно.
— Вычерпывай…ать…шу…ак! — кричал Егор. Под бурым загаром на скулах засерела кожа, ощерились желтые зубы.
Дима схватил банку и стал, цепляясь, вычерпывать. Его выворачивало наизнанку. Один Райнер был спокоен: это была удача — в шторм идти на речной посудине и знать, что дойдут. Он не сомневался в этом.
— При-е-хаа-ли! — сказал Егор. Мокрый, осунувшийся, он сидел на корточках, безуспешно пытаясь прикурить.
Дима лежал рядом. Его только что вырвало, и он бессильно смотрел на море. Море было нелюдимо, взбаламучено, в желтоватой мгле плыл дождевой горизонт, широкий накат грохотал вдоль галечниковой отмели. Когда совсем захлебнулся мотор, Райнер схватил весло, выворачивая катер кормой к волне, что-то коротко крикнул суетившемуся Егору, за шиворот отбросил его от борта. Егор в кровь разбил подбородок, вскочил, схватил второе весло. Дима вычерпывал, а они гребли, и катер несло, заваливая, все ближе к обвальным взрывам прибоя у береговых камней — они уже маячили в пасмурной тьме, белая кайма опадала вслед за каждым грохотом, и тошнило все сильнее, тянуло за душу от нелепой мысли-жалобы: «Пропадем…» Потом заскрежетало под днищем, и сразу тяжкий вал накрыл их, завалил, ледяная вода захлестнула уши и ноздри. Райнер выпрыгнул за борт. Он стоял, удерживая катер за борт, по грудь в воде. «Прыгай — отмель!» Егор тоже выпрыгнул, Дима медлил. «Прыгай!» — кричал Егор. Они вели катер вброд к берегу, их то и дело накрывало волной, но они вели. Начался отлив, и они не успели: катер обсушило метров за пятьдесят от коренного берега. Егор бросил якорь и, всхлипывая, отхаркиваясь, побрел к твердой земле. Только Райнер вытащил и донес свой рюкзак.
— Надо костер, — сказал он.
Дима сел. Шел мелкий дождь, вроде светлело, но еле-еле; все шумело и шумело море.
— Дрова ищите, — сказал Райнер.
Егор не шевельнулся, Дима встал и наугад побрел по берегу. Весь берег за чертой прилива был завален плавником: отшлифованными водой бревнами, досками, палками, в которых запутались водоросли. Разве это будет гореть?
— Бес-по-лез-но…
Он сказал это вслух и оглянулся. Райнер достал из чехла топор и колол доску. Потом он стал щепать лучину, бросал ее Егору. Стоя на коленях, Егор чиркал спичками, но их тут же гасило.
— Дай сюда, — сказал Райнер.
Когда Дима, набрав охапку плавника, обернулся второй раз, он увидел бьющийся язык пламени. А еще через двадцать минут он сидел так близко от большого огня, что дымилась паром одежда. Райнер помешивал в котелке, жаркий запах бразильского кофе побеждал запах гнилых водорослей; Егор сидя дремал, вздрагивая, как собака, а собака, Вега, тоже сидя, щурилась на огонь. Когда катер завалило, ее выбросило, но она выплыла.
Егор выпил горячего кофе и ожил.
— Катер подтяните, — сказал он. — Прибылая пойдет — сорвет с якорю. — Прилег, положил голову на полено и заснул.
Светало. Дима пил кофе и смотрел на Егора, который даже не выжал штанов и рубашки, но спал. «Я бы так не мог», — думал Дима.
Совсем рассвело, но не понять, утро или день, — так затянуло все над морем. Они подтянули катер, немного обсушились, Дима надел свитер на голое тело.
— Топор мой не берите, — сказал Райнер. — Принесите дров.
Он один до света поддерживал костер, сварил манку с изюмом, натянул на веслах тент. Егор то спал, то ругался, Диму развезло, лихорадило. Он потащился вдоль прилива за плавником. На мели в круглых камнях мотало водой что-то белое, тоже круглое. Дима нагнулся и отшатнулся: из-под набегающей водяной пленки то проступало, то пропадало небритое распухшее лицо без глаз. А дальше было тело в прилипшей рваной гимнастерке и полуспущенных кальсонах.
— Берись! — скомандовал Райнер. — Вот так, давай!
Они вытащили утопленника на гальку и стояли вокруг. Диму опять потянуло на рвоту, он согнулся, но его не вырвало.
— Привыкай, — сказал Райнер. — Что будем делать? — спросил он Егора.
Егор мрачно курил.
— Вы нашли, вы и делайте, — ответил он.
— Придешь в Чупу — заявишь. Или ближе. Далеко до Сон-острова?
— Километров пятнадцать… Чего я буду заявлять? Сами и заявляйте. — Егор сплюнул рядом с телом, вытер рот.
— Кто это? — спросил Дима.
— Сами и заявляйте, — повторил Егор.
Райнер пожал плечами.
— Здесь заявлять некому. Расплатимся с тобой и пойдем дальше. Сами.
— Хоть закрыть его чем-нибудь, — сказал Дима с тихим отвращением. — Чайки вон…
Чайки все чаще кружились над ними, кричали противно, садились недалеко на воду.
— Расплатитесь… — зло сказал Егор. — Да за это я четвертной не возьму!
— Десять! — твердо поправил Райнер. — Выгружай вещи. Можем помочь его в катер погрузить. Или потом будешь сам.
Егор долго и бессмысленно матерился, пока они выгружали байдарку и рюкзаки с продуктами. Море волновалось тише, но еще широко и накатисто, жидкий свет с востока туманно вспыхивал по ряби, быстро и низко шли серые тучи. Егор долго ковырялся в моторе, наконец завел, не прощаясь тронул, развернулся, ушел в сторону Чупы.
— Что же… с этим?