Подуло с северо-востока, пошли дожди, и рыба перестала брать. У них кончилась крупа, осталось полторы буханки хлеба, по утрам сахар выдавался по два куска на день. Теперь хотелось все время не только курить, но и есть. Наконец Райнер достал и собрал ружье. Дима с восхищением разглядывал вороненые стволы, тончайшую насечку, шлифованные детали замка. Райнер любовно подышал на сталь. «,Меркель", комбинированное, — сказал он, — модель двести одиннадцать, система, блиц"». Дима ничего не понял. «Третий ствол — нарезной, — пояснил Райнер. — Калибр девять и три. Гладкие — двенадцатый». Он бережно отер ложе, поскреб пятнышко. Лицо его стало внимательным, заботливым, словно он прислушивался к живому существу, стараясь понять, здорово оно или нет. На ночь он забрал ружье в палатку, уложил себе под бок. «А вдруг заряжено?» — с опаской думал Дима, но спросить не решался.
Два дня подряд Райнер пропадал на охоте, но приходил пустой, спрашивал: «Ну, как рыба?»
— Я тут нашел четыре озерка, — сказал он на третий день, — пойдем завтра вместе, может, там будет брать.
— Ладно…
— Смотри сюда. — Райнер начертил в блокноте схему. — Вот север, это лагерь, отсюда идем скалами до устья ручья. Здесь непропуск, идти верхом и верхом же по каньону на запад-юго-запад до первого озерка. Оно круглое, из него вытекает ручей. От него низиной до второго, лес мелкий, гнилой. Второе Г-образное, только палочка наоборот, влево. Понял? Северный берег — скальные стены, южный и западный — морошковое болото. Проходишь по южному берегу до конца — и там старые затесы на запад. Тропа заплыла. По затесам выходишь на третье. На юг поворотку я затесал заново. Там видел следы оленьи и глухариные наброды. Много черники. Примета третьего— голый скальный стол на сопке, тот берег — сосновый. Со стола просматривается четвертое и в бинокль на юго-восток — пятое» Пятое, кажется, травяное. Может быть, оно сообщается с нашей системой. Надо исследовать. Понял?
— Да… А на карте их нет?
— Нет. Палатку застегни, возьми котелок, топор, соль, десяток жерлиц, крючки, леску, одного червя.
— Одного?!
—* Первого окуня на червя, остальных — на глаз.
— Как это?
— Выдавливаешь и ловишь.
Райнер взял ружье, спиннинг, маленький рюкзак. Вега уже все поняла — ждала, помахивая хвостом, раздувая ноздри.
— Ну что, Вега? — спросил Дима, но она даже не посмотрела. Сразу за палаткой пошли по каменистому склону, набирая высоту. Тропы не было, замшелые глыбы, бурелом, провалы, гранитные валуйы, опасные щели под бурыми подушками мха. Райнер не спешил, легко нес свое грузное тело, безошибочно ставил ногу, бесшумно прыгал, перелезал. Дима начал отставать, пот заливал глаза, некогда было утереться, комары жгли виски и за ушами. Он смотрел только под ноги и не запоминал примет. К десяти утра прошли лесистой террасой выше первого, круглого, озера и спустились ко второму, шиферно-голубому от опрокинутых в небо скал. Остановились на мы-сочке, сели на сухой ягель под сосенкой. Вега легла и стала вылизывать сбитые о камень подушечки лап.
— Начинай с низкого берега. Поставь три-четыре и догоняй.
— А вы?
— Встретимся на третьем. Там поставишь остальные: есть осока в заливах.
Дима следил, как уверенно, бесшумно удаляется широкая спина, как впереди мелькает белое — Вега ищет наброды. Ушли. Стало тихо, только сердце стучало да зудели комары. Он достал мазь «Тайга» и намазался. Райнер мазь эту называл дерьмом, но своим репудином не поделился. Коршун плавал над сосновыми гривами, второй поднялся из-за леса, скрестил свои круги с первым, и оба вместе стали уменьшаться, подымаясь в невозможную высь.
Мелкий черный окунь брал раз за разом. Он спускал окуней в котелок, и они бились гулко, а потом замирали, шевеля плавниками. Потом он искал по болоту прямые березки на жердины, втыкал, привязывал, наживлял. Когда он поставил четыре жерлицы, солнце сместилось к западу, в бору попискивали рябчики. Он выпустил лишних окуней и пошел искать старые затесы. Никаких затесов не было. Надо просто идти на запад, а потом на юг. После свежего затеса. Но где запад? И тут он вспомнил, что забыл компас. Ничего, запад вон там, наверное. Не возвращаться же к палатке. «Не. умеешь — не суй-ся», — скажет Райнер. Или: «В лесу тебе делать нечего».
Вечер уже румянил гроздья шишек на высоких елях, а он все искал третье озеро, на котором ждал Райнер. Темнота выползала из еловых низин, слоился редкий пар над болотинами, хотелось пить. Он сел прямо в густой мох и стал обрывать крупную матово-синюю чернику, горстями ссыпал в рот. Ладони, рот и язык почернели от сока. Он встал, безнадежно огляделся. Ельник, кочки с черникой, корявый выворотень, бледная зелень запада. Где же точно запад, когда полнеба там светится? «Я не найду этого озера. И палатку тоже. Через полчаса темно. Надо идти на нашу систему, на восток. Или на юго-восток? Как она на карте? Почему я не взял карту? Компас? Райнер бы взял. Он сказал бы: «За ручку никого не вожу». Или: «Тебя сюда никто насильно не гнал». К черту Райнера! Он прямо не скажет, а ухмыльнется. Ногу я стер. Переобуться? Райнер сказал бы: «Мамочка, пальчик бо-бо!» К черту Райнера! Сволочь, бросил одного, ни о ком, только о себе, ест отдельно, кружку прячет, топор прячет, сволочь!»
— Сволочь! — Он сказал это вслух, испугался эха, устыдился. Стало сразу сырее, темнее, глуше все вокруг от этого чужого злого голоса.
Он повернулся к закату спиной и пошел на темное, на восток, напрямик. Он торопился — свету оставалось все меньше, он знал, что не успеет. Он лез все круче вверх — на скалах было светлее — и вылез на голое, серое от ягеля плато. Отсюда было видно широко вдаль — лесистые увалы, гранитные лбы, сосны, ложбины, полные молочно-белых испарений. Лиловатый восток прокалывали первые звезды, а меж двух сопок левее и ниже эти же звезды тонули в круглой черной воде маленького озера. Какое это озеро — все равно, только бы дойти до него, потому что только оно одно было дружелюбным в этой лилово-черной похолодавшей стране.
— Хоть плохой, а рубит, хоть плохой, а рубит! — приговаривал он, врубаясь своим топором в смолье стоялой сушины. Сушина рухнула со стоном. Дима разжег большой костер, наломал лапника и сел. Ночь стояла вокруг, багульником дышали болота, скрипело где-то иногда в утробе тьмы, выжидало и опять скрипело старчески бессильно. Огонь грел колени, лоб, а к спине липла ледяная рубаха. Он выпил чай с одним кусочком сахара и съел полгорбушки, задремал и проснулся. Был не страх, а безнадежный гнет затерянности, скрипела ночная тайга, скалы, болота не знали его и не хотели знать. Тускло смотрел чей-то глаз из чащи — мерзкий старичишка, зеленый, бескровный, ждал, когда он заснет, и не было сил оглянуться, встретиться с ним взглядом. «Хозяин» — так шепотом называли его бабы и крестились, но разве испугается он креста, если неверующий перекрестится? Что-то прошуршало, шевельнулось за самой спиной, и он едва удержал крик, после которого сорвалось бы в нем все человеческое и осталось только животное, напуганное до заикания. Он так прикусил губу, что стало солоновато во рту. Он встал, напрягая все мышцы, разворошил огонь, выхватил горячий сук и наконец оглянулся. Никого. Только хвоя ближайшей ели, кочки во мху, блики огня на черной воде, скрученный завиток бересты. Никого. Он вздохнул, сел. Тело ослабело, в затылке стучала тяжелая кровь, веки отекали. Он обнял колени, положил на них голову и увидел лайку. Лайка лежала у огня и смотрела в темноту, насторожив уши. «Кто там, Вега? Как ты нашла меня, Вега?» — спрашивал он, проваливаясь в сон…
За розовым туманом трубили журавли, угли съежились под пеплом, тело бил озноб. Он разогнулся, долго вставал, через силу раздувал огонь. «Надо выпить чаю покрепче. Надо согреться».
Круглое озеро просыпалось всплесками рыб. Он наживил четыре жерлицы и наловил окуней для ухи. Пока чистил их, взяло, и он вытащил двух щук, вторую килограмма на четыре. Он забыл про усталость от радости. Взошло солнце, рыба перестала брать, но и так было что принести домой. Теперь, когда наступил день, он узнал озеро — это было первое, круглое озеро, которое он видел сверху. Он узнал его по двум соснам, которые свалились в воду крест-накрест, и по ручью. Отсюда он дойдет. И не торопясь Дима смотал снасти и тронулся прямо на солнце вдоль ручья, вытекающего из озера. Но и сейчас его не оставляло ночное ощущение дурного мутного глаза, следящего из-за висячих лишайников за его человечьей растерянностью.
На подходе к палатке он замедлил шаг, стиснул зубы, готовясь к встрече с Райнером. Но Райнера не было. Лагерь был пуст и разгромлен: алюминиевые миски разбросаны, тент разорван, котелок опрокинут, вся земля усеяна клочьями бумаги и станиоли: кто-то на-мелко порвал все пакеты с концентратом, которые висели в полиэтиленовом мешке на елке. На стоянке точно побывал сумасшедший.
Только к вечеру появилась Вега, а за ней неслышно шагающий Райнер. Он кивнул, бросил на мох двух молодых глухарей. Потом снял рубашку, вымылся до пояса в ледяной вечерней воде, надел чистую майку и сел к огню.
— Завтра погода поломается, — сказал Райнер, оглядываясь кругом. — Что за мусор?
— Здесь без нас кто-то был.
Райнер встал, обошел вокруг, присел, пощупал землю. Собака подошла к нему, обнюхала след, посмотрела на лес, на хозяина, зевнула.
— Остыл. След остыл.
— След?
— Росомаха.
На сыринке меж корней продолговатая вмятина, точки когтей. Райнер что-то обдумывал.
— Ты уходил с бивака? Сегодня?
— Я сегодня только вернулся. А вы?
— Ия здесь не ночевал.
«Прекрасно! — думал Дима, ожесточенно стягивая сапог. — Шатался где-то сутки, а я виноват, росомаху какую-то выдумал…»
— Придется менять место, — сказал Райнер.
— Зачем? Все равно везде одинаково: одни камни.
— Или менять, или ее пристрелить. Но ее просто так не взять. У тебя проволока есть? Мягкая?
— Есть немного…
— Метра два-полтора надо.
Дима ждал, что Райнер спросит, где ночевал, но Райнер ничего не спросил. Он сосредоточенно гнул из проволоки мертвую петлю. Потом отрубил комель у березки и стал вырезать крюк. Он знал, что Дима не дошел до третьего озера, потому что напрасно прождал его там. Ведь все объяснил, нарисовал, ребенок бы нашел. Райнер тогда подождал еще с полчаса и решил пройти по сосновой гриве на юго-восток по новым местам. Он шел по гриве вдоль чистого мохового болота, которое просвечивало меж стволов. Таких просторных открытых болот он здесь еще не встречал. От вечернего солнца болото сияло золотисто-ржавым светом, кое-где просвечивали алые листочки примороженной брусники вспыхивала паутинка. От редких сосенок удлинялись тени, касались уже дальней опушки, и сквозь частокол этих теней замелькали бесшумно два бегущих оленя. Сдернув ружье, он удержал руки: олени неслись, не задевая кочек, по-летнему шоколадно-пятнистые, закинув рога на спину. Белая лайка все больше отставала, но гнала упорно, настырно, и он знал, что она бросит гон, только измотавшись до предела. Олени скрылись за дальними сосенками, и Вега скрылась за ними, а он все стоял, тихо улыбаясь. «Многовато мяса на двоих», — оправдал он себя и передвинул предохранитель обратно. Возвращаться старым путем не хотелось, и он пошел по оленьему следу на юго-восток. Через час ему встретилась Вега. Нося боками, вывалив язык, она добрела и легла у ног. Совсем свечерело, когда он вышел на гул воды и с высоты увидел реку. Стиснутая скальными стенами