Довольный неожиданным каламбуром, Семен Лукич усмехнулся в соломенные усы, молодцевато прошел на нос лодки и, не дожидаясь, когда она врежется в прибрежный песок, выскочил. На берегу нас поджидали Антон с Лизой.
II. КОРЕННОЕ МЕСТО
Кончилось хлопотливое лето, пошли дожди, в лес уже не тянуло, и часто мы проводили вечера в старом тагановском доме, который об эту пору казался особенно приветливым и уютным.
Дом Тагановых стоял на склоне Уреньги, опираясь на высокий фундамент из плитняка и весело поглядывая четырьмя окнами на тесно застроенную Айскую долину, заводской пруд и зеленеющий молодыми посадками, щетинистый и крутой бок Косотура.
— Веселенькое место! — любил похвастаться Семен Лукич местоположением своего дома. — А главное — коренное. Именно отсель и начинался Златоуст.
Спорить с ним было бесполезно.
Семен Лукич любил, по его выражению, «якшаться с молодежью», внимательно приглядывался к ней и умел к слову рассказать что-нибудь интересное, ненавязчиво поучительное.
Однажды хмурым октябрьским воскресеньем неугомонный дед потащил нас в местный краеведческий музей.
— Ну, чего мы там не видали, — недовольно ворчал Антон, осторожно перешагивая через лужи. — Охота старому грязь месить.
— Много вы видали, да мало узнали, — беззлобно парировал Лукич. Хитро прищурившись, он взглянул на Антона. — Ну, если уж ты и в сам-деле все видел, так назови-ка мне самый старый и самый крупный из экспонатов нашего музея. Даже, можно сказать, самый главный экспонат. Ну-ка!
— Мало ли там всякой всячины, — уклонился было Антон. Лиза поспешила к нему на помощь:
— А я знаю! Это, конечно, самородок. Он не только в нашем музее, но и на всю страну, говорят, самый крупный. Правда, дедусь?
— Да уж куда какая правда! — сердился Лукич. — То-то я говорю, что много вы глядите, да ничего не видите.
Тем временем мы подошли к дверям музея. Остановившись у входа, Семен Лукич тихонько, будто по живому, похлопал ладонью по шершавому цоколю здания.
— Вот он, самый-то главный экспонат!
— Как? Что? — с недоумением уставились мы на деда.
— Да так вот, — невозмутимо продолжал наш «экскурсовод», но в голосе его чувствовалась торжествующая нотка. — Старее этого здания в нашем городе нет. Но главное не в этом…
Лукич, тыча скрюченным пальцем в каменную стену, растолковал нам, в чем заключается «главное». Через этот дом как бы прошла вся история Златоуста. Здесь жили первые заводчики, отсюда бежали они два века назад в страхе перед «разбойником Емелькой», и здесь Пугачев вершил свой скорый и правый суд над притеснителями простого люда. Потом долгие годы прожил в этом доме великий инженер, творец русского булата Павел Петрович Аносов. На Арсенальной площади перед домом в марте 1903 года сатрапы последнего из русских царей расстреливали рабочих, вышедших на улицу, чтобы заявить свой протест против нищеты и бесправия… Спустя четырнадцать лет здесь разместился первый Совет рабочих депутатов и штаб Красной гвардии.
— Так-то, дружок. А ты говоришь — самородок, — обернулся Лукич к Лизе. — Сама ты самородок.
В музее мы задержались в Аносовском зале, где выставлены образцы булатной стали, украшенные дивным орнаментом златоустовской гравюры. Кстати, Антон вспомнил, что где-то читал, будто в кремлевской Оружейной палате есть златоустовская сабля с личной меткой Иванко-Крылатко (Бушуева). И будто саблю ту привезли из Германии наши солдаты в сорок пятом. Семен Лукич заинтересовался и перестал наставлять. Из «экскурсовода» он превратился в экскурсанта и сам уже готов был расспрашивать.
В зале современных экспозиций мы остановились у стенда с портретами знатных металлургов Златоуста, и Антон начал было рассказывать про своего учителя — известного сталевара, но Семен Лукич неожиданно прервал его:
— Выходит, мы совершили экскурсию по кругу: от Аносова до твоего учителя, Антон… — Помолчав немного, добавил: — Да, ребятки, это понимать надо! Коренное место.
Больше ничего мы в тот раз от Лукича не услыхали. Зато месяц спустя, на Октябрьских праздниках, за столом в доме Тагановых узнали замечательную историю.
III. КЛИНОК
Давно это было… Сказывают, будто лет этак поболе ста назад прусский король Вильгельм был в гостях у русского царя Николая Первого. Ну, как водится, выпили они по чарке и пошел тут царь-государь своему другу-неприятелю дива да чудеса во дворце показывать. Фасон держал.
Дошли этак до ружейной палаты. В ту пору оружие известно какое было, все больше холодное, ближнего боя. Немцы, они насчет мастерства люди дошлые, удивить их трудно. Ухмыляется прусский король Вильгельм: эка-де невидаль какая, нашел чем хвастаться друг Миколаша!
Только видит он саблю. Видит и глаз отвести не может — такая сабля особенная, золотом вся изукрашена. Не то, чтобы цветочки там какие намалеваны, а целые баталии изображены тонко-тонко на обеих сторонах. В самом же верху, у эфеса, золотой конь распластал крылья и звездочка над ним сияет.
Вертит царский гость ту саблю в руках и так и этак, губами причмокивает, а хозяин возьми да и подбрось платочек, тонюсенький такой, легонький, как пушинка. Упал платочек на лезвие сабли и развалился пополам.
— Э! Золинген! — воскликнул тут прусский король. Наша, мол, сталь, немецкая.
Тогда приказал царь слугам рубануть той саблей по клинку, сделанному из лучшей золингеновской стали немецкими мастерами. И разлетелся он на куски на глазах у пруссака.
— Нет, герр Вильгельм, не Золинген это, а наш, златоустовский, — сказал царь. — Инженер Аносов изготовил, мастер Ивашка Бушуев изукрасил искусно.
Муторно тут стало на душе у короля прусского, а глаза так и загорелись: далеко немцам до такого искусства! Выпросил он у царя ту саблю в дар и увез с собой. Может, надеялся разгадать тайну булата, похитить славу русского оружия, да где там!
…Давно это было и быльем поросло. Да только случай недавно вышел один такой, что пришлось вспомнить о былом.
В Великую Отечественную войну, гоня фашистского зверя, вступили наши воины-освободители на прусскую землю. Немало увидели они там всякого добра, награбленного гитлеровцами у разных народов. Побывали и в том дворце, где прусский король когда-то жил. Между прочим увидели там выставку старинного оружия. И был там клинок один красоты необыкновенной, узора дивного.
— Игрушка! — дивились солдаты. — И кто только мог сработать чудо такое?
Показали своему офицеру. Осмотрел он тот клинок со вниманием, улыбнулся про себя и сказал:
— Вот я вам покажу, какая это игрушка. А ну-ка, подставляй, какие там еще сабли есть!
И пошел рубить немецкие шашки, словно прутья березовые, только хруст идет. А на клинке у него между тем и зазубринки не оказывается.
— Вот чудо-то! — дивятся солдаты. А офицер только посмеивается. — Да это же, говорит, настоящий аносовский булат! Вот, глядите. — Он показал метку на клинке: крылатый конь золотом выведен. И надпись чуть различимая сохранилась: «Иван Бушуев. Златоуст».
— Супротив булата ни одна сабля не устоит.
Тут один молодой офицер — он до того молчал все, только поглядывал — вынимает из ножен свою саблю — без украс — и говорит:
— А ну-ка, папаша, рубани, да посильнее!
Рубанули раз — ничего. Еще и еще много раз попробовали — все равно никаких следов от ударов, оба клинка целы-невредимы.
— Что за притча такая? — опять удивляются солдаты. — Выходит, есть сталь и покрепче булата?
— Да, есть, — сказал молодой офицер и гордо поднял свою саблю. — То — булат аносовский, хорош он. А это вот — сталь нынешняя, еще лучше. И родина у них одна — Златоуст. И сам я из Златоуста.
Обрадовались бойцы, что все так ладно получилось, и порешили тут же оба клинка в Кремль доставить — в память о великих победах русского оружия. Так и сделали…
Юрий ЗыковСТИХИ
БРИГАДА
От первой ударной
Ведем мы истоки —
Рабочие парни
Рабочей эпохи.
Мы вместе с рассветом
К заводу шагаем,
Зимою и летом
Встречай, проходная.
Нам трудно бывало
В рабочей науке:
Пропахли металлом
Спецовки и руки,
Но пусть нам железо
Оставило метку,
Наш лозунг, как прежде:
«Даешь пятилетку!»
НИТИ
Ах, чудо-мастерица!
Смотрю, и сердце тает.
Две спицы, точно птицы,
В твоих руках порхают.
Узорную накидку
Размеренно сплетают:
Серебряная нитка
И нитка золотая.
Коса мерцает слитком,
Тяжелая, тугая —
Серебряная нитка
И нитка золотая.
* * *
Каленые брызги
Остыли по серости.
Прокатчики рыжи
От света и дерзости.
Все в цехе гремело
и все грохотало:
Листы прокатало,
листы прокатало.
Закончилось лето;
Березы в подпалинах.
Стоит полпланеты
В весенней окалине.
И листья звенят
благородным металлом,
Как будто и их
невзначай прокатало.
Александр КутеповТИМОХАРассказ
Над городом низко стелются тучи, рассеивая мелкий холодный дождь. В узких улицах, как в трубах, гудит с подвывами ветер. Очертания ближних гор размыты, и кажутся они ворохами грязной ваты. Дальние горы не видны, затянуты мглой.
В такую тоскливую погоду начинается у Тимохи как бы раздвоение личности. Вот он сам, парень как парень, а вот еще один Тимофей — непонятный и странный, а то и страшный. Он терзает Тимоху, нашептывает, сманивает ехать куда-нибудь.