Ольга, до этого молчавшая как каменное изваяние, сделала шаг вперёд, выскочив из машины. Её лицо было бледным, как мел, глаза широко распахнуты от страха.
— Ты должен слушать его, Марк, — сказала она, и в её голосе звучала мольба, которой я никогда не слышал. — Он часть структуры. Часть механизма, который крутит эту карусель. Без его указаний мы просто блуждаем по кругу, как заблудшие туристы без карты. Мы можем проехать мимо выхода и никогда не узнать.
Я посмотрел на Странника, пытаясь прочесть хоть что-то за маской спокойствия, за веками пыли, осевшей на его пальто.
— Вы кто? — спросил я прямо. — Хранитель перекрёстка? Страж забытых дорог? Дух этого места?
Он усмехнулся. Улыбка не тронула глаз, лишь искривила тонкие губы, как трещина на асфальте.
— Я? Коллега. Как и ты. Только раньше. Или позже. Зависит от того, по какой ветви маршрута ты едешь. Мы все путники здесь, Марк. Просто некоторые из нас заблудились дольше других. Их машины сломались навсегда.
Я отвёл взгляд от его пронзающих глаз и заглянул в тележку. Внутри, на грубо сколоченном, почерневшем от времени дне, лежали пустые бутылки «Боржоми». Стеклянные, рельефные, с этикетками старого образца. Точно такие же, как та, что появилась в моей машине на заброшенной заправке, как будто кто-то собирал их вдоль всего нашего пути, как дорожные знаки или трофеи. Рядом с бутылками, аккуратно уложенная в коробку из-под обуви, помятая и выцветшая, пачка VHS-кассет. На одной, торчащей сверху, чёрным маркером была нацарапана надпись: «1993. Не стирать». Как путеводная звезда в тумане.
— Что это всё? — спросил я, чувствуя, как реальность вокруг нас становится хрупкой, как стекло на разбитом лобовом стекле. — Кто оставил это здесь?
— Отголоски, — ответил Странник, следя за моим взглядом. Его голос был ровным, как дорога на ночном шоссе. — Мы все оставляем следы, Марк. Даже когда думаем, что идём бесшумно. Даже когда верим, что нас не было. Эти бутылки, эти кассеты… это шрамы на ткани времени. Моменты, которые не смогли стереть. Или которые кто-то сознательно сохранил, как путевые заметки в безумном путешествии.
Странник неожиданно сел прямо на землю, скрестив ноги в неестественно прямой позе, не обращая внимания на влажную землю и колючие ветки. Он казался совершенно безразличным к холоду и неудобству, как старый придорожный валун, покрытый лишайником столетий.
— Знаешь, сколько я жду здесь? — спросил он вдруг, глядя куда-то сквозь меня, в туманную даль леса, где дорога, возможно, продолжалась для других.
— Нет, — честно ответил я, чувствуя, как вопрос затягивает в водоворот бессмысленности, в который так легко скатиться на долгих, одиноких дорогах.
— И я не знаю, — кивнул он, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на тень грусти, как отблеск заката на сломанном зеркале. — Время здесь не считает. Оно накапливается, как пыль на полках забытого придорожного кафе. Иногда мне кажется, я стою здесь вечность. А иногда — что я только что пришёл. Оба ощущения истинны. И ложны одновременно. Как дорожные знаки, указывающие в разные стороны.
Я снова посмотрел на часы в своей руке. Механизм был неподвижен. 9:30. Точка. Вечная остановка на этом бесконечном маршруте. Но вдруг, без всякого видимого воздействия, тонкая секундная стрелка дрогнула. Сделала едва заметный скачок. Щёлк. Пауза. Ещё один щелчок. Она начала тикать. Медленно. Редко. Один щелчок — раз в десять секунд. Будто сердце умирающего гиганта, последний стук на обочине вселенной.
— Ты уже на этом маршруте, — тихо сказал Странник, и его голос слился с редкими щелчками часов, как шум шин по мокрому асфальту. — Вопрос только, когда поймёшь, кто ведёт твою карусель. И куда она крутится. К финишу или в очередной тупик?
Он встал так же плавно и бесшумно, как и садился. Движения не были похожи на движения человека — скорее, на перетекание тени, на туман, стелящийся по дороге на рассвете.
— Когда услышишь сигнал — не оборачивайся, — сказал он, и в его голосе прозвучала непреложность закона, как предостерегающий знак перед опасным поворотом. — Просто иди. Куда ведут. Оборачиваться опасно. Можно увидеть то, что увидеть нельзя. И остаться там навсегда. Как брошенная машина в кювете.
Он протянул мне маленькую, выцветшую фотографию, как путник дарит карту. Я взял её. Бумага была хрупкой, как осенний лист, пожелтевшей от времени и солнца.
На снимке — мальчик. Лет шести. Стоит на фоне старой «Волги» ГАЗ-24, припаркованной у знакомого мне серого здания. Здание НИИ «Прогресс-9». Мальчик смотрит в камеру с любопытством и лёгкой тревогой, как ребёнок, оставленный у дороги.
Я узнал себя. Без сомнений. Это был я. Момент, вырванный из детства, которое я считал целым.
— Это я? — спросил я, и голос сорвался на шёпот. Фотография дрожала в пальцах, как дрожит руль на высокой скорости.
Он кивнул, как будто подтверждал очевидное.
— Переверни.
Я перевернул фотографию. На обороте, выведенные тем же химическим карандашом, что и на крышке часов, стояли цифры:
1995.
Два года после аварии отца. Два года после того, как он исчез, оставив меня одного на обочине жизни. Два года, которые я прожил, считая, что он просто ушёл.
— Это невозможно, — выдохнул я. Мир поплыл перед глазами, как в лихорадке. Логика трещала по швам, как старое шоссе. — Я не был там в 1995-м. Я не мог… Это место было закрыто. Заброшено.
— Именно, — мягко подтвердил Странник. В его словах не было злорадства, только констатация факта, который ломал все представления о реальности, как лобовое стекло разбивается о столб. — Дорога иногда делает петли. И возвращает туда, где ты уже был. Или должен был быть.
Ольга схватила меня за руку. Её пальцы впились в кожу, как когти, как ремни безопасности при резком торможении.
— Уходим. Марк, уходим! Прямо сейчас! — её голос был резок, как удар хлыста, полон паники, которую я никогда не слышал. — Пока не стало слишком поздно. Пока он не решил нас… оставить. Как эту тележку. Как эти бутылки.
Я резко обернулся — Странника уже не было. Только тележка, одинокая и немного нелепая на обрыве дороги, как памятник всем заброшенным путешествиям. И часы в моей руке. Они снова остановились. Стрелки застыли. 9:30. Точка. Вечная остановка.
Я сунул фото в карман, чувствуя, как бумага жжёт сквозь ткань, как раскалённый двигатель. На фоне раздался тихий, низкий гул. Не механический. Органический. Будто кто-то огромный и древний глубоко под землёй или далеко за гранью видимого завёл мотор. Будто запустили плёнку в проекторе вечности. Будто дорога за спиной ожила и потянулась за нами своими бесконечными, тёмными витками.
Мы метнулись к машине. Дверь захлопнулась со звоном разбитого стекла. Ключ повернулся. Мотор с трудом, но ожил, кашляя и чихая, как старый путник. Я рванул с места, разворачивая машину на узком пятачке перед обрывом, унося её прочь от этого места, от Странника, от точки 9:30, от фотографии из невозможного 1995-го. Но в зеркале заднего вида, мелькнувшем между деревьями, мне показалось, что я всё ещё вижу силуэт в шляпе, стоящий на краю обрыва и провожающий нас взглядом. А рядом с ним — синюю тележку. И часы в моей руке, казалось, снова издали одинокий, едва слышный щелчок.
Глава 7. Радио из прошлого
Трасса М-10.
Бесконечная серая лента, убегающая за горизонт, втягивающая в себя километры, словно ненасытный зверь, проглатывающий время. Мы ехали уже несколько часов. Или дней. Или недель. Время здесь не текло — оно застыло, как смола, густая и липкая, приклеившая нас к этому месту на карте, которого, возможно, уже не существовало.
За окном мелькали одни и те же пейзажи: перелески, сгорбленные под тяжестью неба, покосившиеся указатели с выцветшими названиями полузабытых городов, заброшенные кафе с выбитыми стёклами — их тёмные дверные проёмы напоминали глазницы черепов. Дорога была не просто дорогой. Она была живым существом, огромным и равнодушным, которое везло нас куда-то, не спрашивая, хотим ли мы туда попасть.
Молчание в салоне стало густым, как старое машинное масло. Оно забивало уши, липло к коже, заполняло лёгкие. Я крутил в руках карманные часы отца — старинные, с потемневшим серебром и треснутым, как паутина, стеклом. Стрелки застыли на 9:30. Не просто остановились — они вросли в циферблат, словно могильные кресты. Время смерти.
Точка.
Выстрел.
Тот самый, что навсегда изменил траекторию моей жизни. Теперь я носил этот осколок застывшего времени в кармане, как амулет. Или как проклятие.
Ольга сидела рядом, откинув голову на подголовник. Её глаза были закрыты, но я знал — она не спала. Она просто была где-то ещё. Может, в своём 1993-м. Может, в том моменте, где её уже не существовало. Она казалась уставшей до предела, истончившейся, как призрак, который вот-вот развеется от сквозняка. Она не просто сохраняла силы — она пыталась вспомнить, каково это — быть по-настоящему живой.
И тут ожило радио.
Не щёлкнул выключатель. Не загорелась лампочка. Просто — голос. Чистый, холодный, как лезвие бритвы, он прорезал гулкую тишину салона, и от этого резкого звука я вздрогнул, как от удара током.
*«…повторяем экстренное сообщение. На сто тридцать третьем километре трассы М-10 произошло дорожно-транспортное происшествие. В результате лобового столкновения с фурой погиб мужчина 1972 года рождения. По предварительным данным, опознана личность погибшего…»*
Моя рука сама вцепилась в руль, пальцы побелели от напряжения. Инстинкт сработал быстрее мысли. Я вдавил тормоз в пол.
Машина взвыла, срываясь в занос. Ольгу швырнуло вперед, она ударилась о переднюю панель с глухим, почти нечеловеческим звуком.
— Что за чёрт?! — её голос был хриплым, сорванным.
Я не отвечал. Не мог. Всё моё внимание было приковано к панели.
Все приборы были мертвы.
Радио было выключено.
Ручка повёрнута до упора.
— Оно… оно передаёт… — прошептал я.
Щелчок.
Резкий, сухой, как сломанная ветка.