Мартовские дни 1917 года — Сергей Мельгунов — страница notes читать онлайн бесплатно

1

Подробный очерк о жизни, творческой деятельности и трудах С.П. Мельгунова см. в предисловии к выпущенной издательством «Вече» в 2006 г. книге С.П. Мельгунова «Судьба императора Николая II после отречения»: Дмитриев С.Н. Крестный путь тринадцатого императора. Об историке С.П. Мельгунове и его книге (М., Вече, 2006).

2

Изложенные ниже факты с достаточной очевидностью свидетельствуют, что революции всегда происходят не так, как они представляются схоластическим умам. Поэтому и не жизненны современные измышления всякого рода «молекулярных теорий» революционных процессов.

3

Дополнением к ним может послужить очерк Шляпникова, посвященный «Революции 17 г.», и Генкиной в коллективной работе по «Истории октябрьской революции» (1927 г.).

4

Так выразился Милюков в своей истории революции. Между тем, поскольку самочинно возникший Временный Комитет выражал мнение «цензовой общественности», постольку и «самозваный» Совет мог считаться выразителем настроений демократии (социалистической и рабочей массы). Термин «цензовая общественность», конечно, далеко не покрывал собой те многочисленные элементы, демократические по своему составу, которые примыкали к «надклассовой» партии народной свободы.

5

Между тем сам Шульгин высокого мнения о своих заданиях – в книге «1920 г.» он, между прочим, пишет: о русской революции «будет написано столько же лжи, сколько о французской, и поэтому в высшей степени важно для нашего будущего правдиво изобразить то, что… происходило перед нашими глазами».

6

Надо иметь в виду, что Шляпников в эти дни работал в значительной степени на периферии и был поглощен текущей работой (непосредственным участием в «боевом» действии и мало интересовался вопросом, что из «этого выйдет»). Последовательный «революцюнизм» мешал ему, уже в качестве мемуариста, признать инициативу, исходившую от советских кругов.

7

Надо признать, что появление на исторической авансцене представителей политической эмиграции – «людей знания», которых на мартовском съезде к.-д. приветствовал фактический вождь тогдашней «цензовой общественности», – ничего положительного революции не дало: слишком оторвались они от реальной русской жизни.

8

Вопрос о техническом правительственном аппарате не так уже неразрешим на практике. В 18 г. немцы разрешили его просто, создав при социалистическом кабинете «управляющих делами» – Fachminister.

9

Таково же было ощущение и в Москве. Первый председатель Совета Хинчук в своих воспоминаниях попытку посеять панику приписывает «храбрым» интеллигентным «вождям» из Комитета общ. организаций и полученным сведениям о наступлении Эверта с Зап. фронта, и противопоставляет растерянность «общественников» уверенности рабочих, опиравшихся на то, что «воинские части группами, полным составом» отдавали себя в распоряжение Совета. Старый большевик, Смидович сделал по этому поводу примечание: «Ничего подобного не было. Еще около недели в нашем распоряжении были только тысячи полторы сброда (большинство без винтовок) да пара пушек без снарядов, кажется, без замков».

10

Легенду эту породило неверное сообщение, полученное председателем Думы Родзянко и сообщенное им ген. Рузскому на Северном фронте.

11

Для характеристики искренности мемуариста, которому 27-го «и пойти было некуда» (столь неожиданна для него была нарастающая февральская волна), можно привести такую выдержку из записи Гиппиус 1 марта: «По рассказам Бори (т.е. Андрея Белого), видевшего вчера и Масловского и Разумника, оба трезвы, пессимистичны, оба против Совета, против «коммуны» и боятся стихии и крайности».

12

Слова Ленина на апрельской конференции 17 г. У Ленина издалека составилось весьма своеобразное представление о ходе революции, оно совершенно не соответствовало истинному положению дел. Он писал в своих «Письмах издалека», напечатанных в «Правде»: «Эта восьмидневная революция была, если позволительно так метафорически выразиться, «разыграна» точно после десятка главных и второстепенных репетиций: «актеры» знали друг друга, свои роли, свои места, свою обстановку вдоль и поперек, насквозь, до всякого сколько-нибудь значительного оттенка политических настроений и приемов действия».

13

См. мои книги «На путях к дворцовому перевороту» и «Золотой немецкий ключ к большевистской революции».

14

Солдаты запасных частей, взятые от сохи или станка, преимущественно ратники второго разряда, «запертые в казармах… плохо содержимые, скучающие и озлобленные», как характеризует их быт ген. Мартынов, представляли «чрезвычайно благоприятную почву для всякой антиправительственной пропаганды». Они должны были содействовать «успеху революции». Агент Охр. Отд. Крестьянинов доносит начальству о «контакте», существующем между рабочими и солдатами, у которых все «давно организовано» (правда, это были только случайно подслушанные трамвайные разговоры). Скопление в городах этих запасных было чрезвычайное – так, в Петербурге численность гарнизона доходила до 160 тыс. чел. (явление, обычное и для других городов, – напр., в Омске гарнизон состоял из 70 тыс. при 50 тыс. взрослого населения). «Непростительная ошибка», – скажет английский посол в своих воспоминаниях. Но, конечно, к числу легенд следует отнести утверждение, что это сознательно было проведено теми, кто готовил «дворцовый переворот» (больш. историк Покровский).

15

«Центральный большевистский штаб… поражает беспомощностью и отсутствием инициативы», – констатирует Троцкий.

16

В «Истории» Милюкова имеется явное недоразумение, когда воззванию Исп. Ком. 28-го, призывавшему население объединиться около Совета, приписывается мысль создания самостоятельной советской власти. Такая мысль была высказана в № 2 московских «Известий» (3 марта) – официальном органе местного Совета, редактируемом большевиком Степановым-Скворцовым. В статье московский Совет призывался к созданию временного революционного правительства – не для того проливалась на улицах кровь, чтобы заменить царское правительство правительством Милюкова—Родзянко для захвата Константинополя и т.д. Статья прозвучала одиноко и никаких последствий не имела. Большевистские историки должны признать, что подобные лозунги в те дни «успеха не имели» и остались «висеть в воздухе».

17

Пешехонов, которого «влекло туда, в народ, в его гущу» и который испытывал почти отвращение («становилось тошно») от мысли, что ему придется работать в «литературной комиссии», куда он, наряду со Стекловым, Сухановым и Соколовым, был избран накануне, предпочел, к сожалению, отойти от центра и взять на себя комиссарство на Петербургской стороне.

18

Плеханов имел в виду Милюкова и Родзянко. Оппонируя Церетели, Милюков говорил: «Неверно, что своей победой революция обязана неорганизованной стихии. Она обязана этой победой Гос. Думе, объединившей весь народ и давшей санкции перевороту». Родзянко указывал, что «страна примкнула к Гос. Думе, возглавившей… движение и тем самым принявшей на себя и ответственность за исход государственного переворота».

19

«Ведь это была Дума 3 июня, – писал, напр., Милюков в день десятилетия революции, – Дума с искусственно подобранным правым крылом, а в своем большинстве “прогрессивного блока” лояльная Дума, “оппозиция Его Величеству” – явно для возглавления революции она не годилась».

20

Сама Гиппиус полагала: «Боюсь, что дело гораздо проще. Так как… никакой картины организованного выступления не наблюдается, то очень похоже, что это обыкновенный голодный бунтик. Без достоинства бунтовали – без достоинства покоримся».

21

Частное совещание было намечено заранее и ни в какой связи, вопреки утверждений Шульгина, Керенского и др., с указом о роспуске, полученным Родзянко накануне под вечер, не стояло.

22

Насколько легенда прочно укоренилась в сознании современников, видно из телеграфного ответа редакции «Рус. Вед.» на запрос лондонской газеты «Daily Chronicle», который гласил, что Дума отказалась подчиниться указу о роспуске.

23

В воспоминаниях Шидловского предложение Некрасова охарактеризовано словами «военная диктатура», по Мансыреву, это было предложение президиуму Думы ехать немедленно к председателю Совета Министров и просить о наделении Маниковского или Поливанова (эти кандидатуры были выдвинуты по отчету «Воля России» октябристом Савичем) «диктаторскими полномочиями для подавления бунта».

24

По словам того же мемуариста, Шингарев был в негодовании: «Подобные вещи могут делать лишь немцы, наши враги».

25

Бюро прогрессивного блока было пополнено депутатами левого сектора и вышедшими ранее из блока «прогрессистами». В Комитет вошли Родзянко, Милюков, Некрасов, Дмитрюков, Шидловский, Шульгин, Львов Вл., Караулов, Ржевский, Коновалов, Керенский и Чхеидзе.

26

Это не столько воспоминания Кирпичникова, сколько протокол опроса, сделанного в полковом комитете.

27

В иных работах Преображенский полк появляется в Таврическом дворце уже 26-го, причем солдаты заявляют, что царь низложен и они отдают себя во власть Думы (Зворыкин). Русские ляпсусы породили ошибки и у иностранных обозревателей, которые представляют восставшие полки в порядке (как «на параде») вступающими на революционную стезю, напр., Измайловский полк в изображении Chessin.

28

В с.-д. журнале «Мысль» позже, в 19 г., появилась статья Кричевского, в которой на основании каких-то документов излагался план, выработанный еще раньше, в предшествующие дни уличных волнений в штабе Преображенского полка, о выступлении в понедельник утром (т.е. 27-го) с целью с оружием в руках добиваться осуществления министерства доверия. Полк отдавал себя в распоряжение Гос. Думы, предполагались арест правительства и отречение Императора. Солдаты соответственно были информированы, и план 27-го начал осуществляться, но выступление оказалось уже запоздалым, так как народ стихийным порывом предупредил осуществление заговора.

29

Он добавлял: «Прочел статью в англ. журнале “New Statements”; там прямо говорится о бывших попытках заключить сепаратный мир, а про Протопопова, что он “организовал бунт”».

30

Интересно, как определил дневник «лозунги» происшедших беспорядков: «Война до победы», «Долой Императрицу», «Дайте хлеба».

31

Некрологическое преувеличение роли, сыгранной 27-го Линде, не имеет значения. Этот молодой философ-математик, целиком отдавшийся порывам «исторического мгновения», трагически погиб в качестве военного комиссара на фронте под ударами разнузданной солдатчины в дни подготовки июньского наступления.

32

Как далеко это от той уличной толпы, которую изобразил 27-го перед Думой в своем «селянском» увлечении Чернов – толпа, от которой пахло «дегтем, овчиной и трудовым потом».

33

Не только Станкевича, но и Пешехонова поразили «тишина и безлюдие», которые он нашел в Таврическом дворце, куда он пришел в 9¹/₂ час. вечера, идя уже по пустым улицам города с далекой Петербургской стороны. Шел Пешехонов по Литейному мимо пылающего еще здания Судебных Установлений и встречал только «отдельных прохожих».

34

Милюков изображает его объединенным заседанием Временного Комитета и Временного правительства, причем добавляет, что Вр. пр. охотно пошло на обсуждение условий, выдвинутых Советом. Надо ли говорить, что в момент, когда происходило заседание, Вр. пр. еще не было сконструировано, хотя и были уже намечены лица, которые должны были в него войти.

35

Воспоминания Керенского действительно показывают, что он плохо вникал в то, о чем говорилось, поэтому так легко на страницах его повествования появляются необоснованные утверждения вроде того, что, напр., программа соглашения «демократии» и «цензовиков» предварительно была выработана думским комитетом.

36

На совещании присутствовал и председатель Совета Чхеидзе, входивший в состав думского комитета, но роль его в часы ночного бдения на 2-е марта совершенно неясна.

37

Напр., в биографии кн. Львова, написанной Полнером.

38

Этот человек вообще спешил с инициативой – по записи Гиппиус ему приписывается и редакция согласительных пунктов, написанных будто бы его собственной рукой.

39

Еще днем Суханов совместно со Стекловым составил воззвание к солдатам против самосудов и насилий над офицерами. Оно не было напечатано в «Известиях», так как наборщики отказались набирать его, найдя, что оно стоит в некотором «противоречии» с одновременно набиравшимся «приказом № 1». Так, по крайней мере, говорит Суханов.

40

Сцену увода Керенским Соколова (а не всех делегатов) для частной беседы отмечает в воспоминаниях и Вл. Львов, ставя это внушение в связь с «приказом № 1», к составлению которого Соколов был причастен (см. ниже). Возможно, что это было по линии масонства, связывавшей обоих деятелей левого крыла тогдашней предреволюционной общественности. (См. мою книгу «На путях к дворцовому перевороту».)

41

«Праздничное, радостное возбуждение» Пешехонов у себя на Петербургской стороне отметил раньше – 27-го.

42

Любопытно, что Булгаков, оказавшись в писательской среде Мережковского, нашел, что он «в первый раз сталкивался за эти дни с таким мрачным взглядом на судьбу революционной России». Дневник Гиппиус, если он точно в своих записях передает тогдашние настроения своего автора, отнюдь не дает достаточного материала для безнадежного пессимизма. Возможно, что «детски сияющий», по выражению писательницы, толстовец несколько переоценил законный скепсис язвительного Антона Крайнего по поводу «кислых известий о нарастающей стихийности и вражде Советов и думцев»… Гиппиус признается, что навел на них «ужаснейший мрак» пришедший «в полном отчаянии и безнадежности» в 11 час. веч. из Думы не кто иной, как будущий левый с.-р. Иванов-Разумник: он с «полным ужасом и отвращением» смотрел на Совет. Позже Иванов-Разумник, в страничке воспоминаний, напечатанной в партийном органе «Знамя», заявлял, что это он попал в «штаб-квартиру будущей духовной контрреволюции».

43

Характерно, что воспоминания о своего рода пасхальных настроениях проходят во множестве мемуарных откликов: в Киеве все поздравляли друг друга, как «в светлый Христов день» (Оберучев).

44

Эти статьи и составляют как бы подневную запись мемуариста, принадлежавшего к буржуазной среде и освещавшего события с известной тенденцией.

45

Эту сентиментальную сцену нельзя не сопоставить с последующей трактовкой тогдашнего «душевного состояния» лидера цензовой общественности, данной Алдановым в историческом этюде «Третье марта», который был напечатан в юбилейном сборнике в честь Милюкова. Писатель говорит (как будто бы со слов самого Милюкова) о «ужасных подозрениях» Милюкова, которые в «глубине души» шевелились, – вел ли он политические переговоры с представителями «революционной демократии», или перед ним были «германские агенты» (!).

46

Однако, по словам того же мемуариста, нечто в этом роде пришло в голову через несколько дней члену Гос. Думы казаку Караулову. Он задумал «арестовать всех» и объявить себя диктатором. Но когда он повел такие речи в одном наиболее «надежном полку», он увидел, что если он не перестанет, то ему самому несдобровать.

47

В свое время это организующее значение отметил Милюков, относившийся с резким отрицанием к захватническим тенденциям руководителей Совета.

48

Яркий пример того, как позднейшие биографы неточно передают настроения своих героев в смутные дни революции. В упомянутой юбилейной памятке Алданов пишет о Милюкове: «Со своим обычным видом “смотреть бодро” он говорил солдатам об открывающейся перед Россией новой светлой жизни, и видение близкой гибели Российского государства складывалось в нем все яснее».

49

Это не было и специфической чертой интеллигенции. В одном из последующих документов революции (доклад депутатов в Врем. Ком. о поездках в провинцию) зарегистрирован яркий бытовой облик деревенского оратора, приехавшего из центра односельчанина: «Говорит, говорит – уморится; сядет, закроет глаза и сидит, пока не отойдет немного, отошел – опять начинает, пока опять из сил не выбьется».

50

В такое полуобморочное состояние Керенский в эти дни необычайного нервного напряжения впадал довольно часто, и это, как говорят все, производило на толпу сильное гипнотизирующее впечатление.

51

Термин, появившийся значительно позже.

52

В рассказе о Петропавловской крепости, в котором Ш. повествует о своих личных подвигах, он также безнадежно спутал, приписывая себе то, чего не было. Опускаем этот эпизод, непосредственного отношения к теме не имеющий.

53

В телеграмме Родзянко просил свидания. «Телеграмма эта, – утверждает Ломоносов, – была передана под личным моим наблюдением в Царский поезд под расписку Воейкова, но ответа не последовало».

54

Ломоносов передает красочную сцену, как он, приставив револьвер «к животу» инж. Устругова, будущего тов. мин. революционного правительства, побуждал последнего осуществить план перерыва движения.

55

Ломоносов пишет, что он воспроизводит запись 17 г., но в момент опубликования воспоминаний он был уже «большевиком», хотя и в «генеральских погонах», и, следовательно, в тексте охотнее подчеркнул бы самодеятельность пролетариата.

56

«Значение этой причины необходимо для дальнейшей нашей беседы», – отметил Рузский, указывая, что он был «глубоко опечален», узнав, что предположенная встреча Царя с председателем Думы, о чем он узнал непосредственно от Царя, не состоится – встреча, предвещавшая «возможность соглашения и быстрого умиротворения родины».

57

Эти железнодорожники, стоявшие на страже революции, могли олицетворяться в добровольном помощнике Бубликова, б. счетоводе службы сборов Сев.-Зап. ж. д., большевике по партийной принадлежности, Рулевском, находившимся в непосредственных связях с советскими кругами.

58

Характерно, что Бьюкенен, связанный довольно тесно с левым сектором думского комитета, сообщая 1 марта в Лондон Бальфуру, что Дума посылает в Бологое делегатов, которые должны предъявить Императору требование отречься от престола в пользу сына, тем не менее делает оговорку: «если Император останется на престоле».

59

Основываясь на выше процитированных словах из воспоминаний Шульгина, Щеголев желает безуспешно доказать, что Родзянко пытался проникнуть к Царю «по собственному почину, без совещания со своими коллегами по Исп. Ком. Гос. Думы», и что должен был «раскрыть свои карты, когда, по распоряжению Исп. Ком. Сов. Р. Д. ему, всемогущему Родзянко, не дали поезда».

60

Очевидно, прис. пов. Иванов.

61

Кир. Влад. в ответ жаловался, что «Миша, несмотря на мои настойчивые просьбы работать ясно и единомышленно с нашим семейством, прячется и только сообщается секретно с Родзянко».

62

Так и понял Рузский, передавая в Ставку Алексееву свой разговор: «Династический вопрос поставлен ребром, и войну можно продолжать до победоносного конца при исполнении предъявляемых вновь требований относительно отречения от престола».

63

«Что… говорят о Государе?» – спросил ген. Дубенский какого-то полковника, прибывшего в Псков 2 марта с первым поездом из Петрограда после революционных дней. «Да о Государе почти ничего не говорят», – ответил полковник.

64

«Что… говорят о Государе?» – спросил ген. Дубенский какого-то полковника, прибывшего в Псков 2 марта с первым поездом из Петрограда после революционных

65

Намек на убийство Распутина.

66

Палеолог рассказывает, что 28-го в 5 час. дня его посетил человек, высоко стоящий на иерархической лестнице бюрократии, некто К. (Коковцев?), заявивший, что он прибыл к нему по поручению Родзянко для того, чтобы узнать мнение посла по поводу проекта думского комитета о монархии.

67

В эту ночь при объезде города Гучковым в его автомобиле был убит кн. Вяземский, давний единомышленник Гучкова и соучастник в подготовке последним дворцового переворота. Вяземский погиб от одной из тех случайных «шальных пуль», которых было много в те дни в Петербурге. Эту версию без всяких каких-либо оговорок передавал мне лично и сам Гучков.

68

В это целиком уверовал, напр., Чернов, в качестве историка революции.

69

Свидетели, бывшие в Пскове, утверждают, что документ, привезенный думскими делегатами, был написан рукою Шульгина. Не очень можно доверять мемуаристу с такой ослабленной памятью в отношении собственных действий.

70

Распространившаяся в Думе молва и вызвала, вероятно, те недоброжелательно-скептические разговоры, которые услышал Набоков 2 марта в Таврическом дворце.

71

Повседневность записей в «дневнике» Палеолога должна приниматься весьма относительно. Ясно, что многие записи делались задним числом: так, не мог Палеолог в полночь 1 марта получить сообщение о «секретном» заседании представителей «либеральных партий», на котором в отсутствие социалистических депутатов во Врем. Ком. решался по предложению Гучкова вопрос о будущей форме правления и было принято решение о немедленной поездке в Псков, чтобы добиться от Царя добровольного отречения.

72

«В то время, – пояснял очень обще в Комиссии Гучков, – были получены сведения, что какие-то эшелоны двигаются к Петрограду. Это могло быть связано с именем Иванова, но меня это не особенно смущало, потому что я знал состояние и настроение армии и был убежден, что какая-нибудь карательная экспедиция могла, конечно, привести к некоторому кровопролитию, но к восстановлению старой власти она уже не могла привести».

73

Чхеидзе вообще не принимал почти никакого участия в работах Врем. Ком., но вовсе не отказывался от звания члена Комитета, как утверждал Гучков.

74

Привожу, конечно, перевод.

75

Далее Керенский говорит, что делегаты выехали около 4 час. дня.

76

«Не возражали ли вы против принятия формы республиканского правления сразу?» – настаивал Соколов. – «Да там и речи об этом не было… По этому вопросу высказываться не приходилось. Со стороны Исп. Ком. это предъявлено не было. Я помню, я возражал по некоторым вопросам, касающимся армии и смертной казни».

77

Из этих слов Гучкова вытекает, что возражение Керенского в смысле нарушения «полномочий» относилось только к воцарению вел. кн. Михаила.

78

Нам предстоит впредь не раз цитировать указанную запись в дневнике Андрея Вл. Этот дневник выделяется среди других добросовестностью и точностью в изложении фактов, нам известных.

79

Автор рассказывает, как грабители переодевались солдатами для того, чтобы иметь свободу действия. Образные иллюстрации подобных «обысков» по квартирам можно найти в воспоминаниях Кельсона и др. Не следует, однако, преувеличивать роль этих «полчищ» уголовных. Характерна, напр., московская статистика, не отметившая увеличения преступности за март по сравнению с отчетами прошлого времени («Р. В.»). И уголовный мир подвергся в известной степени облагораживающему мартовскому психозу. Чего стоит, напр., одно сообщение о революционной идиллии в Одессе, как начальник разбойнической шайки Котовский, приговоренный к каторге, отпускается из тюрьмы «под честное слово» для председательствования на «митинге уголовных». (Впрочем, возможно, что газетное сообщение и приукрасило действительность, и Котовский не то «разбойник», не то «анархист», прославившийся в большевистские времена, был просто освобожден толпой из разгромленной тюрьмы – газеты передавали, что из 2200 бежавших арестантов 1600 вернулись.) Но и через полгода уездный комиссар из Раненбурга доносил правительству, что в «знаменитой Братовке» (Нарышкинской вол.), «известной своими ворами», в дни революции краж не было, потому что на сходе «дана была клятва: кражи прекратить».

80

Общее число несколько больше – 1656, но, по словам Мартынова, сюда были включены заболевания, которые на счет революции поставлены быть не могут (малокровие и пр.!!). В газетах эти заболевания более правдоподобно были отнесены к числу «нервных потрясений».

81

Среди «181» имена многих остались «неизвестными».

82

Но совершенная, конечно, ерунда, что для устройства «похорон жертв революции» собрали из больниц тела китайцев, умерших от тифа. Об этих покойниках-«революционерах» говорит Мельник-Боткина, повторяя злостную пародию некоторых современников.

83

Провинция нам может дать много примеров того, что можно назвать революционной идиллией. Напр., в Екатеринославе помощник полицмейстера полк. Белоконь шел во главе манифестации 3 марта; в Бахмуте полиция охраняла порядок в аналогичной манифестации; в Харькове губернатор объявил 4-го, что всякое выступление против нового правительства будет «всемерно преследоваться и караться по всей строгости закона»; курьезно, что о «привлечении к ответственности» врагов нового строя говорил не кто иной, как местный начальник жандармского управления.

84

Драма в Луге 1 марта (в этот день Луга пережила то, что Петербург пережил 28-го) может явиться довольно показательной иллюстрацией. Вот как она изображена в воспоминаниях Вороновича. Я вынужден отбросить все характерные детали, объясняющие обстановку, в которой произошел арест Менгдена группою солдат разрозненных частей, преимущественно артиллеристов новобранцев, при попустительстве кавалергардов, среди которых «наш старик» пользовался значительными симпатиями. Мотив ареста был тот, что нужно арестовать офицеров «из немцев» по подозрению в шпионаже. Подлежали аресту по приготовленной «записочке»: фон Зейдлиц, бар. Розенберг, Собир, Эгериитром и гр. Клейнмихель. Первые трое, оказавшиеся в управлении, были взяты на поруки кавалеристами и оставлены на свободе. Полк. Эгерштром и ротм. Клейнмихель были приведены на гауптвахту, где был заключен ген. Менгден, как не признающий нового революционного правительства. Воронович подчеркивает, что Эгерштрома и Клейнмихеля «ненавидели все солдаты пункта» (Клейнмихель накануне приказал «всыпать сто розог» за неотдание чести). Вызывающее поведение арестованных, т.е. угрозы со стороны их в ответ на «глумление» солдат, вызвали самосуд, жертвой которого сделался и Менгден… «Убийство Менгдена, – говорит Воронович, – произвело на солдат удручающее впечатление. Я слышал, как многие предлагали немедленно разыскать убийцу старика и расправиться с ним». Что касается Штакельберга, то здесь была и некоторая специфичность в обстановке. По рассказу кн. Путятиной, жившей в соседнем доме, старик генерал со своим денщиком оказали вооруженное сопротивление «в течение нескольких часов» толпе солдат, пытавшейся проникнуть в дом.

85

«Страх» и «неуверенность» отмечает и упомянутая выше протокольная запись опроса в Волынском полку. «Стадо баранов» – скажет про перепуганных запасных старик Врангель.

86

Трудно определенно решить этот вопрос, хотя во всей литературе, начиная с советской «хроники» революционных событий, приказ этот цитируется, но среди опубликованных официальных документов (два воззвания Временного Комитета, помеченные 27-м) его нет. Нельзя забывать, что типографская техника в первую ночь еще так плохо была налажена, что одно из первых советских обращений, предлагавшее населению приютить и накормить восставших солдат, распространялось по городу в литографированном виде.

87

В воспоминаниях (с обычной неточностью) можно найти отклик закулисной борьбы, происходившей в собрании. В Исп. Ком. «явились возбужденные офицеры, – рассказывает Суханов, – которые жаловались «на злостное искажение их позиции, так как из Временного Комитета, куда доставлена была резолюция, она пошла в печать уже без Учредительного собрания». «Я прочел резолюцию (т.е. проект), – вспоминает Шульгин, – и кратко объяснил, что говорить об Учр. собрании не нужно». Делегаты обещали «вычеркнуть и провести это в собрании». Однако резолюция с Учр. собр. была проведена единогласно. Родзянко, относя резолюцию на 3-е марта, говорит, что собрание («в числе около ста тысяч человек» – так и напечатано в гессеновском «Архиве») вынесло «самые резкие резолюции до требования ареста имп. Николая II» – «многочисленная депутация явилась ко мне тогда во Врем. Ком. с целью поддержать резолюции, и с трудом удалось успокоить взволнованную до невозможности публику». Резолюция была напечатана с упоминанием об Учредительном собрании, и, вероятно, она оказалась не без влияния на то «новое течение», которое к вечеру первого марта стало намечаться в руководящих кругах «цензовой общественности».

88

По словам солдата-большевика Сорокина, принадлежавшего к составу Гвардейского Экипажа, «революционная осанка» вел. кн. Кирилла шла будто бы так далеко, что он сам, взяв винтовку, отстреливался от «городовых» – воображаемых и невидимых врагов.

89

Подлинного текста энгельгардтовского приказа я не мог найти. Даже дата его остается сомнительной, ибо многие из упоминающих о нем относят его к 28-му, не к первому, что, пожалуй, более соответствует обстановке.

90

Весьма большое, конечно, преувеличение допустили составители «Хроники февральской революции» в утверждении, что «к 4 часам 27 февраля весь город за исключением Адмиралтейства, Зимнего дворца и Петропавловской крепости находился во власти восставших».

91

Военные училища, которые старое правительство не считало возможным привлекать к подавлению уличных беспорядков, были в февральские дни на положении «нейтральных» (Мстиславский). Правильно было бы сказать о положении колебательном: один из документов военной комиссии, помеченный 6 ч. 50 м. утра первого марта, гласит, напр., что Павловское училище «располагалось, может быть, даже выступить против».

92

При отсутствии материала приходится воздерживаться от слишком категорических толкований, к которым склонны комментаторы большевистских изданий, и связать диктаторские тенденции Караулова (если только верить указаниям Шульгина) с попытками использовать Преображенский полк.

93

Стеклов, очевидно, имел в виду упомянутое объявление Энгельгардта.

94

Человек иного лагеря, сын члена Гос. Думы Алексеев, тогда еще студент Петербургского университета, в статье «Рождение приказа номер первый» (с подзаголовком «из дневника»), напечатанной в 32 г. на столбцах эм. газеты «Возрождение», развил противоположный взгляд на происхождение этого документа. Он утверждал, что сам присутствовал 28-го в Таврическом дворце, когда «рабочие и солдатня», представители революционного Петербурга и германского ген. штаба создавали «приказ № 1». Алексеев видел отпечатанный на машинке оригинал текста с карандашными и чернильными поправками разными почерками, «заготовленный не в помещении Думы» и принесенный Кливинским. В его присутствии оригинал текста по использовании почему-то был инициаторами передан депутату Караулову, с которым представители революционной демократии не были в добрых отношениях. Глаза Алексеева вообще в то время видели слишком много, а рука его это многое занесла в «дневник». Явившись утром или в ранние дневные часы в Думу, он застал «необычайное зрелище» превращения Таврического дворца в «цитадель» – спешно свозилось продовольствие, заготовляли ручные гранаты. Вокруг в углах и на балконах говорились речи, «ежеминутно» приводились арестованные и т.д. На этой неудержимой фантастике слишком богатой памяти очевидца останавливаться, конечно, не стоит. Отмечаем ее, как последнее (хронологически) выражение другой версии происхождения «приказа № 1», сделавшейся также общим местом в мемуарах, вышедших из среды представителей «цензовой общественности» 17 г. Там царит на основании «внутреннего убеждения» вера в германское происхождение приказа, осуществленного через посредничество особой «подпольной организации» (Гучков, Родзянко, Шидловский и др. – даже отчасти Милюков). У таких «историков» революции, как Якобий, «приказ № 1», являющий собой выполнение обязательств перед германским ген. штабом, целиком и проредактирован последним.

95

В записи 17 г. Энгельгардт говорит о выборных солдатах, пришедших «приблизительно от 20 различных частей».

96

В записи 17 г. значится: «Приказ, проектированный ими, много меньше затрагивал основы военной дисциплины, чем приказ № 1, и касался лишь выборов младших офицеров и установления некоторого наблюдения солдат за хозяйством в частях войск».

97

В записи 17 г. Энгельгардт свидетельствовал, что вопрос был обсужден в заседании Врем. Комитета.

98

В записи 17 г. говорится, что предложено было принять участие в разработке Энгельгардту, как председателю военной комиссии. Кстати сказать, что он уже им не был. Функции председателя принял Гучков, назначив своим помощником ген. Потапова.

99

Мы видим, как далек Керенский от действительности, когда утверждает, что «приказ № 1» был опубликован в ответ (?) на распоряжение Энгельгардта.

100

Не менее резко выразился на совещании членов Гос. Думы 18 июля крайне поправевший за дни революции депутат Масленников – он говорил о «проходимцах», заседавших в Исп. Ком. С. и Р.Д. и проявивших изданием «приказа № 1» не то «подлость», не то «безумие»

101

Косвенное подтверждение можно найти в воспоминаниях Гучкова, который отнес разработку «приказа» на ночь, когда он в о з в р а щ а л с я из Пскова.

102

Побасенка о том, что «приказ № 1» явился актом Временного правительства, настолько прочно укоренилась в сознании некоторых кругов, что ее через много лет повторил в воспоминаниях вел. кн. Александр Мих., а придворный историограф ген. Дубенский так определенно знал, что Алексеев «полтора часа» уговаривал Гучкова не опубликовывать этого «приказа». Военную среду донельзя раздражали заявления представителей революционной демократии, что они в свое время вынуждены были обстоятельствами издать «приказ № 1».

103

Сам Иванов выехал позже, и его вагон был прицеплен к эшелону в Орше. Этот факт, как мы увидим, он позже и пытался при допросе в Чр. Сл. Комиссии использовать как доказательство того, что никакой карательной экспедиции не было.

104

По рассказу Ломоносова Иванов требовал пропустить до Ц. С. с отдельным паровозом только один его вагон. Думский комиссар Бубликов запросил Врем. Ком. и получил будто бы приказ: «пропустить». Несуразность этого рассказа столь очевидна (Иванов прибыл в Царское со всем своим отрядом), что ген. Мартынов вольно или невольно сделал подмену и говорит, что по инструкции Вр. Ком. Иванову был дан экстренный поезд. (Отсюда вывод: Врем. Ком. видел в Иванове «не столько врага, сколько союзника».

105

Бородинский полк шел тремя эшелонами и специальным эшелоном батареи. К моменту, когда разыгрались события, в Луге находились два первых эшелона. Несколько неясно лишь о пулеметной команде полка, о которой упоминал Иванов, как ушедшей вместе с «моряками» в Петербург. Отсюда пошел слух, что полк «побратался» (Мстиславский) с восставшими.

106

О свидании его с имп. Александрой Федоровной в другом месте.

107

Письмо к Гучкову было опубликовано еще в революционные дни в «Русском Инвалиде». Между прочим, Иванов писал, что его вагон был просто «прицеплен» к поезду с Георгиевским батальоном. Вероятно, это и послужило основой для ломоносовской легенды, преподнесенной автором в виде рассказа о том, как под вывеской таинственной поездки георгиевских кавалеров на выставку трофеев в Ц. С. пытались сокрыть истинную цель посылки экспедиции ген. Иванова.

108

Блок пишет, что Доманевский был командирован ген. Занкевичем для «исполнения должности начальника штаба» в отряде Иванова. Сам Иванов об этом в показании не упоминает и говорит, что были присланы «два человека… сообщить и ориентировать». (В показаниях Иванов говорит о встрече с Тилле, но в письме Гучкову называет и Доманевского.)

109

Ген. Занкевич, командовавший 28-го правительственными войсками на Дворцовой пл., 2-го по приказанию Родзянко запрашивал управление ген. кварт. в Ставке о положении на фронте.

110

В воззвании этого не было, но, очевидно, так была информирована Ставка. По крайней мере, и ген. Болдырев в свой псковский дневник записал нечто аналогичное.

111

«Прихвастнул я, – замечает мемуарист, осведомленный через ген. Потапова, что для встречи на «6-й версте» имеется 4 пушки и шесть тысяч солдат.

112

Шульгин утверждает, что на одной из станций они были даже соединены прямым проводом с находившимся в Гатчине Ивановым и имели довольно длительную беседу с ним: «Старик стремился повидаться с нами, чтобы решить, что делать». Иванов жаловался на то, что отрезан от Петербурга, жаловался на разложение георгиевцев и пр. Из-за спешки дело ограничилось лишь информационными разговорами. Сообщение Шульгина доверия не возбуждает.

113

Ивановым был арестован лишь начальник станции не то Вырицы, не то Царского Села. В служебной записке Тихменева упоминается начальник царскосельской станции, которого Иванов увез с собой в Вырицу «по неизвестной причине».

114

По утверждению Шидловского, «журнал Комитета» был составлен «один общий для периода 27 февраля – 10 марта», так что он действительно писался post factum, «и старания разделить все это время на отдельные заседания оказались не осуществимыми». Не подразумевается ли под таким протоколом то обозрение, которое редактировал Милюков?

115

Интересно, что и во Временном Комитете выставлены были подобные же аргументы в пользу кандидатуры Керенского. Так утверждает б. московский прокурор Чебышев, ссылаясь на Маклакова: «Керенский был назначен в ведомство, где он мог “меньше принести государству вреда”».

116

Я должен исправить не совсем понятную теперь для меня ошибку в тексте моей книги «На путях к дворцовому перевороту». Там сказано, что кандидатура Керенского выдвинулась тогда, когда предварительный список, оглашенный Милюковым в залах Таврического дворца, вызвал бурный протест. Тогда члены Врем. Комитета пожертвовали Маклаковым и уговорили Керенского принять назначение. Колебались между этими двумя именами. Но как раз в первоначальном наброске состава Временного правительства, помеченном 1 марта, значится первой фамилия Керенского – она зачеркнута, и вставлено «Маклаков».

117

Этот вопрос подробно разобран в моей книге «Судьба имп. Николая II после отречения».

118

«Я лично, – добавляет мемуарист, – подписал единственный подсунутый мне ордер об аресте за всю революцию. Моей случайной жертвой был человек, во всяком случае, достойный своей участи более, чем сотни и тысячи. Это был Крашенинников – сенатор и председатель петербургской Судебной Палаты – возможный (?) глава царистской реакции, вдохновитель серьезных монархических заговоров».

119

8 марта совершенно неожиданно инициатором одного из арестов является представлявший тогда в Исп. Ком. трудовиков Н.В. Чайковский: по его предложению постановлено было арестовать протопр. военного ведомства Шавельского. Мотивы решения в протоколе не указаны. Шавельский был арестован и находился под арестом в течение двух суток.

120

Находившиеся в Думе репортеры говорили Керенскому, что он в данный момент всемогущ в России (франц. текст воспоминаний).

121

В воспоминаниях Керенского студент не играет никакой роли. Это он, Керенский, пришедший тогда уже, когда Родзянко приглашал Щегловитова в свой кабинет, оборвал чрезмерную любезность Родзянко словами: «Щегловитов здесь не ваш гость, и я отказываюсь его освободить». В воспоминаниях Родзянко никакого Керенского не было, когда группа преображенцев привела к нему арестованного Щегловитова. Пораженный произволом Родзянко приказал освободить Щ., но солдаты сомкнулись вокруг своего пленника и самым «вызывающим образом» показали председателю свои винтовки, после чего Щ. был уведен «неизвестно куда». По словам Керенского, он немедленно после захвата председателя Гос. Совета направился в министерский павильон и пытался убедить Щегловитова, во имя искупления своего прошлого, оказать родине услугу, протелефонировав в Царское Село о бесполезности сопротивления и посоветовав отдаться на милость народа. Щегловитов с твердостью от этого отказался.

122

Для того чтобы избежать упреков за то, что он Думу превращает в полицейскую кордегардию, Керенский нарочно избрал «министерский павильон», находившийся как бы вне Думы и соединенный с ней крытой галереей.

123

Были аресты, произведенные и по инициативе самого Врем. Комитета – так, «по приказу правительства» (т.е. Вр. Ком.) был арестован финл. ген.-губ. Зейн и его помощник Боровитинов.

124

Впрочем, условия, в которые поставлена была графиня, находившаяся с 11 марта уже под домашним арестом, были довольно-таки своеобразны в революционной обстановке. Как утверждает комендант Таврического дворца Перетц, у нее была собственная комбинированная охрана, ею оплачиваемая: 8 человек «домашней охраны» и 15 солдат гвардейского экипажа. Гвардейцы получали двойную плату – по 2 руб. в день.

125

Упоминавшийся уже французский журналист Анэ, со слов одного из присутствовавших членов Совета, говорит, что в Екатерининском зале с Сухомлиновым произошел такой инцидент. Какой-то солдат бросился на него со штыком наперевес. Не сплошавший Сухомлинов погрозил солдату пальцем – и солдат отступил. Пусть это будет только ходячим анекдотом – он характеризует обстановку.

126

Жевахов все же был арестован. Когда его привезли в Таврический дворец, «толпа ревела» и забрасывала камнями конвой. Но конвой покинул арестованного, и Жевахову пришлось итти самоарестовываться и самому отыскивать путь в «министерский павильон».

127

По утверждениям Керенского, это было в ночь на 3-е марта; по словам самих заключенных, в ночь на 2-е. Последнюю дату сообщает и Зензинов, принимавший непосредственное участие в ночной операции.

128

В первые два дня обстановка была, как свидетельствуют воспоминания того же Жевахова, несколько иной, несмотря на то что арестованные были окружены «озверевшей» толпой, желавшей «растерзать» бывших министров. Сохраним стиль б. тов. обер-прокурора Св. Синода: «Подле арестованных суетились жидки, семинаристы, выпущенные на свободу политические преступники. Каждый из них старался быть отменно и изысканно вежливым, внимательным и предупредительным. Обращаясь к арестованным, они говорили: “Когда мы сидели в тюрьме, то вы надевали на нас кандалы, а вот мы угощаем вас папиросами”; и тут же появлялся огромный поднос с табаком и папиросами. Откуда-то явились и сестры милосердия или же переодетые курсистки с уголовным прошлым, я не знаю…» Сестры разносили чай, одна из них «открыто возмущалась чинимым насильем, была посредницей в переписке заключенных с родными». Жевахов говорит, что появившийся в павильоне с «целой свитой» Керенский произнес речь на тему, что они арестованы только потому, что он хотел сохранить им жизнь, так как при народном гневе против слуг прежнего режима каждый из них рисковал сделаться «жертвой народной расправы».

129

Ошибка – старший Хвостов не был арестован, а младший Алексей был арестован позже в процессе рассмотрения его дела в Чр. Сл. Комиссии.

130

Как будто это подтверждает более правильное определение часа, данного Курловым.

131

Керенский перечисляет Сухомлинова среди тех 8 министров, которых он предупредил в ночь на 3-е марта, но в списке Керенского не оказалось Макарова и других, которых, в общем, по воспоминаниям Зензинова, было 12 человек.

132

Эпидемия арестов в большей или меньшей степени прошла по всей России. (В минимальных размерах ее можно отметить для Москвы.) Со всех концов из провинции повезли арестованных в центр. Значительное число их в первое время попадало в Думу, здесь они регистрировались, распределялись и освобождались особой думской комиссией по «принятию задержанных военных и высших гражданских чинов», получившей в общежитии наименование «комиссии по разгрузке» Таврического дворца. Комиссия действовала в течение всего марта. Через месяц в кордегардии Тав. дворца, отошедшего в ведение Совета, так как правительство перешло в Мариинский дворец, осталось 16 чел. (Р. В.) Однако ответственные лица среди арестованных – «опасные для нового режима» – зачислялись за министром юстиции, от которого и зависела их дальнейшая судьба.

133

Накипь эту сгустило не только появление на авансцене освобожденного толпой из-под тюремных замков уголовного элемента, но и участие в событиях дня добровольцев «старого режима». Прис. пов. Кнатц (Катенев), сделавшийся особым комиссаром по охране архива, разгромленного толпой Департамента полиции, рассказывает о своеобразной картине, представившейся ему при посещении особняка мин. вн. д. Громили департамент какие-то «верноподданные» революционеры, открывшие несгораемые шкапы, заглянувшие в департаментские бумаги, но оставившие совершенно не тронутыми все царские портреты. К этим добровольцам старого политического сыска могли присоединяться, конечно, и немецкие агенты. Надо ли говорить, что усиленно распространявшиеся тогда слухи, что революция освободила более 300 немецких шпионов из Петропавловской крепости, – сплошная фантазия любителей сенсаций, легко попадавших в дневники и письма иностранных наблюдателей смутной эпохи (напр., гр. Шамбрэн – секретарь французской миссии).

134

Обыватель чувствовал себя на подмостках героической пьесы – скажет Троцкий.

135

Русский человек, в представлении Оберучева, не мог сразу «вытряхнуть» из себя «жандармское нутро», которое было впитано им благодаря «жизни при полицейском строе старой России». История последних десятилетий с особой отчетливостью показала, однако, что дрожжи, на которых поднимается революционное насилие, отнюдь не вырабатываются только в лаборатории традиций старого порядка.

136

Обратим внимание – Милюков не счел нужным в этот момент упомянуть о Госуд. Думе.

137

Пет. Тел. Агентство в ночь на 3-е марта была разослана соответствующая циркулярная телеграмма.

138

«Что такое революция», – задавало вопрос «Новое Время» 12 марта и отвечало: «Революция не разрушение, а созидание, не смерть, а восстание к истинной жизни. И да будет еще и еще благословенна великая русская революция».

139

В воспоминаниях Шляпникова отмечается, что в большевистских кругах после советского пленума проявилась тенденция немедленной агитации за вооруженное выступление против Временного правительства, но у последнего «тогда оружия было куда больше, чем у нас»: «Соотношение сил не позволяло ставить вопрос в плоскость борьбы с оружием в руках».

140

Таким образом, Кишкин целиком примыкал к позиции, к которой склонялись в Петербурге представители революционной демократии, отстаивавшие первоначально непредрешенчество формы правления. Характерно, что Кишкин еще 1 марта с большим волнением (он даже расплакался) на первом собрании Комитета общ. орг. говорил против сохранения монархии.

141

Настроения «буржуазных» кругов вовсе не были так единодушны. Примером может служить Н. Новгород, где телеграмма правительству с противомонархической резолюцией была принята 3 марта 44 голосами против 30. Впоследствии на Государственном Совещании Рябушинский вспоминал, с каким «единодушием» московские промышленники приветствовали «свержение презренной царской власти». В Симбирске торгово-промышленный союз высказался единогласно за республику.

142

В постановлении Совета имелось еще требование включения в программу Временного правительства пункта о предоставлении всем национальностям права национального и культурного самоопределения. Постановление это не отразилось на тексте согласительной программы.

143

Причины мы не знаем. Годнев занял весьма своеобразную позицию в революционном правительстве. Позднее в Совещании членов Думы 18 июля он заявил, напр., что согласился занять пост государственного контролера при условии, что не будет входить в состав Совета Министров (?!).

144

Ниже мы наглядно увидим, какую путаницу вызвала двойственная терминология «временного правительства» в умах современников.

145

Это посильно сделано на страницах первой части моей работы, посвященной «Легенде о сепаратном мире».

146

«На этой почве, несомненно, разовьются события, сдержать которые можно временно ценою пролития крови мирных граждан, но которые при повторении сдержать будет невозможно».

147

В напечатанном Сторожевым тексте нет той заключительной фразы, которую приводит в воспоминаниях Родзянко (он передает эту телеграмму, хотя и берет в кавычках, очень сокращенно): «Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на Венценосца».

148

Дворцовый комендант Воейков в своих воспоминаниях говорит, что Царь не ответил на первую телеграмму Родзянко по формальным причинам, – потому что она была от имени уже распущенной Думы. Придуманное мемуаристом объяснение фактически неверно, так как телеграмма Родзянко была получена в Ставке значительно раньше сообщения Голицына об отсрочке заседаний Думы. А главное, Дума вовсе не была распущена, следовательно, председатель ее не терял своего звания.

149

Я тогда же записал со слов ближайших сотрудников «Русских Ведомостей» в дневник эту поразившую меня характеристику.

150

Копия эта входит в серию документов, опубликованных Вильчковским.

151

Военный министр отозвался в Чрезвычайной Следственной Комиссии полным незнанием по поводу телеграммы и утверждал, что он о ней «в первый раз» слышит.

152

Исследователю, и в особенности эмигранту, пока приходится идти ощупью и пользоваться разрозненными публикациями документов: в сводке Блока, у Сторожева, в «Красном Архиве» и т.д. В документах Ставки, опубликованных в «Красном Архиве», и по другой копии в воспоминаниях Лукомского, личная телеграмма Николая II отсутствует, хотя, по утверждению Воейкова, она прошла через военно-походную канцелярию.

153

Некоторое сомнение возбуждает телеграмма Рузского. На подлиннике ее имеется пометка: 2 час. 28-го. А на копии, имеющейся в том же деле: «Представлено Его Вел. 27». Зная педантичность Алексеева, трудно предположить ошибку в датировании. Царь в 1 час ночи переехал уже в свой поезд, отправлявшийся на заре из Могилева. Можно предположить, что пометка на оригинале относится к моменту, когда оригинал был доставлен начальнику штаба. Телеграмма была адресована непосредственно Царю.

154

Вернее, телеграмма была направлена в адрес главнокомандующего Северным фронтом, как ближайшим к столице.

155

Телеграмма Беляева стояла в резком противоречии с тем, что сам Беляев телеграфировал перед тем, в 1 ч. 20 м., Алексееву. Там было сказано: «Начавшиеся с утра в некоторых войсковых частях волнения твердо и энергично подавляются оставшимися верными своему долгу ротами и батальонами. Сейчас не удалось еще подавить бунт, но твердо уверен в скором наступлении спокойствия, для достижения коего принимаются беспощадные меры. Власти сохраняют полное спокойствие». Эта телеграмма действительно разительно противоречила существовавшей обстановке.

156

Прямая ссылка Алексеева в разговоре с Даниловым на телеграмму военного министра за № 197, в силу которой Император повелел назначить Иванова главнокомандующим Петербургского военного округа, упраздняет другие существующие версии. Так, Блок утверждал, что Иванов был назначен под влиянием позднейшей телеграммы председателя Совета министров Голицына, настаивавшей на командировании в столицу пользующегося популярностью в войсках боевого генерала, что, в свою очередь, отчасти могло подтверждать версию, которую устанавливал придворный историограф ген. Дубенский. По его словам (в записях, цитируемых Блоком), он и лейб-хирург Федоров (инициатива принадлежала Дубенскому) уговорили Иванова принять на себя миссию водворения порядка в столице. Иванов был посажен во время обеда рядом с Царем и внушил последнему мысль о посылке его в Петербург. Обед происходил в Ставке в 7¹/₂ ч. веч.; Иванов в Чрезвычайной Следственной Комиссии совершенно определенно заявил, что перед обедом Алексеев объявил ему о его назначении, а сам Николай II жене телеграфировал в 7 час.: «Выезжаю завтра 2.30. Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Нов(города) в город (т.е. Петербург). Бог даст, беспорядки в войсках скоро будут прекращены».

157

Днем Царю представлена была ночная телеграмма Голицына, говорившая о перерыве занятий законодательных палат.

158

Великий князь – это Михаил Александрович, который, однако, говорил из Петербурга с Алексеевым значительно позже момента получения в Ставке телеграммы Голицына. Лукомский этот разговор отнес к 12 час. дня, а был он в 10¹/₂ вечера.

159

Автор поясняет: «Действительно, у ген. Алексеева температура была более 39 градусов».

160

В воспоминаниях помощ. ген.-кварт- полк. Пронина, изданных после воспоминаний Лукомского, как бы подтверждается рассказ последнего. Достаточно осведомленный как будто автор говорит: «В течение второй половины дня ген. Алексеев… несколько раз был с докладом у Государя и упрашивал его… последовать советам кн. Голицына и Родзянко и дать ответственное министерство… Вечером ген. А. вновь был у Государя и просил его даровать ответственное министерство. «На коленях умолял Его Величество, – сказал он, грустно качая головой, возвратившись из дворца, – не согласен». Надо иметь в виду, что свой «дневник» автор цитирует в кавычках только с записей 1 марта.

161

Обращаю внимание на подчеркнутые слова.

162

«Завтра при утреннем докладе, – заканчивал Алексеев, – еще раз доложу Е. И. В. желательность теперь же принять некоторые меры, так как вполне сознаю, что в таких положениях упущенное время бывает невознаградимо».

163

Результатом этого совещания о продовольствии и была правительственная декларация в Гос. Думе 25-го и собрание в тот же день в Городской Думе с представителями от общественных и рабочих организаций. (См. мою книгу «На путях к дворцовому перевороту».)

164

«Несмотря на все убеждения в том, что ему надлежит выйти в отставку, чтобы облегчить Государю Императору разрешение назревающего и всевозрастающего конфликта, – добавляет мемуарист, – кн. Голицын оставался неумолимым в своем решении, объяснив, что в минуту опасности он своей должности не оставит, считая это позорным бегством, и этим только еще больше усложнил и запутал создавшееся положение». Это, как мы уже знаем, совершенно не соответствовало действительности, так как совещание было после посылки Голицыным телеграммы в Ставку. Может быть, слова Родзянко надо считать отзвуком предварительной беседы, которую вел Родзянко с Голицыным 26-го…

165

До некоторой степени в план был посвящен Шульгин, с которым предварительно Маклаков советовался. Шульгин, по обыкновенно, не помнит, что в воскресенье 26-го обсуждалось в бюро прогрессивного блока, но помнит, что предложил «не отделываться общей формулой» и наметить конкретно «людей, доверием общества облеченных», – на случай, если правительство согласится пойти на путь соглашения с Думой, но список не составили, потому что нашли, что это «еще… невозможно».

166

Хронологическое совпадение показаний Беляева и отчасти Голицына с записью Палеолога позволяет допустить, что решение о телеграмме действительно было принято в ночном совещании министров 26-го. Выбитые событиями 27-го из колеи министры запоздали с отправкой телеграммы, или на них повлияли правые.

167

К сожалению, непосредственные «записи-дневники» ген. Дубенского мы зияем лишь по отрывочным использованиям их Блока или по выдержкам, прочтенным в Чрезвычайной Следственной Комиссии при допросе Дубенского. Другой «свитский», полк. Мордвинов, в воспоминаниях, правильно отмечая, что в телеграмме Голицыну Царь не соглашался на перемену в составе правительства, говорит, что Николай II несколько «раздраженно» и «нетерпеливо» реагировал на соответствующие обращения к нему.

168

По словам Пронина, в офицерской среде Ставки дворцовый комендант высказывался против реформ: «Знаем мы их, дай им палец, а они захотят отнять и всю руку: еще посмотрим».

169

См., напр., дневник члена Гос. Совета гр. А.А. Бобринского.

170

Государевы дети уже были больны. А.Ф. писала мужу 26-го: «Бэби – это одна сплошная сыпь, – покрыло его, как леопарда. У Ольги большие плоские пятна. Аня (Вырубова) тоже покрыта сыпью. У всех болят глаза и горло».

171

Очевидно, речь идет о совещании правых членов Гос. Совета. По словам Протопопова, в заседание Совета министров прибыли Трепов, Ширинский-Шахматов, Маклаков с предложением ввести особое положение. Предложение было отвергнуто, – утверждал Протопопов: он ошибался… В воспоминаниях кн. Шаховского рассказывается о проекте сбросить ночью бомбы на Таврический дворец и уничтожить «революционное гнездо», «не оставить камня на камне». Предполагалось использовать летчиков Царского Села. «К сожалению, – пишет Шаховской, – Беляев не решался сделать это, боясь громадного числа жертв…»

172

В опубликованной переписке Ник. Ал. и Ал. Фед. нет телеграмм последней. «Местонахождение их редакции неизвестно», – сообщается в предисловии. Таким образом, неизвестен оригинал, которым пользовался Блок среди материалов Чрезвычайной Следственной Комиссии.

173

В опубликованной переписке нет никаких откликов, а между тем Ник. Ал. не оставлял без немедленного ответа ни одной телеграммы жены. Революционным анекдотом, подхваченным Троцким и др., является рассказ о том, как телеграммы Царицы, которые следовали одна за другой, возвращались с карандашной пометкой: местонахождение адресата неизвестно. Об этом говорит и Вырубова, – от ее несколько истеричного повествования, быть может, и пошел «революционный» анекдот.

174

Иванов арестовал человек 30—40, отпущенных им по прибытии в Ц. Село.

175

Надо думать, что телеграмма Хабалова была послана «вслед на вокзал Царю», как это было сделано с «верноподданнической» депешей выборных членов Гос. Совета, полученной около 2 час. ночи.

176

Память Иванова не отличалась отчетливостью. Так, в показаниях он говорит, что до беседы с Царем задал по телеграфу Хабалову десять вопросов о состоянии Петербурга. Блок, имевший в своем распоряжении те «три желтенькие листочка», на которых собственной рукой Иванова были записаны «пункты», утверждает, что переговоры по прямому проводу происходили в 8 час. утра 28-го, т.е. после выезда Царя из Могилева. Вероятно, Иванов запросил подробностей в связи с полученной Алексеевым телеграммой о том, что положение «до чрезвычайности трудно». Ответ Хабалова был принят в Ставке в 11 час. 30 мин. Главнокомандующий военным округом на вопросы Иванова ответил пессимистически: «В моем распоряжении в здании главного адмиралтейства четыре гвардейских роты, пять эскадронов и сотен две батареи, прочие войска перешли на сторону революционеров или остаются на соглашении с ними нейтральными. Отдельные солдаты и шайки бродят по городу, стреляя в прохожих, обезоруживая офицеров; все вокзалы во власти революционеров, строго ими охраняются; весь город во власти революционеров, телеграф не действует, связи с частями города нет; министры арестованы революционерами» и т.д. Только относительно продовольствия Хабалов указал, что на 25-е в городе запаса муки было 5¹/₂ мил. пудов. Положение в Петербурге было признано безнадежным уже в 21 ч. 30 м., когда Беляев телеграфировал Алексееву, что войска по требованию морского министра выведены из адмиралтейства, чтобы не подвергать разгрому здание. Перевод войск в другое место считали бесцельным ввиду «неполной их надежности». Часть была разведена по казармам.

177

Блок указывает, что Иванов считал впоследствии свои полномочия отпавшими, так как Алексеев их не подтвердил. В действительности Алексеев телеграфировал военному министру вышеприведенное «высочайшее повеление, отданное словесно через ген.-ад. Иванова около трех часов», и просил Беляева «изыскать все способы вручить это повеление председателю Совета министров».

178

Лубенский, конечно, скажет (в воспоминаниях), что Иванов ему рассказывал после первого разговора с Царем, что он из уст Царя услышал, что дается «ответственное министерство» и что об этом послана телеграмма в Петербург.

179

Современники мемуаристы, которых в той или иной степени можно отнести к числу адептов «старого режима» (Шульгин, Дубенский и др.), выражают удивление, что в февральские дни никто в столице не вспомнил про юнкерские училища – они могли послужить опорой для защиты поставленного под угрозу государственного порядка. «В Ставке удивлялись, – вспоминает Дубенский, – что ген. Хабалов не воспользовался такими твердыми частями, как петроградские юнкерские училища, в которых в это время сосредоточивалось несколько тысяч юнкеров». «Если бы кто-нибудь понял значение военных училищ… эта минута могла спасти все», – рассуждает Шульгин. Надо ли говорить, что по отношению к юнкерской молодежи в дни войны еще более применимо положение, которое Рузский выдвигал в письме Гурко 19 февраля и повторил в телеграмме Царю 27 февраля: современная армия однородна с тылом и отражает его настроения. По свидетельству ген. Гурко, было решено вообще не прибегать к помощи юнкеров при усмирении беспорядков. Думается, что главную роль здесь играли не только соображения «политической благонадежности». Только революция превратила учащуюся молодежь в гражданских борцов. Такая психология органически была чужда дореволюционному времени.

180

Подобная угроза уже заключалась в объявлении Хабалова 25-го о досрочном призыве рабочей молодежи, если к 28-му не закончится стачка.

181

Петербургские газеты 26-го не вышли. О характере описываемого собрания приходится судить по отчету Охранного Отделения министру вн. д. Отчет напечатан в работе Шляпникова.

182

Из этого явствует, что легкомысленный Протопопов, высказывавший 26-го уверенность, что рабочие встанут на работу, не так уже был далек от правильной оценки реального положения или возможной действительности… Секретарю французского посольства тогда казалось, что достаточно Царю въехать верхом в столицу в сопровождении митрополита, чтобы прекратить волнения.

183

Однако и в отношении 27-го надлежит сделать оговорку – утром никаких «уличных боев» (Шляпников) не происходило, – быть может, лишь к вечеру Петербург мог несколько напоминать «осажденный город», когда повсеместно стрельба начала сливаться, по выражению рабочего Кондратьева, в «общий гул», а по неосмотрительно употребленным Родзянко словам, «на улицах… началась форменная резня».

184

Белецкий в Чрезв. Следств. Ком. объяснял это выделение недоверием к Рузскому, который тяготел к Гос. Думе и был будто связан с Гучковым.

185

Из царской переписки, однако, легко выясняется, что гвардейский экипаж пользовался исключительным доверием верховной власти: матросы всегда были «сердцу их ближе».

186

Шкловский, служивший в броневой части, говорит, что за 3—4 дня до революции было отдано распоряжение привести моторы на блиндированных автомобилях в состояние бездействия и сосредоточить последние в Михайловском манеже.

187

Бывший саратовский губернатор Стремеухов, прославившийся своей борьбой с иером. Иллиодором, идет еще дальше и видит причины февральских «голодных» беспорядков в сознательной задержке какими-то «таинственными силами» хлеба на станциях железных дорог. Это была как бы провокация наоборот, которую отмечали ранние донесения Департамента полиции

188

См. мою книгу «На путях к дворцовому перевороту».

189

По утверждению «придворного скорохода» Оамера, матросы прибыли в Ц. С. уже в декабре.

190

Естественно, «сказка» эта о пулеметах на крышах церквей попала и в добросовестные иностранные обозрения событий революционных дней (Chessin).

191

Легенда о том, как революционные железнодорожники преградили путь литерным поездам на ст. Дно, как было указано, имеет еще меньшую базу под собою. По-видимому, и эта легенда родилась в Ставке. По крайней мере, ее повторяет вел. кн. Александр Мих., ссылаясь на рассказы своего брата Сергея, находившегося в Ставке.

192

Я лично был проездом случайным очевидцем фактов, рассказанных буфетчиком со ст. Любань инж. Ломоносову.

193

Перед тем Ник. Ал. получил успокоительную телеграмму из Царского, на которую в Лихославле ответил: «Рад, что у вас благополучно. Завтра утром надеюсь быть дома».

194

Царь твердо был уверен в надежности армии.

195

Столыпин говорил, что Царь в разговорах с ним часто ссылался на многострадального Иова, в день которого он родился, – записал Палеолог со слов Сазонова. Неудачливость мужа в связи с днем Иова отмечала и А.Ф. Малодушия и трусости не было в характере Царя – Верховский рассказывает, какое сильное впечатление на него в молодости произвела выдержка Николая II в момент инцидента, происшедшего на водосвятии на Неве 6 января 1905 г., когда одно орудие из Петропавловской крепости произвело выстрел картечью, разорвавшейся непосредственно за царской трибуной. Николай II спокойно ожидал все 101 выстрел.

196

Быть может, именно к этому моменту следует отнести характерную деталь. Прождав более получаса, Рузский пошел в купе Воейкова и застал его спокойно развешивающим на стенах какие-то фотографии – Воейков «забыл» доложить Царю. (В передаче Вильчковского сцена относится к моменту, предшествовавшему докладу.)

197

Каждый из них относит слова Рузского к различным моментам.

198

В область мемуарных переживаний, очевидно, надо отнести утверждение помощника Лукомского, полк. Пронина: «Будь Император в Ставке, события приняли бы, более чем вероятно, другой оборот».

199

Керенский совершенно ошибочно приписывает Родзянко посылку утром 2 марта специальной телеграммы от имени Думы с требованием отречения.

200

Волнение Савича отмечает и Данилов. Другой мемуарист, очень пристрастный в своих отметках, несколько по-иному изображает настроение ген. Савича в этот решающий день – правда, через несколько часов после сцены, о которой идет речь. В посмертных воспоминаниях Гучкова говорится: «В вагоне, в котором происходила беседа об отречении Государя, кроме Рузского, Шульгина и меня, находился ген. Савич, б. командир корпуса жандармов. Помню, как меня тогда возмутило его веселое настроение. У нас было глубокое ощущение трагизма этого момента, а у него: “Ax, слава Богу, кончилось все это…” Этот жандарм, ликующий во время отречения его монарха, является символической фигурой». В Пскове, естественно, появилось чувство облегчения в момент, когда, по выражению самого Гучкова в показаниях, «тяжелая операция, которая назревала и должна была совершиться, наконец закончилась».

201

Из писем А.Ф. хорошо известно, насколько она враждебно относилась к этому политическому деятелю. В дневнике ген. Поливанова за 12 г. под 18 февраля имеется такая анекдотическая отметка: «Военный министр передал мне, что Государь сегодня опять говорил с неудовольствием о Гучкове и спрашивал военного министра, передал ли он ему, что Государь называет его “подлецом”. Сухомлинов ответил, что такого случая еще не представилось». Палеолог называет в дневнике Гучкова «личным врагом Их Величеств».

202

По воспоминаниям Дубенского в разговоре с Федоровым Царь упомянул, что он останется около сына, будет заниматься его воспитанием, устраняясь от всякой политической деятельности, но что ему было бы очень тяжело оставить родину. На слова Федорова, что ему «никогда не разрешат жить в России, как бывшему императору», Ник. Ал. сказал: «Я это сознаю, но неужели могут думать, что я буду принимать когда-либо участие в какой-либо политической деятельности, после того как оставлю трон».

203

По собственноручной записи Федорова, которой пользовался ген. Мартынов, вопрос о гемофилии наследника Царем был поставлен так: «Григорий Ефимович все время говорил, что А. Ник. к 13 годам будет совершенно здоров. Я и Государыня привыкли верить Гр. Еф., потому что все, что он предсказывал, всегда сбывалось». На это Федоров и ответил: «Если верить в чудо, то можно надеяться… Современная медицина таких примеров не знает».

204

В записи Ан. Вл. все время говорится только об одной телеграмме. Телеграмму Алексееву Царь с самого начала оставил у себя (по записи Вильчковского). По существу, конечно, это второстепенный вопрос – важны перипетии, связанные с этим фактом.

205

Все, конечно, помнили, как Шульгин в 1906 г. от имени «одного миллиона» волынских жителей представлял Царю демонстративные петиции «за самодержавие».

206

Очевидно, «истины» касались не лично одного Воейкова, а всей придворной камарильи. Последняя впоследствии мстила Рузскому усиленным распространением молвы о псковской «западне», сделавшей невозможным проезд Николая II в Ставку. Винберг уже не стесняется в квалификации сознательного предательства старого генерала. В «правдивых» воспоминаниях Боткиной, где наворочена куча путаницы, «западня» переносится на ст. Дно. Это здесь Рузский вместе с думскими депутатами заставил Царя отречься под угрозой ухудшения положения его семьи в Царском Селе.

207

Шульгин говорит, что Царь спросил: «А Ник. Вл.?» Кто-то сказал, что ген. Рузский просил доложить, что немного опоздает. «Тогда мы начнем без него». Колоритная деталь, если принять во внимание все происшедшее. Но очень уж много у Шульгина произвольных построений.

208

Сторожевым она была напечатана, как анонимная записка. Ген. Мартынов засвидетельствовал, что, по словам б. нач. опер. отдела Ставки Базилевского, это – копия протокола, хранившегося в делах его отделения, т.е. запись Нарышкина.

209

«Дать… те советы, которые мы находим нужным» – в изложении речи, данном Гучковым в показаниях Чр. Сл. Ком. 2 августа.

210

В показаниях Чр. Сл. Ком. Гучков, конечно, пропустил все эти выпады против «комитета рабочей партии». Вероятно, Гучков свою аргументацию представлял в более причесанном виде, нежели записывал генерал-референт.

211

Возможно, что здесь политика причесал уже генерал, составлявший протокол. Гучков, по его словам, говорил резче: «Всякая борьба с этим движением безнадежна… ни одна воинская часть не возьмет на себя выполнение этой задачи»… всякая часть, «как только она соприкоснется с петроградским гарнизоном и подышит тем общим воздухом, которым дышит Петроград… перейдет неминуемо на сторону движения»… «Поэтому, – добавлял Гучков, – всякая борьба для Вас бесполезна». Сообщая о присоединении конвоя Е. В. к новой власти, Гучков сказал: «Видите, Вы ни на что рассчитывать не можете». В последующих репликах своих в Чр. Сл. Ком. Гучков утверждал, что его поддержал Рузский, сказав, что «никаких воинских частей» он не мог бы послать в Петербург.

212

В изложении Гучкова сказано: «Кому-нибудь из великих князей, напр., Мих. Ал.».

213

В своем рассказе Савич подтверждал, что Рузский телеграмму передал Царю при Гучкове.

214

Шульгин: после взволнованного слова Гучкова голос Царя звучал «спокойно, просто и точно». Только акцент был немного чужой – «гвардейский».

215

Шульгин говорит, что Рузский знал о перемене уже тогда, когда к нему приходил Мордвинов (т.е. Нарышкин) за телеграммами. Оговариваясь, что «события этого дня» (т.е. до момента приезда делегатов), «должно быть», рассказаны ему Рузским, Шульгин заключал: «Во всяком случае, эти события можно считать “точно установленными, как я изложил”». Однако на деле Шульгин не все точно воспринял. И в данном случае версия, изложенная Ан. Вл., представляется более правдоподобной, т.е. Рузский не знал до последнего момента о происшедшей перемене в решении Царя.

216

Указание, что Царь уже взял перо для подписи манифеста, во всяком случае, надо отнести к числу мемуарных вольностей.

217

Запись фактического перерыва не отмечает. А. Шульгин говорит, вопреки утверждениям Рузского и Данилова: «Кажется, я просил четверть часа – посоветоваться с Гучковым… Но это почему-то не вышло».

218

Судя по дневнику Болдырева, сомнения Данилова заключались не только в нарушении закона о престолонаследии, но и в морганатическом браке вел. кн. Михаила. На «совещании в вагоне» возник «серьезный вопрос о супружестве нового государя», – записал Болдырев.

219

Впоследствии Шульгин пытался так изобразить ход своей мысли: «Пусть будет неправильность!.. Может быть, этим выиграется время. Некоторое время будет править Михаил, а потом, когда все угомонится, выяснится, что он не может царствовать, и престол перейдет к Ал. Ник.». «Как будто не я думал, а кто-то другой за меня, более быстро соображающий», – пишет Шульгин. Это было просто рассуждение post factum самооправдывающегося носителя идеи легитимизма.

220

Лукомский говорит, что к составлению проекта он и Базили приступили, вооружившись сводом законов, после телеграммы Рузского о том, что Государь просит составить проект манифеста (т.е. около 3 час. дня).

221

На генерала Селивачева на фронте манифест произвел совсем иное впечатление. 3 марта он записал в дневник: «По слогу манифеста совершенно ясно, что он продиктован Государю от первого до последнего слова». Данные, нами приведенные, по существу не оставляют места для сомнений. Разрешить вопрос уже безоговорочно могло бы только недоступное нам ознакомление с оригиналом.

222

Шульгин, показывал 2 авг. Гучков, «сделал два-три замечания, нашел нужным внести некоторые второстепенные поправки». Шульгин предложил: «принеся всенародную присягу». Царь написал: «ненарушимую», что стилистически было гораздо правильнее, – отмечает Шульгин.

223

В соответствии с заявлениями депутатов.

224

«Мы не возражали, быть может, даже подтвердили», – указывал Гучков.

225

Этим придавалась юридическая легальность назначениям, которую в то время хотели иметь делегаты: «Повелеваем быть Председателем Совета министров» и т.д. Это дало повод Троцкому в «Истории русской революции» говорить о «подделке исторического акта», так как «дневное решение» было «фактически взято обратно в расчете на более благоприятный оборот колеса».

226

Характерно для обстановки, что ни Гучков не заметил имевшегося в царском поезде проекта отречения, ни Рузский проекта, привезенного депутатами. Но показания Рузского мы знаем все же в интерпретации посредника, который записывал утверждение генерала, что он «решительно никаких документов» в руках делегатов не видел. Гучков же сам свидетельствовал в Комиссии.

227

В позднейших воспоминаниях Гучков говорит, что у Царя был заготовлен текст манифеста.

228

В воспоминаниях Родзянко со слов «одного из членов Думы», командированного на фронт и записавшего рассказ Рузского, передает, что Царь по окончании тяжелой для него сцены отречения будто бы сказал: «Единственный, кто честно и беспристрастно предупреждал меня и смело говорил мне правду, был Родзянко». Слова эти к мемуаристу попали все же через третьи руки… Шульгин утверждает, что у него вырвалось: «Ах, В.В. … Если бы Вы это сделали раньше…» (очевидно, согласие на ответственное министерство). – «Вы думаете – обошлось бы», – сказал «просто» отрекшийся Император.

229

Базили в то еще время, через месяц приблизительно, подробно рассказывал французскому послу об отречении и указывал на то, что Царь свой отказ за наследника объяснил в беседе невозможностью расстаться с сыном.

230

Телеграмма была напечатана в свое время в работе Блока. Полк. Никитин говорит на основании «категорического заявления» кн. Брасовой, что телеграмма вел. кн. не была передана.

231

Ген. Эверт запросил предварительно мнения командующих отдельными армиями и сообщил их в Ставку.

232

Государственная жизнь, конечно, разрешается не в кассационных судебных установлениях. Не могу себе представить, какое это могло иметь значение. Фактически утверждения мемуариста не соответствуют действительности. Но законники в Чрезв. След. Комиссии Временного правительства интересовались указанным вопросом, путая два акта 2 марта (дневные телеграммы и манифест с отречением). Гучков засвидетельствовал, что «акт отречения был безымянный», т.е. копия, которую Гучков получил на руки, была без обращения. Когда акт зашифровали, его предполагали послать по адресу Председателя Думы и главнокомандующего фронтом.

233

По существу дело было совсем не так.

234

В действительности на другой день.

235

Утром 3-го Пав. Ал. не мог сообщить об отречении Михаила.

236

В одном из своих более ранних публичных выступлений (лекция в Белграде в 22 году) Шульгин говорил (по крайней мере по газетному отчету), что у него скользнула «иезуитская» мысль при согласии на отречение в пользу Михаила: «Если фактические события пойдут так, что не сможет удержаться династия, то и тут положение Михаила будет легче, чем ребенка Алексея» («Руль»).

237

Он показывает, однако, насколько прав чл. Думы Шидловский в утверждении, что проект об отречении в Петербурге не был даже серьезно обсужден.

238

Письмо через жену кап. Головкина Николай II получил 6-го, как видно из отметки в его дневнике.

239

Раньше Чернова легенду повторил в сов. России ген. Мартынов, автор, несомненно, лучшей работы по истории февральских дней, по крайней мере в смысле подбора материалов, но повторил ее только как характеристику точки зрения Милюкова, без каких-либо добавлений от себя. Как связываются в сознании всех этих исследователей две столь противоположные легенды, как легенда деникинская и легенда милюковская, довольно трудно себе уяснить: они воспроизводят обе.

240

То же утверждал Керенский и в предшествующей своей книге «L’Experience».

241

Отмечаем это в противовес «уличным» суждениям о том, как «конвой ЕВ» во время продовольственных стеснений «обжирался жареными гусями и поросятами». Таких суждений набрался толстовец Булгаков, бродя в Петербурге первого марта.

242

Отметим, как реагировала на все эти факты в своем дневнике Гиппиус, приходившаяся двоюродной сестрой Степанова. Она записала 2-го марта: «Демидов и Вася… ездили в Царское от Дум. Ком. – назначить «коменданта» для охраны царской семьи. Поговорили с тамошним комендантом и как-то неожиданно глупо вернулись «вообще». Упоминавшаяся франц. журналистка Маркович проще отметила, что Царица у себя во дворце охранялась «двумя депутатами».

243

Пародию уже дал в своей изумительной по тенденциозности книге ген. Дитерихс, ярко живописавший расправы озверевшей многочисленной толпы черни в Царском Селе 28 февраля.

244

Среди документов «военной комиссии» можно найти сообщение, помеченное 4 ч. дня 28-го, что «собств. Е. И. В. жел. (д.) полк не присоединился, им охраняется царская ветка», это б. в то время, когда револ. войска, по утверждению Керенского, заняли Царскосельский дворец.

245

Кстати, в Павловске до полудня 1 марта порядок не был нарушен.

246

На воспоминания Керенского, лично не бывшего в эти дни в Ц. С., вероятно, оказало влияние свидетельство той же Вырубовой, утверждавшей, что из царского окружения «спаслись все, кто мог». Однако она делала оговорку, что «вся так называемая половина Ее Величества, все до одного человека, начиная с камердинера и кончая низшими служащими, все остались».

247

У мемуаристов разного ранга «удивительным образом» можно встретить выражение сожаления или злорадства по поводу того, что в России не нашлось верных ландскнехтов, погибших, защищая монархию, наподобие швейцарцев Людовика XVI. Условия осады Тюльерийского дворца весьма мало походили на условия пребывания царской семьи в Александровском дворце. Параллель здесь не уместна.

248

Кн. Палей утверждает, что корреспондент пришел к ним под видом «офицера» и что вел. кн. отказался с ним беседовать – это не помешало появлению длиннейшего интервью. Откуда корреспондент мог узнать факты, о которых говорится в интервью и которые соответствовали действительности? Вел. кн. написал опровержение, которое с большими изменениями воспроизвело «Новое Время».

249

Характерно, что А.Ф. уловила лишь первый абзац «манифеста», в то время как его сущность была как раз противоположной.

250

О нем упоминает кн. Палей, рассказывая, как составлялся в 4 часа дня первого марта кн. Путятиным, причисленным к мин. Двора, Бирюковым и Ивановым – «Манифест».

251

Это утверждает снова кн. Палей. Ей рассказывали, что ф. Гроттен на коленях просил А. Ф. дать свою подпись.

252

«Носи Его (т.е. Распутина) крест, если даже неудобно, ради моего спокойствия», – добавляла А. Ф. почти обычную свою просьбу.

253

В воспоминаниях Палей сообщает, что вел. кн. Павел был осведомлен ранним утром 3-го об отречении «верным» человеком, присланным ген. Рессином, командиром Сводного полка в Ц. Селе, и уже в 4 ч. 30 м. утра читал сам Манифест.

254

Разговоры об этом «плане» должны быть сопоставлены с пресловутыми сплетнями о сепаратном мире, который будто бы подготовлялся накануне революции в некоторых правых политических кругах. Эта легенда рассмотрена в первой части моей работы.

255

Насколько в великокняжеской семье неясно представляли себе и впоследствии ход событий, показывают воспоминания Палей, рассказывающей, что ген. Иванов достиг Колпина, где был арестован мятежными войсками.

256

Так могло быть, если свидание вел. кн. Павла с Императрицей происходило вечером. Кн. Палей говорит про 11 час. утра. В это время сам Родзянко знал подробности лишь по «слухам», как видно из его разговора со Ставкой.

257

Легенда о «трюке» при желании может быть расширена. Судя по откликам русской печати революционного времени, некоторые английские газеты в назначении вел. кн. Н. Н. верховным главнокомандующим усмотрели «макиавеллистический прием», хитро придуманный Царем в расчете «вызвать смуту».

258

Половцов несколько по-иному рассказал эту историю, вызвавшую в прошлом некоторую полемику на страницах бурцевского эмигрантского «Общего Дела».

259

Львов, по-видимому, был молчаливым свидетелем.

260

Датирование разговоров в публикации «Красный Архив,» расходится с датам. и в копиях, напечатанных в эмигрантских изданиях. В первом случае разговор с Алексеевым помечен 6 ч. 46 м., а с Рузским – в 8 ч. 45 м.; во втором разговор с Рузским помечен 5 час. (у Вильчковского) и 6 ч. у Лукомского. Копия разговора с Алексеевым вообще отсутствует в зарубежных публикациях. Не имея возможности документально разъяснить разноречия, считаю более логическим эмигрантское датирование; в конце разговора с Псковом имеется замечание Рузского: «Не забудьте сообщить в Ставку, ибо дальнейшие переговоры должны вестись в Ставке, а мне надо сообщать только о ходе и положении дел». 8 ч. 46 мин. вообще время слишком позднее, принимая во внимание растерянность, которую вызвала в Петербурге ночная телеграмма Гучкова. По записи ген. Болдырева тоже выходит, что Родзянко прежде говорил с Алексеевым, но запись Болдырева явно сделана позже, ибо в ней попадаются такие слова, «как это потом и оказалось»

261

Объективная оценка этой характеристики была сделана выше.

262

В разговоре с Алексеевым Родзянко говорил, что «соглашения» достигнуть не удалось и установлено только «перемирие».

263

В разговоре с Алексеевым упоминались: Верховный Комитет и Совет министров.

264

Алексееву Родзянко говорил более решительно о «колоссальном подъеме патриотических чувств», о «небывалом подъеме энергии», об «абсолютном спокойствии в стране», которые обеспечивают «самую блестящую победу»

265

Ср. показания Гучкова в Чр. Сл. Ком

266

Эти знаменательные «обмолвки» Родзянко будут разобраны ниже.

267

Как фактически отразилась задержка с опубликованием манифеста в войсках, будет рассмотрено ниже.

268

В телеграмме, посланной в 9 ч. 11 мин. веч. кн. Львову, Ник. Ник. высказывал опасения, что «отречение в пользу вел. кн. Мих. Ал., как императора… неизбежно усилит смуту в умах народа. Опасение это усугубляется неясной редакцией манифеста и отсутствием указания в нем, кто является наследником престола». По поводу сведений о «якобы готовящемся соглашении между Правительством и Советом Р. Д. по вопросу о созыве через полгода Учр. собрания» Ник. Ник., как «отвечающий перед родиной за успех наших армий», «категорически» высказывался, что «заключение подобного соглашения было бы величайшей ошибкой, грозящей гибелью России».

269

Алексеев приводил в пример Ревель, где при ознакомлении с текстом манифеста образовалось «хорошее приподнятое настроение».

270

В некрологе Милюкова, напечатанном в «Новом Журнале», Керенский говорит, что на ночном совещании первым о невозможности воцарения вел. кн. Михаила высказался Родзянко.

271

Мстиславский, повторяя ходячую версию, говорит об аресте Гучкова – его «чуть не поставили под расстрел» и пр.

272

Эти речи мемуарист, конечно, сотворил в духе будущих большевистских трафаретов – о миллионах сахарозаводчика Терещенко, «князей и графов» из Врем. прав. и т.д. Терминология выдает мемуариста – ни один из ораторов-рабочих не мог 3-го говорить о «революционной демократии» (позднейшее словоупотребление, едва ли не введенное Церетели).

273

По рассказу Родзянко делегаты были освобождены дежурной ротой. Об этой роте, явившейся с пулеметом, упоминает и Шульгин. Шляпников утверждает, что потребовалось вмешательство Совета, и Гучков был освобожден только после пероговоров с Исп. Ком. По свидетельству еще одного современника (Б. Н. Б.), выступавшего на столбцах эмигрантского бурцевского «Общего Дела», «вмешательство Совета» выявилось в том, что был арестован комендант станции полк. Т., который со взводом петроградского полка высвободил Гучкова.

274

Кн. Путятина, воспоминания которой точностью не отличаются, утверждала, что Родзянко на Миллионную прибыл за час до остальных и убеждал Мих. Ал. принять власть. Вероятно, автор спутал с тем, что было накануне, когда, по ее словам, Родзянко несколько раз посетил вел. кн. и говорил ему о регентстве. Вечером 2-го в тех же целях квартиру Путятиной посетил и вел. кн. Ник. Мих.

275

По словам Милюкова, после Родзянко говорил Керенский. Шульгин утверждает, что Керенский выступил после перерыва. В речи Керенский возражал Милюкову. Так как я могу слова Керенского изложить только по Шульгину или дать их из третьих уже рук – в описании вел. кн. Андрея, то откладываю их на время после перерыва. Возможно, что Керенский выступил два раза. Шульгин с Гучковым опоздали к началу беседы.

276

На другой день Палеолог действительно обратил внимание на то, что Милюков постарел «на десять лет».

277

Очерк Алданова носит в себе черты слишком определенного юбилейного преувеличения. Между прочим, он заключает: «Обращаясь к документам (!) того времени, историк признает, что такого ясного, истинно вещего предвидения надвигающейся на Россию катастрофы не имел в первый час революции ни один другой политический деятель». Последующее изложение, стилизирующее факты, устраняет эту иллюзию «предвидения» в отношении Милюкова. «Вещих предсказаний» о «гибели России» было много, даже слишком много – и особенно перед революцией. Все это больше словесная мишура, которую навеивали летучие переживания в данный, иногда короткий отрывок времени.

278

В изложении Шульгина Керенский сказал Мих. Ал., что он принадлежит к партии, которая запрещает соприкасаться с лицами императорской крови (!). Еще более образно представил это Андр. Владимировичу Караулов. Керенский заявил, что «поступился всеми своими партийными принципами ради блага отечества и лично явился сюда», за что его «могли бы партийные товарищи растерзать».

279

По отзыву Караулова Керенский «наиболее ярко характеризовал момент». Он сказал, что «вчера еще бы согласился на конституционную монархию, но сегодня, после того, что пулеметы с церквей расстреливали народ, негодование слишком сильное, и Миша (это запись Ан. Вл.), беря корону, становится под удар народного негодования, из-под которого вышел Ники. Успокоить умы теперь нельзя, и Миша может погибнуть с ним и они все». Эта передача, очевидно, может установить только смысл речи оратора, а не подлинные его слова, равно как и термины «вчера» и «сегодня» должны быть понимаемы относительно.

280

По воспоминаниям Керенского («Новый Журнал»), Шульгин «просто промолчал».

281

В изложении Милюкова, Мих. Ал. все время молчал. В процитированных строках воспоминаний Родзянко говорится о вопросах, поставленных Мих. Ал. – вероятно, это было уже тогда, когда они остались наедине. По словам Керенского, вел. кн. все время проявлял активный интерес, много раз вмешивался, переспрашивал и просил повторить.

282

Милюков говорит, что отдельная беседа была только с Родзянко, но и Караулов рассказывал Андр. Влад. о беседе с Родзянко и Львовым.

283

Информатор Палеолога передавал ему, что Керенский попросил Мих. Ал. только не советоваться с женой, на что М. А. ответил: «Успокойтесь, А. Ф., моей жены сейчас нет здесь. Она осталась в Гатчине». Сам Палеолог занес в дневник, что вел. кн. не так легко уступил бы, если бы «честолюбивая и ловкая» кн. Брасова была в Петербурге.

284

Впрочем, нельзя быть уверенным в том, что определенная точка зрения Набокова не установилась под влиянием позднейших размышлений над протекшими событиями. По крайней мере, ген. Куропаткин при свидании с Набоковым 1 мая (17 г.) записал в дневник: «Набоков не очень спокойно относится к происходящему. Говорит, что совсем не то они ожидали. Что надо было, чтобы Михаил нашел в себе мужество принять престол. Тогда разрухи и безначалия не было бы. Теперь нет власти».

285

Проф. Платонов, преподававший Мих. Ал. историю, дал в 1903 г. члену Гос. Сов., руководившему известным «Имп. Рус. Ист. Общ.», Половцову такую, расходящуюся с традиционным представлением, характеристику вел. кн.: «Имеет чрезвычайно сильную волю и без торопливости, с неуклонной твердостью достигает раз намеченной цели. К сожалению, умственно ленив».

286

Впрочем, и Караулов, отмечавший большое «волнение», которое испытывали члены Совещания, рассказывал Андр. Влад., что они «все время посматривали в окно, не идет ли толпа, ибо боялись, что их могут всех прикончить».

287

Ниже будет особо рассмотрено отношение фронта к февральскому перевороту.

288

Ген. Краснов рассказывает, что 5-го и 6-го в 4 кав. корпусе он объявил под «громкое “ура”» на параде о воцарении Михаила Александровича и награждал именем нового императора Георгиевскими крестами.

289

См. мою книгу «Судьба имп. Николая II после отречения».

290

«A priori, – пишет он, – можно привести очень сильные доводы в пользу благоприятных последствий положительного решения принятия Михаилом престола, несмотря на порочность с точки зрения юридической с самого начала этого акта». «Прежде всего оно сохранило бы преемственность аппарата власти… сохранены были бы основы государственного устройства России, и имелись налицо все данные для того, чтобы обеспечить монархии характер конституционный… Устранен был бы роковой вопрос о созыве Учр. собрания во время войны. Могло бы быть создано не Временное правительство, формально облеченное диктаторской властью, фактически вынужденное завоевать… эту власть, а настоящее конституционное правительство на твердых основах закона… Избегнуто бы было то великое потрясение всенародной психики, которое вызвано было крушением престола».

291

Бедный Шульгин, имевший, вероятно, несколько потрепанный вид после псковских перипетий, не избег обвинений в демагогической приспособляемости ко вкусам толпы. Так, кн. Брасова говорила Маргулиесу, что монархист Шульгин «нарочно не брился» и «надел самый грязный пиджак», «когда ехал к Царю, чтобы резче подчеркнуть свое издевательство над ним».

292

Затруднения, которые испытывала военная власть на фронте при быстротечном ходе событий и при условиях, что верховный главнокомандующий находился на Кавказе, Ставка в Могилеве, правительство в Петербурге, можно иллюстрировать примером, по существу, может быть, и второстепенным. Первый приказ верховного главнокомандующего, помеченный 3-м мартом, совпал с опубликованием «манифеста» Михаила. В них имелось резко бросающееся в глаза противоречие. Ник. Ник. говорил, обращаясь к солдатам: «…что касается вас, чудо-богатыри, сверхдоблестные витязи земли русской, то я знаю, как много вы готовы отдать за благо России и престола». В манифесте 3 марта выдвигалось Учредительное собрание. В Пскове обратили внимание на такое «серьезное» противоречие. Рузский хотел вычеркнуть слово «престол», но его штаб запротестовал (сообщ. Болдырева). Данилов настаивал на замедлении выпуска приказа и вступил в переговоры со Ставкой, указывая, что «войскам трудно будет разобраться в таком сличении времени отдачи приказа верховного главнокомандующего и манифеста вел. кн. Мих. Ал., ибо оба документа помечены третьим марта. Получается безусловное впечатление несогласованности, очень тяжелое в таких государственной важности и деликатных для совести каждого вопросах». Ставка в лице Лукомского считала «недопустимым» задержку приказа верховного. Нач. штаба, как видно из слов Лукомского, не считал возможным какие-либо дальнейшие задержки, «пока не получится все черное по белому», ибо «проволочка» привела уже к тому, что «балтийский флот окончательно взбунтовался». Мы увидим, что этот формальный вопрос послужил прелюдией довольно больших осложнений тогда, когда приказ вел. кн. Ник. Ник. дошел до Совета Р. Д.

293

Энгельгардт уже считал себя почти военным министром – так рассказывает Половцов, встретивший его в Главном штабе после разговора со Ставкой: «Гучков не будет больше военным министром – завтра я буду военным министром».

294

Бубликов – его воспоминания вышли раньше воспоминаний Ломоносова – совершенно так же, со слов своих помощников, изображает вечерние споры 3-го о форме опубликования актов отречения, приписывая только кн. Львову проект традиционной внешней формулировки манифестов.

295

Действительное положение было таково. Когда командующий Балтийским флотом утром 2-го получил из Ревеля телеграмму коменданта крепости вице-адм. Герасимова, гласившую, что «положение грозит чрезвычайными осложнениями, если не будет мною объявлено категорически, на какой стороне стою я с гарнизоном», он ответил: «Благоволите объявить всем частям, что Исп. Ком. Гос. Думы требует от войск полного подчинения своему начальству, а от рабочих восстановления усиленной работы, и что я действую в полном согласии с этим Комитетом, который занят устроением тыла, а от армии и флота требует только поддержания строгой дисциплины и полной боевой готовности для войны до победы. Если положение потребует во что бы то ни стало категорического ответа, то объявите, что я присоединяюсь к Временному правительству и приказываю вам и старшему на рейде сделать то же». Вечером Непенин телеграфировал Рузскому о необходимости принять решение, «формулированное председателем Думы». Сообщение о манифесте в Ревеле было объявлено «и получило широкую огласку». «Беспорядки временно прекратились», – доносил Непенин в 8 час. утра 3-го. В три часа дня, однако, положение в Ревеле «вновь приняло угрожающий характер, – сообщал Непенин. – Прибытие членов Думы не внесло достаточного успокоения… Является желательным прибытие деп. Керенского, который пользуется особым авторитетом среди рабочих… В Гельсингфорсе сегодня были беспорядки, прекращенные лично мною и нач. морской обороны в.-ад. Максимовым». Затем последовала телеграмма от 7 ч. 30 м. веч., на которую ссылался Алексеев. На другой день в 11 ч. утра Непенин телеграфировал Алексееву: «Собрал депутатов от команд и путем уговоров и благодаря юзо-телеграммам мин. юст. Керенского удалось прекратить кровопролитие и беспорядок… Через депутатов передал командам, пролившим кровь офицерскую, что я, с своей стороны, крови не пролью, но оставить их в командах не могу – виновных же пусть разберет Временное правительство», а в 4 часа пришло «ошеломившее» всех в Ставке известие: «В воротах Свеаборгского порта ад. Непенин убит выстрелом из толпы».

296

См. мою книгу «На путях к дворцовому перевороту».

297

Версия о «генералах-изменниках», доведенная до полного абсурда в работе Якобия «Le Tzar Nicolas II et la Revolution» (издана была и по-русски, причем вызвала горячий протест Деникина в «Посл. Нов.»), просто не заслуживает рассмотрения по существу в историческом повествовании. Не всегда разобравшись в фактах, автор так специфически их препарировал, что дошел до фантастической концепции, по которой смерть Царя во имя торжества революции явилась чуть ли не результатом соглашения лидеров думской оппозиции и генералов.

298

Не служит ли это лишним доказательством того, что вопрос об отречении во Врем. Комитете тогда не был еще поставлен ребром?

299

Первое сообщение о вел. кн., как о «верховном главнокомандующем», появилось в № 3 «Вестника» – уже после того, как об этом сообщили советские «Известия».

300

В телеграмме городского головы Тифлиса Хатисова, посланной Львову вечером 4-го с отчетом о состоявшемся у вел. кн. приеме, говорится несколько по-иному: «Я заявил, – сообщал Хатисов, – что широкие массы населения Тифлиса приветствуют назначение Е. В. верховным главнокомандующим, но вместе с тем вызывает много толкований то обстоятельство, что приказ об этом издан Государем, а не Врем. прав., в то время когда Государь отрекся от престола. Верх. главноком. на это сказал, что назначение последовало до отречения Государя от престола, и что вслед за этим Врем. прав. санкционировало это назначение, о чем председатель Совета министров уже уведомил вел. кн. и вошел с ним в непрерывные сношения».

301

На Правительство оказывали давление военные и дипломатические представители союзников. Бьюкенен передает, что он всячески отстаивал Н. Н. в разговорах с Милюковым.

302

Условия посылки этого письма изложены в моей книге «Судьба имп. Николая II после отречения».

303

Депутаты, побывавшие на фронте, вынесли и иное впечатление. Солдаты говорили им: «Довольно с нас Романовых. Нам не нужно Великого Князя. Пусть будет кто угодно».

304

Дубенскому «очевидцы присяги» передавали, что Н.Н. был настроен «очень нервно» и что «его рука, подписывая присяжный лист, тряслась».

305

Ген. Врангель, со слов адъютанта вел. кн. Н.Н. гр. Менгдена, с которым он встретился на ст. Бахмач в момент проезда Н.Н. из Тифлиса в Могилев, изображает дело так, что Н.Н. был уже предупрежден о решении Врем. правит. и ехал в Могилев с принятым решением отказаться от главного командования.

306

Насколько помнит Суханов, в Исп. Ком. вопрос об отставке вел. кн. Н. Н. специально не подвергался рассмотрению. 6-го обсуждался лишь вопрос об отмене его приказа по армии.

307

В письме, помеченном 9 марта, Львов писал, что «народное мнение резко и настойчиво высказывается против занятия членами дома Романовых какой-либо государственной должности», поэтому «Bp. пр. не считает себя вправе оставаться безучастным к голосу народа, пренебрежение которым может привести к самым серьезным последствиям», и просит в. кн. «во имя блага родины» пойти навстречу этим требованиям и сложить с себя еще до приезда в Ставку звание верх. главнокомандующего».

308

«Рад вновь доказать мою любовь к родине, в чем Россия до сих пор не сомневалась», – отвечал Н.Н., указывая, что он не мог сдать верховное командование до приезда в Ставку, так как письмо Правительства получил 11 марта, а приехал в Ставку 10-го в 4 часа дня.

309

Выражением «контрреволюционности» Ставки могло служить то обстоятельство, что в Могилеве по примеру Петербурга не сшибали царских «орлов» (кстати, они сохранились вплоть до захвата Ставки в ноябре большевистскими бандами). Не у всех, конечно, было мужество противостоять этой революционной мишуре. Ген. Половцов рассказывает, как он при выезде с новым военным министром на фронт прежде всего самолично занялся вывинчиванием в вагоне царских портретов, которые железнодорожники забыли снять.

310

Нашумевшего письма ген. Гурко, направленного Царю в первых числах марта, мы коснемся в другой комбинации фактов. Этому письму бывшего одно время незадолго перед революцией заместителя Алексеева искусственно придали иной характер, чем оно имело в действительности, и увидели в нем выражение реставрационных вожделений генералитета.

311

Кн. Путятина – та самая, в квартире которой происходила драматическая сцена с отречением вел. кн. Михаила, – со слов своего рода знаменитого Пеликана (одесского гор. головы и видного члена Союза русского народа – за ним была замужем сестра Путятиной), рассказывает о существовании плана, согласно которому кавалерийский корпус гр. Келлера должен был занять Одессу, чтобы поддержать монархическое движение в Подоле и на Волыни. Вероятно, это отклик тех позднейших разговоров, которых нам придется коснуться. По выражению ген. Половцова, 3-й корпус в начале революции невероятно «скандалил» и, следовательно, не был силою, на которую мог опереться реставрационный план, если бы он и существовал в реальности.

312

Ген. Селивачев в дневнике эту армию определил, как «сплошь состоящую из третьего сословия – извозчиков, печников и т.п.». Родзянко, ссылаясь на характеристику одного из военных корреспондентов, указывает, что командный состав перед революцией был проникнут «штатским духом и более близок к интеллигенции и ее понятиям».

313

Как раз этот «факт, смахивающий на анекдот», и вызывает сомнение. Этот красочный гусар заимствован из статьи полк. Параделова «Комсостав, его рост и значение в армии» в с.-р. сборнике «Народ и армия», изданном в 18 г. Параделов – автор, весьма мало заслуживающий доверие в смысле точности сообщаемых фактов и способный к прямым измышлениям.

314

Депутаты указывали, что не только солдаты, но и офицеры «плохо представляют себе, что такое Временное правительство и что такое Учред. собрание».

315

Куропаткин в дневнике рассказывает, как в Hapве был арестован адм. Коломейцев, собственноручно снимавший красные банты с матросов, желая, чтобы на параде 5 марта все были одеты по форме. Борьба с «красными бантами» продолжалась еще долго, вызывая осложнения в армии, и высшему начальству приходилось разъяснять, что во время революции нельзя «придираться» к красным бантам: «зачем лезть на рожон и раздражать толпу» (резолюция пом. воен. мин. Новицкого 11 апреля по поводу столкновений на Румынском фронте). Эти атрибуты настолько вошли в сознание, что ими стали украшать даже иконы.

316

К числу «неправильных толкований событий» относилось объяснение акта отречения «доброй волей» Императора.

317

«Относительно того, что надо кончать войну, что они устали, мы слышали только в одном полку. Это вновь сформированный полк, и, пока он еще не войдет в общую колею, нет сплоченности и спаянности».

318

К династии, по наблюдениям французского наблюдателя Легра, на Зап. фронте большинство солдат равнодушно.

319

Керенский говорит, что представители Думы, т.е. Временного Комитета, на фронте не имели успеха. Для марта это, очевидно, было не так.

320

Как попал этот «дневник» в архив «Октябрьской революции», неизвестно. Комментатор называет автора его «умным и расчетливым классовым врагом».

321

В ряде мест на фронте о перевороте узнали из немецких «плакатов». Так было 3 марта в дивизии ген. Селивачева. Там немцы бросали особые бомбы с прокламациями. Были места, где подчас неделю и больше в окопах жили еще только слухами.

322

.Автор приводит, как пример недоверия, отказ приносить присягу – подозревают, что она подложная, вследствие того, что не было подписи Гучкова (в другом месте требовали подписи Родзянко). Смущало имевшееся в тексте слово «государство», где обязательно должен быть «государь», а «государь» непременно самодержец. Один из батальонов грозил захватить пулеметы и расстрелять те части, которые будут присягать. (На Северном фронте возбуждало опасение требование подписи под присягой.)

323

Полевой интендантский склад перевозится из Несвежа в Блудов – движение замечают немцы, открывшие артил. огонь: солдаты уверяют, что генералы хотят уморить их голодом и нарочно устраивают склад на обстреливаемом германцами месте. «Они (солдаты) повсюду выставляют свои караулы, непомерно большие – у винтовок, у пулеметов, у складов. Они всюду подозревают измену и черносотенство. Их успокоить ничем нельзя».

324

См. в моей книге «Судьба имп. Николая II после отречения» главу «Муравьевская комиссия», а также книгу «На путях к дворцовому перевороту»

325

В батальоне, где был автор, уже говорили, что «надо убить офицеров с немецкими фамилиями».

326

Этот вывод отнюдь не служит подтверждением правильности тенденциозного обобщения противоположного свойства, с которым мы встретимся при описании событий в Балтийском флоте.

327

См. «На путях к дворцовому перевороту».

328

Первая бригада вообще «за все время переворота оставалась совсем почти спокойной». Кое-что было лишь на «Петропавловске», когда два матроса, приставив дуло револьвера ко лбу командующего Бахарева, грубо требовали оружие офицеров, которое он от них взял и спрятал в свою каюту. Между сторонами произошел такой разговор: «Не отдам. – Тогда возьмем сами. – Ну так стреляйте. – Мы не хотим вашей крови проливать… – Я не отдам, потому что мне же доверила команда. – …Тогда, конечно… извините».

329

«Манифест» этот и по стилю и по контексту явно немецкого происхождения. Он распространялся наряду с другими аналогичными прокламациями и в других местах.

330

Советская делегация, по сообщению «Известий», обвиняла в политической спекуляции со спиртом жандармского генерала Фрайберга.

331

Алексеев на этом донесении сделал пометку: «Оптимистично. Розовые очки…»

332

По внешности восстание началось более стройно, чем в других местах. К флотскому экипажу сразу присоединился крепостной артиллерийский полк, «выступивший со всеми офицерами». Так утверждал Раскольников: командир полка нес знамя, оркестр играл Марсельезу…

333

По сообщению жандармских властей, на каждом корабле существовали с.-д. ячейки (большевистские), из которых и был создан «главный комитет». В конце 15 г. этот коллектив был ликвидирован, вернее, по жандармскому выражению, «был парализован, но отнюдь не пресечен», почему нач. Крепост. жанд. управл. возбуждал перед комендантом крепости вопрос о высылке на передовые позиции или в отдаленный военный округ неблагонадежных матросов.

334

В «Правде» (центр. орган большевиков) говорилось: «Весь командный состав войск был частью перебит, частью арестован. Немногие офицеры, выпущенные на свободу, были лишены оружия и погон».

335

В петербургской газете «День» в № от 13 апреля можно найти одобрение по поводу появившихся в московском «Утре России» разоблачений, который нарушили «уговор» – не говорить о Кронштадте. Определенно грешила по соображениям тактическим советская комиссия, утверждавшая в своем докладе, что «погибли люди, игравшие двойную роль, и те, чья беспощадная, бессмысленная жестокость вызвала к себе гнев восставшего народа». Следственная комиссия решительно не подтвердила этого обобщения.

336

Тактика умалчивания привела к тому, что молва расцветила события ужасами до размеров не бывших, что и отразилось в дневниках и воспоминаниях современников. Так, ген. Селивачев, со слов депутата Думы, записывает 28 марта, что в Кронштадте перерезали до 1000 человек (редакция «Красный Архив,» сочла нужным сделать, пожалуй, даже странную оговорку: «явно преувеличенная (?) цифра»). Кн. Палей (ее волнение понятно, ибо в Гельсингфорсе был ее сын) также будет вспоминать с излишней реальностью те сцены ужаса (она читала о них в тогдашних газетах), которые творились опьяненной «от крови и вина» солдатской толпой, а большевик матрос Степан (фамилии разобрать не мог) эпически будет описывать, как он и его товарищи убивали «офицеров второго Балтийского экипажа» – «много офицеров» убили. Не уменьшая картины «ужасов», все же надо сказать, что случаев обливания керосином и сжигания офицеров, конечно, не было. Это фантазия мемуаристов, передающих чужие рассказы (напр., Мельник-Боткина).

337

Так сделал Невский в комментариях к записке, напечатанной в «Красном Архиве».

338

Недовольство на фронте этой петербургской революционной новеллой, очевидно, было значительно – оно нашло себе отражение даже в протоколах Исп. Ком.

339

Небезынтересно сопоставить с этим запись 9 марта в дневнике Селивачева, бывшего на другом фронте (это большого значения не имеет), он «поинтересовался у командиров полков, как отнеслись нижние чины к отречению Государя. На это все ответили, что отнеслись очень спокойно, а некоторые прямо заявили: «Да мы ведь давно знали и ожидали». Только некоторых смущает вопрос – «а что же будет с наследником».

340

Из воспоминаний командира 9-го Финл. стрелк. полка Данилова (человека откровенно монархических взглядов) можно привести некоторый корректив. Данилов пишет: «Весть об отречении Императора была встречена офицерством мрачно, а солдатами недоверчиво, и мне… приходилось ходить по окопам и… разъяснять слова манифеста, указывая на волю Царя, которой следует подчиниться, тем более что в манифесте указывалось, что отречение принято для большего и скорейшего успеха победы над врагом. Как ни тревожно встретили мы манифест, но тем не менее, привыкшие к повиновению, беспрекословно ему подчинились». Данилов, между прочим, отмечает, что в его полку за все время революции до Октябрьского переворота не было эксцессов против командного состава.

341

3 марта к Рузскому поступил какой-то письменный запрос от имени Исп. Ком. за подписью Бонч-Бруевича (к сожалению, его нет в опубликованных материалах), в ответ на который главнок. Северным фронтом телеграфировал: «…Я и подчиненные мне армии и воинские чины вполне приняли ныне новое существующее правительство до решения Учр. соб. об образе правления. Прошу содействия, чтобы уполномоченные и другие лица Комитета, прибывающие в пределы Северного фронта, предварительно обращения к рабочим и войскам, обращались ко мне, дабы можно было бы установить полную связь между действиями центральной и местной власти». Заканчивал Рузский словами: «Желателен ваш приезд сюда».

342

Естественно, делегация для воздействия на членов Исп. Ком. несколько муссировала критическое положение на фронте.

343

Рузский уже 4-го сообщал о нем Алексееву и отмечал соответствие его 7 п. правительственной декларации, опубликованной 3-го. Рузский указывал на опасность формулировки «предоставления солдатам всех общественных прав без соответственных определений деталей». Необходимо «беззамедлительное разъяснение и точное установление особым приказом взаимоотношения офицеров и нижних чинов». Алексеев тотчас же телеграфировал Гучкову, что необходимо если «не полное уничтожение пункта седьмого программы (соглашение 2 марта), то совершенная переработка редакции ее с точным разграничением прав и обязанностей солдат».

344

Приказ № 2 (о сущности его скажем ниже) не мог быть задержан, так как он был уже передан по радио.

345

И, однако, в заседании правительства, на которое был вызван так спешно Гучков, что Алексееву пришлось прервать свой доклад, когда впервые остро был поставлен вопрос об армии, обсуждались такие «спешные» для момента вопросы, как вопрос о прекращении дела об убийстве Распутина, об отмене ограничений при приеме евреев в высшие учебные заведения и т.д.

346

Секретный характер письма объясняется, вероятно, и тем, что в нем дается пессимистическая картина невозможности своевременно выполнить боевые задания, возлагаемые войной на тыл.

347

Ушедший с исторической сцены Император назвал в одном из писем жене Петербург лишь «географической точкой». Он недооценивал политического значения столицы, Гучков и вместе с ним другие – преувеличивали это значение.

348

Болдырев рассказывает, что распространился слух, что Гучков будет убит по постановлению «террористической» партии, но, «конечно, никакого покушения не было». На всякий случай «по городу предусмотрительно был установлен конный наряд».

349

Припомним, что Врангель дал противоположную характеристику позиции военного министра.

350

В моих заметках того времени, со слов одного из присутствовавших уже при отъезде министров, записана такая жанровая сценка: «Поезд усиливает свой ход, колеса стучат – все сильнее и сильнее. С вагонной площадки министр ин. д. говорит прощальную речь. За грохотом не слышно на перроне ни его слов, ни его охрипшего от речей голоса. Сменяются ряды публики, а министр с площадки говорит, говорит…»

351

Станкевич центр тяжести из области проявления «народной души», не принимавшей войны, переносит в область объективных материальных данных. Он утверждает, что после речи ген. Корнилова в Исп. Ком. «все заколебались в возможности продолжения войны»: расстройство транспорта, тиф и цинга, свирепствующие на фронте в силу чрезвычайного недостатка продуктов и т.д. Хотя повествование Корнилова относилось к дореволюционному времени, «ясно» было, что дело должно было в этом отношении «лишь ухудшиться». Вывод мемуариста, на преувеличенно-сгущенном фоне фактов, едва ли может быть признан обоснованным.

352

Мемуарист вспоминает письмо, полученное им с фронта от гр. Игнатьева. Корреспондент писал, что надо отдать себе отчет в том, что война кончилась, потому что армия «стихийно не хочет воевать»: «Умные люди должны придумать способ ликвидации войны безболезненно, иначе произойдет катастрофа». Набоков показал письмо военному министру. Тот ответил, что он получает такие письма массами и приходится «надеяться на чудо».

353

Любопытно, что наиболее яркий случай отказа «идти на позиции» в 5-й армии, считавшейся командным составом наименее «благополучной» со стороны эксцессов (арест офицеров), связан с такой бытовой деталью: полк считал несправедливым идти в окопы в пасхальную ночь, так как он стоял на позиции в эту ночь в предшествующем году.

354

Иллюстрацию дают воспоминания Пуанкаре. Историк германской революции Штребель, принадлежащий к числу «левых» социалистов, так охарактеризовал в своей работе «развал германской армии»: он «начался не с июльских дней 1918 года; он медленно, но неуклонно подготовлялся на протяжении нескольких лет. Бесконечная длительность войны, позиционная война и походная жизнь подточили боевую силу и поколебали дух армии».

355

Чернов спорит с Деникиным, Керенский с Милюковым. Последний «ввиду опубликования большевиками новых архивных документов» вынужден был после длительной полемики внести «оговорку» в свое изложение, отрицавшее революционную концепцию Керенского. («Еще факты». «Посл. Нов.», 17 ноября 27 г.). Соответствующая поправка сделана в «России на переломе» – в труде, в котором Милюков стал приближаться к традиционной «революционной» концепции.

356

Обобщение в каждом отдельном случае требует критического анализа и следующей за ним оговорки. Наглядную иллюстрацию можно найти в утверждениях, раздававшихся на декабрьском совещании в Ставке. Брусилов, подтверждая замечания Рузского, приводил в качестве примера 7-й Сиб. корпус, прибывший на Юго-Западный фронт из рижского района «совершенно распропагандированным, люди отказывались идти в атаку; были случаи возмущения, одного ротного командира подняли на штыки, пришлось принять крутые меры, расстрелять несколько человек, переменить начальствующих лиц, и теперь корпус приводится в порядок». А вот полк. Никитин в качестве офицера при нач. штаба 7-й армии, где корпус приводился в порядок, имевший возможность «специально» и «близко» наблюдать 7-й Сиб. корпус в действии, дает совершенно иную характеристику поведения «ненадежного» корпуса перед революцией в условиях позиционной борьбы, тяжелее которых «трудно придумать»: под Бржезанами «полк не дрогнул» – «дух героя командира (ген. Ступина), дух старого русского солдата был с ними».

357

См. мою книгу «Как большевики захватили власть».

358

Не трудно найти и источник легенды – это записка членов Особого Совещания, исчислявшая потерю «людского запаса» в 2 миллиона, – военнообязанных, оставшихся в занятых неприятелем областях, уклонившихся, эмигрантов и пр.

359

Для двухмиллионного исчисления дезертиров во время революции он применил такую своеобразную статистику. Взяв общую цифру 15 милл., призванных к 1 ноября 17 г., и исключив соответствующие цифры убыли (убитых, раненых, пленных) и наличный состав действующей армии и запасных ее частей, он получил недохваток в 1¹/₂ милл. человек. Это и есть, по его мнению, дезертиры; прибавив сюда официальную цифру дезертиров в 365 тыс. и 400 тыс., укрывшихся в разных революционных военных комитетах, он получил цифру в 2 миллиона!! И нет дела военному историку до несовершенства официальной военной статистики, сделавшейся еще более случайной в бурные годы революции, игнорирует он и факт, устанавливаемый всеми правительственными войсковыми комиссарами, что в дни наступления «дезертиры» из числа членов исполнительных комитетов в подавляющем большинстве случаев оказывались в первых рядах активно сражавшихся». Насколько произвольна военная статистика, руководящаяся головинским принципом исчисления, видно из расчислений другого военного историка, Керсановского, который весь «недохваток» для дореволюционного времени относит в рубрику убитых.

360

Оно может быть отмечено и на том рижском плацдарме, который представлял распропагандированное «гнездо» на Северном фронте. В памятной записке, поданной военному министру в 20-х числах марта от имени 379 офицеров 12-й армии и подписанной в первую голову командиром латышского полка Вацетисом (известным впоследствии большевистским командармом), требовалось удаление с командных должностей всего «немецкого элемента балтийского происхождения».

361

То же утверждение прошло красной нитью в речи Брусилова при приеме в Киеве членов Гос. Думы.

362

Напр., в дневнике Селивачева имеется запись: «Несомненную карьеру делает Брусилов: хитрый старик, видя окружающее, первый стал заигрывать с народом». Приспособляемость к общественному мнению Селивачев увидит даже в том, что в свое время Брусилов, единственный из главнокомандующих, дал «идеальную аттестацию» земским организациям на фронте, когда хотели их уничтожить по причине их «якобы бесполезности», а на самом деле считая их «революционными».

363

Относительную ценность этих резолюций как нельзя лучше характеризуют строки из воспоминаний известного московского большевистского деятеля Смидовича, который рассказывает, как т. Кастеловская (старая большевичка) желала в партийном органе печатать резолюции «не так, как они принимались».

364

См. «Российская контрреволюция». Методы и выводы ген. Головина.

365

Припомним, что ген. Янушкевич в 15 г. эту формулу развивал в официальном обращении к Совету министров; в дни революции она фигурирует в устах известного издателя Сытина, в дневнике Гиппиус и т.д.

366

Эти строки пишутся в решающий для России момент. Каковы бы ни были ближайшие последствия германского продвижения вглубь страны, характер, который приобретает война на обширной территории российской равнины в 1941—1942 гг., как бы подтверждает закон «евразийской» самобытности.

367

Не показательно ли в этом отношении свидетельство Махно, что в деревнях, прилегавших к району знаменитого Гуляй-Поля, будущей резиденции анархического «батьки», в первые четыре месяца революции вообще большевиков не было.

368

Керенский в «Expйrience» говорит, что революция отчасти родилась, как протест против перспектив сепаратного мира. Он лишь повторил слова Церетели в Гос. Совещании 17 г.: «Все знают, что, если бы не было русской великой революции, мы в настоящий момент имели бы сепаратный мир».

369

В противоречие с последующей схемой 17 г. Милюков 3 марта 16 г. говорил в Гос. Думе: «Революция в России непременно приведет нас к поражению». Шингарев на VI кадетском съезде в феврале 16 г., по утверждению сыскных информаторов, утверждал, что взрыв народного отчаяния похоронит победу над Германией. Как мы видели, по свидетельству современников, так и воспринял Шингарев революцию 27 февраля.

370

От имени союзников на правах старейшины дипломатического корпуса Правительство приветствовал английский посол, выразивший надежду, что Правительство сделает «все возможное, чтобы довести войну до победного конца, оставаясь на страже порядка и национального единства и стремясь к возобновлению нормальной работы на заводах и к обучению войск и поддержке дисциплины в армии».

371

Аргументация Милюкова решительно ничем не отличалась от «исторической необходимости», которую давали немецкие адепты «социал-империализма». Различие было лишь в субъектах, в сторону которых должны были направляться мировые события (см. кн. ген. Штредель «Германская революция»). Станюкович выкопал в писаниях Милюкова в начале войны даже такой пассаж: историк и политик (см. книгу «Легенда о сепаратном мире») полагал, что вся Восточная Пруссия должна быть превращена в новую остзейскую губернию.

372

Ей мы посвятили достаточно внимания. (См. книгу «Легенда о сепаратном мире»). В предреволюционное время вопрос о проливах продолжал занимать внимание морских общественных кругов, как видно из дневника Рейнгартена. Ему посвящена «беседа вторая» по текущим вопросам – 4 февраля. Но формулируется «византийская мечта» только как экономическая проблема: «Владение проливами представляет для нас не цель империалистических стремлений, а характер необходимости…» «Требуя проливы, мы должны дать обязательство дальше не идти…» «Мы должны требовать минимум территории при проливах. Этот минимум определился из стратегических соображений…»

373

Так в массах до революции воспринималась даже пораженческая проповедь. См. воспоминания анархиста Максимова.

374

Ген. Селивачев записал в дневник 4 марта: «Все министерство из числа октябристов, левых и трудовиков – это явная гарантия за то, что ни о каком сепаратном мире в Германии и мечтать не будут. Не это ли начало конца Германии?

375

Социал-демократическая печать немецкая (печать большинства) определяла позицию приблизительно так: «Пока Московия не связана по рукам и по ногам и не повержена в прах, не должна быть закончена война, призванная освободить Европу от Азии, исключить Россию из европейской политики» (Rheinische Zeitung).

376

Как видно из воспоминаний Станкевича, представителя «трудовой группы» в Исп. Ком., «правые» считали рискованным выступление Совета со словом «мир». «Дойдет ли оно до народов мира и какое произведет там впечатление – неизвестно. Но ясно, что до нашего фронта оно дойдет немедленно и поставит перед армией слишком осязательно и практически представление о мире, что может только ослабить и так небольшие остатки боеспособности фронта…» «После дискуссии в Комитете и после принятия оговорок о готовности русской демократии бороться дальше за справедливый мир» трудовики голосовали за воззвание.

377

Любопытно, как видный деятель партии, известный государствовед Кокошкин, фактически входивший в состав правительства, мотивировал в соответствии с упомянутым интервью Милюкова необходимость для России приобретения проливов: они давно принадлежат не Турции, а Германии. И проливы будут или германскими, или русскими. Провидцем Кокошкин оказался плохим.

378

Можно было наблюдать и столь неподходящую для революции надпись на знамени одной казачьей части: «Выкупаем в германской крови наших лошадей». «Известиям» не нравился популярный среди солдат лозунг: «Война до победы», и они предлагали заменить его словами «война за свободу».

379

На кадетском съезде Щепкин связал «стоходовскую панаму» с обращением Совета к демократии всего мира – немцы в ответ пустили волну газа, от которой погибла масса народа (по сведениям Алексеева, отравленных газами насчитывалось около 800 человек).

380

Подмеченное наблюдательным общественным деятелем «требование» народа в большей степени относилось к тем представителям боевого патриотизма, которые прочно окопались в революционном тылу и из своего места произносили патетические и обличительные речи. Их слова на тему: «хоть рубашку с нас снимите, но Россию спасите», определенно звучали фальшиво.

381

Из телеграммы Ставки о Стоходе явствует, что эта операция была задумана еще до начала русской революции. Алексеев говорил: «В течение последних пяти недель по сведениям, получаемым как от пленных, так и путем воздушной разведки, совершенно определенно намечалось стремление противника произвести атаку против нашего плацдарма на левом берегу Стохода… Представлялось вполне определенным, что противник попытается произвести наступление с наступлением оттепели».

382

За статью в «Правде» о «манифесте» 14 марта Суханов упрекал Каменева в «оборончестве». 25 марта, по поводу агитации в Кронштадте «побросать оружие, заклепать пушки, испортить поставленные мины», «Правда» поместила особое воззвание к гарнизону, приглашавшее не верить подобного рода провокационным призывам.

383

Мы говорим, конечно, не о ленинской концепции превращения мировой войны во всемирную гражданскую бойню под пролетарским стягом.

384

Любопытно, что победоносную Францию эпохи «великой революции» – «сильную духом и верой в светлое будущее родины» – вспомнил в приказе 5 марта командующий 10-й армией ген. Горбатовский, отставленный новой властью.

385

Интересно, принимая во внимание последующую судьбу в дни революции ген. Гурко, отметить, что новый главнокомандующий Западным фронтом в своей телеграмме военному министру 24 марта выражал твердую уверенность, что народ, который сумел добиться политической свободы, «должен суметь завоевать себе и политическую свободу внешнюю…» «Армия вполне проникнута сознанием тесной связи того и другого; нужно, чтобы и весь народ в тылу и его руководители прониклись тем же, и тогда победа обеспечена, но ее нужно вырвать у врага, а не надеяться, что она сама к нам придет вследствие неумелых и нерешительных действий противника».

386

Изменившееся настроение настолько затемнило память Алексеева, что в своем последующем дневнике по поводу июньского наступления он записал: «В начале апреля высшие начальники высказали мнение, что о наступательных операциях немыслимо думать».

387

Проф. Легра в свой апрельский дневник записал объяснение Милюкова, что серьезному наступлению препятствует лишь продовольственное дело, которое было неосуществимо в тогдашних условиях.

388

Выступление Милюкова было сугубо «бестактно», ибо как раз в этот момент остро стоял вопрос о «займе свободы». Интервью в газетах появилось в день похорон жертв революции.

389

Происходившая в эти дни в Москве конференция народных социалистов, которые были как бы вне советской общественности и ее «интернационального миросозерцания», «оборонческие» взгляды которых сомнению не подлежали, очень определенно высказалась против каких-либо «завоеваний». Формула эта была популярна, – она повторялась и в обращении к Совету Пироговского съезда 8 апреля, и Учительского съезда 10-го.

390

Керенский в Совещании Советов уверенно говорил, что изменение целей войны в России вызовет изменение этих целей у всех держав – это «несомненно», это «ясно, как день».

391

«Революционная демократия», несомненно, возлагала большие надежды на свой проект созыва в Стокгольме, в конце июня, международной социалистической конференции, главной задачей которой представлялась выработка «путей и средств» для «борьбы за мир». По отношению ко времени, о котором у нас идет речь, это было – будущее, ибо постановление Исп. Ком. относительно обращения к социалистическим партиям и центральным профессиональным организациям «всего мира» по поводу созыва такой конференции было сделано лишь 20 мая. Была ли это только «утопия»? Отметим, что представитель русского дипломатического ведомства в Лондоне, К.Д. Набоков, был уверен, что осуществление этого проекта привело бы к компромиссному миру. Идея созыва стокгольмской конференции отнюдь не принадлежала большевикам, как предполагает, напр., проф. Перс (очевидно, и Милюков). Перс, бывший в то время в России и прикомандированный к английской военной миссии, утверждает, что он сам слышал агитацию большевиков на фронте за заключение мира в Стокгольме. Очевидно, английский историк не слишком глубоко проник в отношения социалистических партий – подлинные большевики являлись определенными противниками стокгольмской затеи.

392

В составлении самого документа Милюков непосредственного участия не принял. Составлен был проект заявления теми членами Правительства, которые были в оппозиции к внешней политике министра ин. дел. Эго была все та же оппозиционная «семерка».

393

Резолюция, предложенная Каменевым, была выработана на большевистской конференции, собравшейся накануне Совещания. Конференция не нашла отклика в тогдашней столичной печати. Шляпников приводит сведения из отчета, составленного Милютиным, который принадлежал к «левой» группе, и напечатанного в провинциальном (саратовском) партийном органе «Социал-Демократ». Вопрос о войне вызвал на конференции «горячие прения». «Одна часть конференции твердо стояла на почве решений, принятых в Циммервальде и Кинтале; другая часть не менее решительно стала на ту позицию, которую до сих пор горячо отстаивали на Западе Гэд и Самба, а у нас Маслов, Потресов, иначе говоря “оборонцы”. “Правое” крыло считало неприемлемой резолюцию, предложенную бюро, в силу лозунга о “превращении империалистической войны в гражданскую” и отсутствия пункта о недопустимости “дезорганизации армии”. Принята была компромиссная резолюция в целях “единства большевистских сил”» (50 голосов против 14).

394

Резолюция собрала 325 голосов при 20 воздержавшихся и 57 за резолюцию большевиков, которая, отвергая «дезорганизацию армии», считала необходимым сохранить ее мощь, как оплот против «контрреволюции». С большевиками голосовали с. р. и с. д. «интернационалисты». Таким образом, количество чисто большевистских голосов на собрании оказалось ничтожным. Группа большевиков от 13 городов голосовала за резолюцию Исп. Комитета.

395

Вопрос о проливах был не только «руководящей нитью» в дипломатической политике министерства ин. д., как о том заявил на майском партийном съезде ушедший из правительства Милюков. Намечавшуюся еще осенью 16 г. десантную операцию (см. «Легенду о сепаратном мире») сторонники ее в первые два месяца революции довольно интенсивно пытались форсировать. В дни посещения Ставки членами Правительства, министр ин. д. был подробно осведомлен о предположениях, касающихся «босфорской операции» помощи, нач. воен.-морск. отдела при Штабе верх. главноком. кап. 1-го ранга Бубновым и представителем мин. ин. д. Базили («босфорскую операцию», по словам Колчака, готовили к моменту, когда в Черном море наступит «совершенно спокойное положение»). Намечавшийся план, до известной степени, разрушался намерением военного министра приостановить подготовительные работы по оборудованию транспортных средств в Черном море для десанта и использовать ввиду кризиса железнодорожных перевозок освободившиеся транспорты для грузовых перевозок минерального топлива для фронта. Базили в письме 23 марта Милюкову жаловался на эту «весьма прискорбную» меру с точки зрения «осуществления наших целей на проливы», так как для выполнения десантной операции остался «весьма ограниченный срок: от 1 июля до 1 августа», и «по поступающим сведениям, обстановка для удара по Константинополю рисуется в благоприятном свете». (Предполагалось, не останавливая работ по оборудованию 90 десантных транспортов, для усиления грузовых перевозок использовать румынские речные плавучие средства, стоявшие на Дунае «без всякого дела». Но Румыния отказывала в этом. От мин. ин. д. требовалось воздействие «дипломатическим путем».) Письмо Базили совпало с нашумевшим интервью Милюкова. Но и после правительственной декларации 28 марта, положившей veto на завоевательные планы, разговоры и даже конкретные меры к подготовке «босфорской операции» не прекращались. Деникин, занявший 5 апреля пост начальника штаба в Ставке, говорит, что в апреле Милюков, «вдохновленный молодыми пылкими моряками» (в действительности дело было, как мы только что видели, не совсем так), вел «многократно переговоры с ген. Алексеевым, убеждая его предпринять эту операцию, которая, по его мнению, могла увенчаться успехом и поставить протестующую против аннексий революционную демократию перед совершившимся фактом. Ставка отнеслась совершенно отрицательно к этой затее, так не соответствовавшей состоянию наших войск (Алексеев, как мы знаем, и раньше был противником «босфорской операции»). Просьбы министра становились, однако, так настойчивы, что ген. Алексеев счел себя вынужденным дать ему показательный урок: предположена была экспедиция в небольших размерах к малоазиатскому берегу Турции». Сформирование отряда было возложено на румынский фронт. «Прошло некоторое время, и сконфуженный штаб фронта ответил, что сформировать отряд не удалось, так как войска… не желают идти в десант…» (Следовательно, солдаты инстинктивно чувствовали бессмысленность «показательного урока».) Насколько назойливо вкоренилась в некоторых кругах мысль о «проливах», показывает следующее письмо Базили из Ставки, помеченное 11 апреля. «Приходится все более серьезно считаться, – информировал Базили Милюкова, – с тем, что нам, быть может, не удастся по обстоятельствам внутренним, так и в особенности по причинам техническим, до конца войны фактически завладеть проливами… Последний срок принятия решения – середина мая месяца или в самом крайнем случае начало июня месяца. («Сведения эти сообщаю вам на основании слов ген. Деникина», – добавлял Базили.) Если же мы не завладеем проливами в течение предстоящих месяцев, то есть все основания предполагать, что война кончится без того, чтобы мы их приобрели. Все это невольно приводит меня к мысли, не следует ли – отнюдь не отказываясь от намерения осуществить «босфорскую операцию» и, наоборот, продолжая всячески настаивать на ее необходимости – все же иметь в виду и иное решение вопроса о проливах… Единственным же, как мне кажется, сколько-нибудь приемлемым для нас способом решить вопрос о проливах для завладения ими, должно быть признано соглашение с Турцией на условиях оставления за ней суверенности над Константинополем и его районом, но с предоставлением нам необходимых фактических гарантий – “военного контроля” в отношении проливов, т.е. “всемерно стремиться к достижению сепаратного мира с Турцией”, чтобы “до мирной конференции создать совершившийся факт”». Подобное решение, по мнению Базили, «неизмеримо выгоднее нейтрализации проливов, к которой имеют такую неосновательную склонность наши крайне (?) левые круги». (Такую мысль, между прочим, высказал в марте в беседе с великобританским военным агентом ген. Ноксом Керенский и Терещенко в разговоре с Бьюкененом.)

396

Таково было мнение В.Д. Набокова, принадлежавшего к числу тех, которые полагали, что одной из причин революции было утомление от войны и нежелание ее продолжать.

397

Эту истину для всякой эпохи, выходившей из пределов обыденной государственной жизни (такой эпохой была, конечно, «великая европейская война»), понял даже престарелый бард неограниченной монархии Горемыкин, заявивший в 15 г. в Совете министров: «Политика в условиях настоящей войны неотделима от военных дел. Сами военные говорят, что воюет не регулярная армия, а вооруженный народ».

398

Тема о «друзьях-братьях» в окопах, которая популяризировалась в войсковых обращениях первых дней революции, может быть, и звучала известной фальшью в силу чрезмерной своей сентиментальности, но и большевики, склонные утверждать, что повиновение на фронте до революции держалось только «палкой», должны признать, что окопное сидение нивелировало солдат и офицеров.

399

Это не помешало Струве в позднейших «размышлениях о революции» сказать, что «русская революция подстроена и задумана Германией».

400

* У Правительства, очевидно, было три кандидата: Алексеев, Брусилов и Рузский. Против Алексеева прежде всего возражала «революционная», или «советская», демократия, и сам Алексеев впоследствии в дневнике правильно определил причины этой оппозиции – его приказ 3 марта и неуступчивость, им проявленная. На первом же заседании Контактной Комиссии поднялся вопрос о кандидате, который заменит «отрешенного» от должности вел. кн. Ник. Ник. Представители Совета стали возражать даже против «временного» замещения этого поста Алексеевым. «Разумеется, это было неудовлетворительно, – пишет в воспоминаниях Суханов, – и мы категорически возражали. Но по этому серьезному вопросу мы не имели никаких директив и ограничились бесплодными препирательствами, главным образом со Львовым, доказывавшим, что Алексеева решительно некем заменить». По утверждению Половцова, кандидатом левых тогда был Брусилов – эту кандидатуру поддерживал Керенский. Против Алексеева восстали и правые, – Родзянко обратился к Львову 18-го с особым письмом по поводу сообщенного ему известия, что Правительство склонно поставить во главе действующей армии Алексеева. «Это назначение не приведет к благополучному окончанию войны, – писал Родзянко. – Я сильно сомневаюсь, чтобы ген. Алексеев сосредоточил в себе сумму достаточного таланта, и способности, и силы воли, чтобы широко охватить то политическое настроение, которое теперь захватило Россию и армию. Вспомните, что ген. Алексеев являлся постоянным противником мероприятий, которые ему неоднократно предлагались из тыла, как неотложные, дайте себе отчет в том, что ген. Алексеев всегда считал, что армия должна командовать над тылом, что армия должна командовать над волею народа, и что армия должна как бы возглавить собой и правительство и все его мероприятия; вспомните обвинение ген. Алексеева, направленное против народного представительства, в котором он определенно указывал, что одним из главнейших виновников надвигающейся катастрофы является сам русский народ в лице своих народных представителей. Не забудьте, что ген. Алексеев настаивал определенно на немедленном введении военной диктатуры». Родзянко доказывал, что имя Алексеева «малоизвестно» и «непопулярно», так как с этим именем связана сдача «всех крепостей, Варшавы и Царства Польского». Из обзора, представленного Алексеевым об отношении фронта к перевороту, Родзянко было «совершенно ясно, что только Юго-Западный фронт оказался на высоте положения. Там, очевидно, царит дисциплина, чувствуется голова широкого полета мысли и ясного понимания дела, которая руководит всем этим движением. Я имею в виду ген. Брусилова, и я делаю из наблюдений моих при своих поездках по фронту тот вывод, что единственный генерал, совмещающий в себе как блестящие стратегические дарования, так и широкое понимание политических задач России и способный быстро оценить создавшееся положение, это именно ген. Брусилов». «Другим лицом широкого государственного ума» Родзянко считал Поливанова. Письмо Родзянко не носило личного характера по своему существу и подкреплялось выпиской из протокола заседания Врем. Комитета, отстаивавшего кандидатуру Брусилова и признававшего, что «в интересах успешного ведения войны представляется мерою неотложною освобождение ген. Алексеева от обязанностей Верх. Главнокомандующего». Кандидатура Рузского отпадала, потому что военный министр, по словам ген. Половцова, сопровождавшего военного министра во время поездки его на фронт, «кипел негодованием на пассивность Рузского» – дело было не в пассивности, а в том оппозиционном настроении («определенная враждебность», по характеристике Половцова), которое встретил Гучков при посещении Пскова. Деникин колебания относительно Алексеева объясняет тем, что «сильный Гучков» боялся «уступчивости Алексеева» (и потому после назначения Алексеева поспешил назначить без сношения с последним ему в помощники «боевого генерала», т.е. Деникина). В действительности и здесь причиной была не «мягкость характера», а твердость и неодобрительное отношение Алексеева к первым реформаторским шагам Поливановской комиссии (близкий Гучкову Пальчинский, по словам Половцова, открыто высказывался в комиссии, что Алексеев «не подходит в главнокомандующие»). Можно прийти к заключению, что Алексеева настойчиво поддержал глава Правительства, наиболее связанный с генералом своими прежними сношениями. Чашу весов перетянула в сторону Алексеева именно его большая популярность в стране и та роль, которую Алексеев играл в выработке и руководстве военными действиями после кризиса 15 года.

401

Термин, применявшийся еще перед войной к некоторым молодым офицерам Ген. штаба, проповедовавшим необходимость реформы армии и примкнувшим к окружению Гучкова.

402

Отрицательная оценка командного состава создалась под влиянием все той же повышенной общественной психологии периода военных неудач, несколько переоценивавшей таланты немецких стратегов. Мысль эту высказывал в начале еще войны представитель мин. ин. д. в Ставке Кудашев. Он писал своему шефу: «Я убежден, что наши генералы – прекрасно знают дело… но творческой искры у них нет. Они годятся в члены “гофкригсгерихта”, осмеянного Суворовым, но не в Суворовы, а с такими противниками, как немцы, один только Суворов может победить». (17 дек. 14 г.) Почти через год Кудашев вновь возвращается к этой теме с более отрицательным отношением к русским полководцам: «Война за целый год не выдвинула ни одного Суворова. А так как большинство генералов берется из офицеров ген. штаба, то приходится вывести заключение, что Академия, их порождающая, не на высоте своего призвания. Этот вывод подтверждается наблюдением над некоторыми офицерами ген. штаба, у которых преувеличенное самомнение и ничем не оправдываемая самоуверенность прикрывают редкое умственное убожество и полную безличность». Кудашев, очевидно, не склонялся к «эсеровскому рецепту» революционного времени. Но этот рецепт устранения генштабистов был очень по душе имп. Ал. Фед. Она не раз убеждала мужа в своих интимных письмах (напр., июль 16 г.): «Выгони генералов и выдвинь каких-нибудь молодых энергичных людей. Во время войны нужны способные, а не по чину». «Многие из наших генералов, – писала она в другом письме, – глупые идиоты, которые даже после двух лет войны не могут научиться первой и наипростейшей азбуке военного искусства». Царица была убеждена, что «простые офицеры, не хуже офицеров Ген. штаба, могут разбираться» в сложных стратегических вопросах. Историку, пожалуй, и не совсем уместно идти по стопам довольно импульсивной и даже истерической женщины. Чрезмерные обобщения всегда рискованы. Достаточно назвать имена хотя бы некоторых из тех военных вождей, кто фигурировал на командных постах в дни революции и гражданской войны для того, чтобы показать несуразность парадоксального утверждения об «авгиевых конюшнях». Кто назовет бездарностью – Алексеева, Рузского, Брусилова, Корнилова, Колчака, Непенина, Каледина, Деникина, Юденича, Врангеля и др.? А ведь их выдвинул на командные посты еще «старый режим».

403

Чернов спешит сделать поправку: гучковские меры выглядят детской игрушкой сравнительно с тем, что было проделано над своей армией Великой французской революцией. Подсчитано, что только до июля 1793 г. в ней было отставлено 593 генерала.

404

Врангель считает, что гучковская «чистка» была «глубоко ошибочна», потому что заменяла устраняемых людей «чуждыми» тем частям, которыми те командовали, что должно было отразиться на «боеспособности» армии. Между тем в острых случаях, когда смена была необходима в силу взаимоотношений между военачальниками и подчиненными, простое территориальное перемещение, которое легко могла устроить Ставка, способно было внести успокоение.

405

Деникин более осторожно говорит: «Думаю, цель эта (улучшение командного состава) достигнута не была. “Новые люди” были подчас людьми случая, а не знания и энергии».

406

В «Очерках русской смуты» имеется даже сравнительная таблица, правда, не именная, где командующие армиями и их начальники штаба распределены по группам: поощряющие демократизацию, не боровшиеся против нее и боровшиеся. Автор пытается – едва ли основательно – сделать вывод о последующем антибольшевизме лиц, занесенных в произвольные статистические таблицы общественной морали.

407

Для флагов был использован «подручный материал», и на флаги одной из сотен, очевидно, пошли юбки из красного ситца с крапинками.

408

Слово взято в кавычки самим Селивачевым, отнюдь не придававшим этому слову смысл социальный.

409

«С невероятным цинизмом, граничащим с изменой Родине, – писал в 21 г. с неостывшей запальчивостью уже историк-мемуарист, – это учреждение, в состав которого входило много генералов и офицеров, назначенных военным министром, шаг за шагом, день за днем проводило тлетворные идеи и разрушало разумные устои воинского строя».

410

Вопрос об «отдании чести» был выдвинут на первый план во всех армейских отзывах потому, что именно по этому вопросу (и в сущности только по поводу него) запрашивал министр «срочное заключение» нач. штаба. Вопрос остался неразрешенным в Поливановской Комиссии. «Предложено было три решения» – телеграфировал Гучков: «1. Совершенно умолчать об отдании чести, что и сделано в выпущенном приказе. 2. Сохранить вне службы взаимное приветствие, как символ принадлежности к одной семье… Решение этого вопроса., таким образом, несомненно, вызвало бы протест Совета Р. Д., усмотревшего бы в этом стеснение свободы вне службы. 3. Полное согласие с Советом Р. Д. и принятие их резолюции», т.е. регламентация согласно «приказу № 1» – отмена обязательного отдания чести «вне службы». Считая, что в этом вопросе необходима «солидарность» с высшими представителями действующей армии, Гучков сообщал, что окончательное решение отложено до получения срочного заключения ген. Алексеева.

411

Запрос Гучкова был переслан немедленно вел. кн.

412

Вместо Чхеидзе от Совета подписал Скобелев, так как первый, по словам Станкевича, не возражая против решения, отказался дать подпись, мотивировав будто бы так свой отказ: «Мы все время говорили против войны, как же я могу теперь призывать солдат к продолжению войны» (?!).

413

Делегаты были направлены к военному министру общим собранием представителей всех частей армии 21—22 марта (присутствовало 379 чел.).

414

Отметим заодно, что «Совет военных делегатов киевского военного округа» с самого начала состоял из офицеров и солдат.

415

Половцов, сопровождавший Гучкова в его поездке по фронту, так охарактеризовал «самоуправление» в 12-й армии: «Радко… устроил себе парламент, заседающий в театре. Это совещание вполне благонадежно, а Радко с ним хорошо справляется». Через несколько месяцев Алексеев в дневнике даст совершенно иную характеристику, опираясь на данные, изложенные на знаменитом совещании 16 июля в Ставке в заявлении ген. Клембовского, заменившего при Брусилове ген. Драгомирова в качестве главнокомандующего Северным фронтом: «В 12-й армии развал достиг крайней степени. Братание идет вовсю и остановить его нет возможности… Вредным элементом стали латыши, геройски дравшиеся в декабре и январе месяцах. Произошел нравственный перелом: ²/₃ Латвии в руках немцев… Естественно, нужно скорее ждать свободы от немцев… Командующий 12-й армией не сумел поставить себя в отношении армейских комитетов и упустил из своих рук управление армией. Правит армией фактически не Радко-Дмитриев, а председатель советского комитета солдат Ромм. Комитеты творят, что хотят. Комитеты латышских бригад состоят сплошь из большевиков». История эволюции армии в последующие месяцы выходит за пределы данной работы. Здесь нужны очень существенные поправки. Состояние 12-й армии в дни октябрьского переворота целиком не подтверждает пессимистическую оценку Алексеева. (См. мою книгу «Как большевики захватили власть».) Во всяком случае, последующее далеко не было логическим развитием того, что закладывалось в эпоху мартовского реформирования армии. Но для марта подлинное настроение армии очень ярко выразилось в выступлении Ромма на Совещании Советов. (См. ниже.)

416

Две крайние позиции, диаметрально противоположные, были представлены «демагогом» Верховским и человеком «долга» Деникиным.

417

«Положение» Поливановской комиссии, стоявшее ближе к советскому проекту, было опубликовано после утверждения его Гучковым 10 апреля.

418

В дневнике Верховского («Россия на Голгофе») 3 марта ему давалась такая характеристика: «Мы все здесь очень любим нашего адмирала. Это настоящий солдат, смелый и решительный, горячий, неутомимый боец, любимый своими командами».

419

И эту запись сделал человек, перед тем записавший свой спор с подчиненным («большим приверженцем нового правительства») и доказывавший, что Гучков действует под напором Совета, распоряжения которого будут приняты военным министром «для введения в армию, хотя и пройдут через комиссию ген. Поливанова».

420

Гучков сослался на авторитет Корнилова, который будто бы сказал ему при оставлении поста командующего войсками петербургского округа, что в разложении армии виновен главным образом командный состав, потакавший солдатской анархии. И что было не столько проявления слабости, сколько революционного карьеризма. Ссылка на Корнилова вызвала большое негодование Деникина, хотя по существу вопроса подобный взгляд вполне соответствовал точке зрения, изложенной Деникиным в «Очерках русской смуты». Во всяком случае, в марте Корнилова также надлежало отнести в сонм «демагогов». Он по собственной инициативе посетил Исп. Ком. и заявил о своем желании действовать в полном контакте с Советом, не возразил против прикомандирования к Штабу советского представителя и даже на «левых» произвел «выгодное впечатление» (Шляпников). Лишь 16-го кем-то сделано было в Испол. Ком. запротоколированное сообщение, что с Корниловым надо быть «осторожным» – он генерал «старой закваски, который хочет закончить революцию».

421

См. характеристику Колчака в 3 т. «Трагедия адм. Колчака», где использован его неопубликованный дневник.

422

Мемуарист вспоминает письмо, полученное им с фронта от гр. Игнатьева. Корреспондент писал, что надо отдать себе отчет в том, что война кончилась, потому что армия «стихийно не хочет воевать»: «Умные люди должны придумать способ ликвидации войны безболезненно, иначе произойдет катастрофа». Набоков показал письмо военному министру. Тот ответил, что он получает такие письма массами, и приходится «надеяться на чудо». Набоков высказал свое убеждение Милюкову, который «решительно» не согласился, однако, с этим и считал, что «без войны скорей бы все рассыпалось».

423

Эти строки писались во Вторую мировую войну.

424

См. «Золотой ключ».

425

Суханов говорит, что в заседании Контактной Комиссии, собравшейся еще в середине апреля в силу болезни военного министра на его квартире, Гучков пытался убедить советских представителей о невозможности «говорить вслух о мире», ибо при слове «мир» в армии наступает «паралич», и она разлагается.

426

Кучин слишком решительно отрицал влияние «приказа № 1» – «он никакого значения не играл в армии». «Я утверждаю, – говорил представитель фронтовой группы, – что Кавказской армии он не был известен в тот момент, когда начали создаваться там комитеты… Комитеты явились стихийным процессом в тот момент, когда старый порядок в армии рушился и не было ничего нового. Комитеты явились проявлением инстинкта самосохранения массы, мудрого инстинкта сознания представителей масс, которые знали, что им придется в чрезвычайно трудных условиях создавать новый быт армии… так как перед ними была масса, только что вырвавшаяся из состояния рабства».

427

Лозунг «Полицию – на фронт!» был популярен в революционное время, и как-то никто на первых порах не задумывался о последствиях его осуществления. Так, первый армейский фронтовой съезд в Минске вынес специальное о том постановление. Результаты сказались очень скоро. Революционный командующий войсками Киевского округа Оберучев утверждает, что «каждое сообщение об отказе под влиянием большевистской пропаганды заканчивалось обыкновенно так: “председателем полкового совета был бывший жандарм”» и т.д. В позднейшем отчете комиссара 11-й армии на Юго-Запад. фронте Кириенко также отмечалось пагубное влияние пополнения частей, стоявших на фронте, городовыми и жандармами, присылаемыми из тыла: многие из них стали «большевиками» и вносили деморализацию в боеспособных частях (как пример, отчет приводит Московский полк 2-й дивизии гвардейского корпуса, где таких «бывших» оказалось около 150 человек). Думские депутаты, в свою очередь, зарегистрировали случаи, когда части выносили недоверие офицерам под руководством бывших агентов охранных отделений.

428

«Мы знаем, кто жил близко к солдатской массе, – говорил оратор, – что глухое и темное брожение шло в широких глубинах и недрах армии дореволюционного периода… Из теплушек, из трамвайных вагонов, из темных землянок часто раздавались слова, указывающие на озлобленное настроение… Мы знаем, как в последнее время до революции увеличивались репрессии вместе с ростом разложения армии… Мы слышали во время сражений далекие выстрелы тогда. Это были выстрелы расстрелов. И мы знаем, как часто применялись плети и розги, но многие не знают, какую бурю негодования вызывали они в солдатской массе, которая… тайно переживала чувство озлобления». Это чувство озлобления было принесено солдатами в первые же дни революционного периода…

429

Депутаты объясняли это требование «заметным желанием солдат сохранить добрые отношения с запасным батальоном, в который, в целях отдыха, все стрелки стремятся попасть». В документе, воспроизводящем отчет депутатов, дано такое еще пояснение: «В числе офицеров, коим выражено недоверие в зап. бат., находятся два георгиевских кавалера (ныне командиров полков)… Нужно заметить, что председатель зап. бат., вынесшего недоверие, был впоследствии арестован, как чин Охр. отд. В аресте вышеназванных офицеров, в первые дни революции бывших популярными среди солдат, сыграли немалую роль прикомандированные к зап. бат. офицеры, сводившие личные счеты на почве оскорбленного самолюбия» (выборное начало и пр.).

430

Из официальной сводки сведений о братаниях на фронте с 1 марта по 1 мая можно вообще заключить, что в апреле, не говоря уже о марте, явление это на всех фронтах было довольно случайное и сравнительно редкое, едва ли выходившее значительно за пределы, наблюдавшиеся до революции, – оно легко прекращалось пулеметным или артиллерийским огнем. Только 16 апреля в «Правде» появилась статья Ленина, призывавшая содействовать «братанию». Он писал: «Войну невозможно кончить ни простым втыканием штыков в землю, ни вообще односторонним отказом одной из воюющих стран. Практическое немедленное средство для того, чтобы ускорить войну, есть и может быть только одно (кроме победы рабочей революции над капиталистами), именно: братанье солдат на фронте – немедленная, энергичнейшая, всесторонняя, безусловная помощь с нашей стороны братанью солдат обеих воюющих групп на фронте. Такое братанье уже началось. Давайте помогать ему» (статья Ленина была «ответом на отрицательную резолюцию Совета солд. деп. по поводу пропаганды большевиков).

431

Какое впечатление производил Гурко, показывает довольно необычный факт, о котором рассказывает Легра, как непосредственный очевидец: после одного из горячих призывов, обращенных главнокомандующим к толпе, выступивший из рядов солдат-«большевик» поцеловал Гурко руку.

432

Легра рассказывает, что с Родичевым случился неприятный для оратора инцидент – у него выскочила вставная челюсть и упала на пол. Легко представить себе, как рассмешил бы подобный случай французскую аудиторию, – пишет Легра, – здесь, наоборот, это не вызвало даже улыбки, и Легра должен признать, что это достаточно характеризует психологию слушателей.

433

В момент же развала Черноморского флота (май), когда нужно было произвести рискованную операцию, Колчак вызвал охотников: число последних – показывал он в дни сибирского допроса – значительно превысило нужное количество.

434

Русский современник мог бы повторить метафору Мишле о парижском празднике Федерации 14 июля 1790 г. – это был день «всеобщего братства, когда Бог явил свой лик. Бог согласия и мира, а не Бог насилия».

435

Суханов говорил, что это был восторг «буржуазной» толпы, которая жила «новым подъемом» и дышала «радостью великодушной революции». Это, конечно, неверно.

436

В. Маклаков отсюда делал в своей речи вывод, что демократия отстаивает «институты комитетов и комиссаров», которые были «естественным явлением дней революции», когда «заполнили пустоту», только потому, что это «проводники революционной политики». Между тем «политический путь» и «дисциплина» в революционное время в сознании демократии были неразрывно связаны. Маклакову, склонному к отрешению от жизни и отвлеченным построениям, дилемма казалась легко разрешимой простым механическим устранением переживших свое время «суррогатов командного состава».

437

Крымов перед своей поездкой в Петербург был крайне расстроен газетными сведениями о деятельности военного министра и послал в Петербург предварительно Врангеля с предостерегающим письмом о той опасности, которая грозит России, если армия будет втянута в политику. Крымов был так взволнован, что при чтении Врангелем письма «разрыдался». В изображении Половцова, Крымов приехал в столицу в боевом настроении: «Сразу на меня набрасывается со свойственным ему ругательным настроением – “как тебе не стыдно, вы все тут мямли, нюни распустили; первая солдатская депутация, которая ко мне придет, я ее нагайкой встречу”».

438

В одном из опубликованных «солдатских писем» упоминается об откровенных разговорах на эту тему офицеров с солдатами 241-го пех. полка: «У нас в тылу есть две азиатские дивизии, и нам нужно присоединиться к ним и ехать в Петроград и уничтожить всю эту сволочь».

439

Жизненной иллюстрацией к положению Набокова может служить письмо на имя кн. Львова известного Маркова-2, заявлявшего, что он признает и подчиняется «всем законным действиям» возглавляемого Львовым правительства. Свое решение думский лидер «Союза русского народа» мотивировал так: «Печальный акт самоупразднения верховной в Государстве Российском власти состоялся после законного назначения вас председателем Совета министров. Таким образом, возглавляемое вами правительство является единственной законной властью в государстве».

440

Набоков, со слов бар. Нольде (?), сообщает, что 2-го в среде революционного правительства поднимался вопрос об издании законов и принятии финансовых мер в порядке старой ст. 87. Факт был бы очень показателен, если бы не приходилось его сопровождать очень существенной оговоркой. Набоков забыл, что в его руках был черновик первого заседания правительства. Из этого «никуда не годного», по признанию Набокова, протокола (см. ниже), однако, определенно вытекает: было признано, что основные законы после переворота не действительны и что необходимо установить новые нормы законодательства. А главное, первое заседание правительства не могло быть 2-го. Оно происходило 4-го.

441

Маклаков отнюдь не оригинален – у него есть предшественник в лице Гакебуша (Горелова), развивавшего еще в 21-м году в «Записках беженца» такое своеобразное представление о февральских днях.

442

Непонятно, почему внимание политика-юриста сосредоточивается исключительно на акте 3 марта. Логичнее было бы всю дефективность отнести к акту 2 марта. В практической своей деятельности в 17 г. Маклаков не держался такой точки зрения. В Особом Совещании по выработке положения о выборах в Учр. собр. Маклаков при обсуждении вопроса об избирательном праве представителей династии Романовых (он высказывался положительно ввиду добровольного отречения) развивал теорию «легального» происхождения власти Временного правительства из актов отречения. Так, по крайней мере, сообщал газетный отчет «Новой Жизни».

443

Конференция петербургских соц.-рев. 2-го, приветствуя вступление Керенского в правительство в качестве «защитника интересов народа и свободы», мотивировала свою резолюцию «необходимостью контроля над деятельностью Временного правительства со стороны трудящихся масс». Московская конференция той же партии 3-го призывала «трудовой народ» оказывать «организованное давление на Временное правительство, дабы оно твердо и последовательно осуществляло все политические свободы и созвало, согласно своему обещанию, Учред. собрание».

444

Для характеристики психологии современника и психологии мемуариста интересно сравнить тон воспоминаний Набокова с тоном воззвания, описывавшего расправы и кровавые казни ничтожного, старого правительства, окруженного безответственной силой темных проходимцев, распутных и преступных, что легло «позором на имя русского императора» и отвратило от него «всех честных сынов родины».

445

Официально не ссылались, но не официально это подчеркивалось в первые дни при сношениях с иностранными послами; как видно из отметок Палеолога, 4 марта после свидания с министром ин. д. (ср. выше телеграмму Бьюкенена) французский посол поинтересовался официальным «титулом» нового правительства. «Он еще окончательно не зафиксирован, – ответил Милюков в записи дневника Палеолога, – пока называемся “временным правительством”, но под этим названием сосредотачивается вся полнота власти и неответственность перед Думой…» – «Следовательно, источником власти является революция?» – спросил Палеолог. «Нет, – ответил Милюков. – Мы ее унаследовали от вел. кн. Михаила, который передал ее нам актом отречения». Как неожиданный курьез можно зарегистрировать, что на акт 3 марта в 18-м году в Уфе при организации власти ссылались представители партии с.-р. От имени Комитета членов Учр. собр. Вольский обосновал переход власти формулой юридической преемственности: вел. кн. в акте отречения поручил Врем. правит. созыв Учред. собрания… «Ясно, что и той власти, которая должна создаться теперь, должна предшествовать государственная преемственность. Разрыв преемственности будет актом, который ослабит самую силу государственной власти».

446

Перелистывая газеты того времени, можно попасть на такой, напр., малограмотный курьез: огромное объявление одной из кинематографических фирм о пожертвовании 3000 руб. в пользу Совета Р. и С. Д. при Гос. Думе!

447

Официальная радиотелеграмма была составлена наспех и весьма небрежно. Так, она начиналась словами: «28 февраля вечером председатель Гос. Думы получил высочайший указ об отсрочке заседаний до апреля. В тот же день утром…» 28-е – это явная описка, но остается «в тот же день утром». Удивительно, что во всех почти последующих изданиях телеграмма перепечатывается в своем первоначальном виде без оговорок.

448

Так, очевидно, следует понимать, напр., постановления о поддержке Думы, которые выносились на волостных сходах Клинского уезда Московской губ. в первой половине марта.

449

Среди них был Бубликов, как видно из воспоминаний последнего, он был сторонник созыва демократизированной Гос. Думы. Милюков на страницах своей «Истории» добавляет, что «сама Дума (?), за исключением председателя и немногих членов, не вела свои полномочия от избрания 1912 г., а только от своей роли во время революции». Что касается «самой Думы», то о ней не приходится говорить, ибо ее не было, но в отношении «частных совещаний» некоторых членов Думы утверждение историка правильно лишь для характеристики положения первых дней. Дальше позиция, как мы увидим, существенно видоизменилась, включая и позицию самого Милюкова.

450

История этого документа, опубликованного Сторожевым, такова. Черновик «Журнала Совета министров 2-го» был найден в портфеле б. мин. ин. д. (т.е. Милюкова) с пометкой «В. Н.» (конечно, Набокова, приглашенного на пост управляющего делами правительства и с 5 марта присутствовавшего уже на заседаниях): «Мне представлен предлагаемый первый журнал заседания Вр. пр., составленный секретарем Гос. Думы. Он, по-моему, никуда не годится, но так как я не присутствовал, то могу его исправить только, если мне указана будет канва и сущность мнений». В воспоминаниях Набоков рассказывает, что с Милюковым было условлено, что он возьмет эту запись и восстановит по памяти ход и решения первого «чрезвычайно важного» заседания Врем. прав., в котором оно устанавливало основные начала своей власти и своей политики. За два месяца своего пребывания в составе Врем. прав. работы этой Милюков не выполнил, – указывает Набоков: «Так и осталась запись неиспользованной – кажется, он и не вернул ее. Этим объясняется, что журналы (печатные) заседаний Врем. прав. начинаются с № 2». Сторожев почему-то называет этот черновик «апокрифическим». Апокрифична лишь дата, указывающая, вероятно, на то, что это не протокол в точном смысле слова, а позднейшая запись, воспроизведенная по памяти временно заведующим канцелярией Врем. прав. Глинкой. В связи с обсуждением роли Гос. Думы на заседании «Совета министров» 4-го и говорили о неприменимости ст. 87.

451

Раньше, на частном совещании членов Думы 18 июня, то же самое говорил Родичев: «Правительство нас игнорировало».

452

Не знаю, была ли какая-нибудь официальная ассигновка со стороны Правительства. Это вероятно, ибо в ведение «Государственной Думы», т.е. Временного Комитета, были переданы, напр., организации Красного Креста. Временный Комитет получал достаточные пожертвования для своей деятельности от «буржуазии» (напр., в марте один Совет Сиб. ком. банка предоставил в распоряжение председателя Гос. Думы миллион рублей, такую же сумму отпустил и Московский Банк – может быть, в газетных сведениях была неточность, и дело шло об ассигновках «советом банковских съездов»). Но привилегированное положение Времен. Комитета заключалось уже в том, что в его распоряжении была государственная типография, что впоследствии вызывало горячие нападки со стороны «революционной демократии». Напр., в «Деле Народа» (1 сентября) Зензинов негодовал на то, что «на государственный счет» печатаются «в сотнях тысяч экземпляров стенографические отчеты частных совещаний» членов Гос. Думы с «подробными черносотенными и погромными речами Масленникова и Пуришкевича, где Николай Романов именуется «законным претендентом на русский престол».

453

См., напр., рапорт командиров 32-й дивизии 9 марта командующему 8-й армией (этот рапорт, напечатанный в приложении к работе Шляпникова, мы подробно изложили в отделе «Трагедия фронта») и письмо офицеров Особой армии, помещенное в «Красном Архиве».

454

«Заложник демократии» в Правительстве, представитель Совета при посещении Москвы 7 марта предпочел употребить более широкую и неопределенную формулу: «по почину народа и Гос. Думы», употребленную в винаверском тексте «манифеста» 6 марта.

455

Впоследствии в общей декларации от демократии, прочитанной Чхеидзе в Гос. Совещании в Москве, также говорилось, что советы с самого начала ставили себе целью объединить все живые силы страны.

456

Лишь иностранец мог связать «советскую систему» с традиционным «русским миром» и «общиной», как это сделал, например, в своих показаниях перед «Овермэнской комиссией» Сената Соед. Шт. (1919 г.) большевизанствующий бывший в России в дни революции представитель американской краснокрестной организации Робинс. Более удивительно, что такую параллель провел серьезный политический деятель и знающий Россию проф. Масарик. И еще более удивительно, что к ней присоединился русский военный историк Головин, не представляющий себе в сущности иностранное (синдикалистическое) происхождение большевистской концепции. Можно найти при желании нечто от «Руссо» в советской системе, как это сделал Бенеш, преемник Масарика на президентском посту (статья в «Воле России», № 18, 1924), но очень уже трудно будет установить преемственность между мыслями, которые внушал Распутин имп. А. Ф. о непосредственной связи власти и народа и теорией, осуществленной «в первые дни революции», – эту преемственность нашел известный английский журналист Вильтон.

457

Совет на первых порах был, несомненно, «правее» Исполн. Комитета и, по признанию Станкевича, от него «всего можно было добиться, если только упорно настаивать».

458

В качестве историка-мемуариста Керенский усиленно подчеркивает, что ни одно действие Совета не носило характера правительственного акта, исходящего от центральной власти. Внешность, конечно, имела второстепенное значение.

459

Врангель приводит это в доказательство того, что правительство не сумело опереться на предлагаемую ему самими войсками помощь для борьбы с притязаниями Советов. Такое предложение поступило, по словам генерала, например, от всех полков Уссурийской дивизии. Мемуарист здесь явно сделал большую хронологическую ошибку. О проектах ген. Врангеля сказано в другом месте.

460

Из протокола Исп. Ком. мы узнаем, например, что в тяжелом артиллерийском полку, расквартированном в Царском Селе, солдаты «возмущались о неразрешении свободы печати». Дело о «Новом Времени» имело небезынтересный в бытовом отношении эпилог, характерный для настроения «низов». Некий солдат Дмитриев, осуждавший в трамвае запрещение выхода «Нов. Времени», предстал 14 марта перед судом по обвинению в порицании Совета. По чьей инициативе возникло это курьезное дело, к сожалению, «День», из которого мы заимствуем сведения, не сообщил. Судил Дмитриева новый временный суд, введенный министром юстиции: мировой судья и делегированные от Совета «солдат и рабочий». Эта «импровизация» Керенского, в корень противоречащая лестным словам, произнесенным им в Москве о мировом суде, была, конечно, «подсказана настроением времени». Суд оправдал Дмитриева, признав, что свободному гражданину принадлежит право и свободной критики.

461

Позже, в эмиграции, отвечая Водовозову на повторные его упреки за то, что Временное правительство с первых же дней своего существования допустило нарушение принципа свободы печати, Керенский в «Днях» (29 дек. 23 г.) прикрыл это забвение громкой фразой: «В порядке неотложных дел мы должны были в первую очередь спасать не мертвые газетные листы, а недописанные еще страницы живых человеческих жизней».

462

В Киеве он был создан, например, представительством от городского и земского союза, национальных организаций и политических партий.

463

По словам Шляпникова, на первое собрание 9 марта фракции большевиков в петроградском Совете явилось 40 человек, среди которых видны были 2—3 солдатских шинели. В Киеве, по признанию Бош, большевики в совете Р. Д. должны были выступать с осторожностью, чтобы не вызвать скандала; при выборах в Совет солдатских депутатов они не принимали никакого участия за отсутствием связи с войсковыми частями.

464

Тогда Львов (7 марта) говорил представителям печати: «Мы все бесконечно счастливы, что нам удалось дожить до этого великого момента, что мы можем творить новую жизнь народа – не для народа, а вместе с народом… Какое великое счастье жить в эти великие дни».

465

Ближайшие помощники Львова, которые фактически направляли политику мин. вн. дел (Щепкин, Леонтьев), были очень далеки от идеологии своего шефа.

466

Конечно, лишь хлесткой «революционной» фразой являлось гиперболическое заявление Церетели в заседании петроградского Совета о том, что большинство первых правительственных комиссаров должно быть отнесено к числу «черносотенцев».

467

Пешехонов рассказывает, что, встречая в первые дни революции Шингарева, он «каждый раз его неуклонно спрашивал, когда же будет опубликован закон о местном самоуправлении». Шингарев так же неизменно отвечал: «Разрабатывается». Характерно, что сам Шингарев до революции в совещании прогрессивного блока настаивал на спешном проведении волостной реформы в целях предупреждения анархии. Потребность этого закона для деревни была первостепенной не только для поддержки общественного порядка, но и в интересах правильного снабжения армии. Чернов не без основания указывает, что Правительство могло бы в спешном порядке издать временный закон, позаимствовав его из пухлого портфеля неосуществившихся законодательных предположений Гос. Думы – это ввело бы местное «правотворчество» в известные рамки. Лишь 19 марта Правительство постановило считать должность земских начальников «подлежащей упразднению» и «срочно разработать проект о преобразовании органов местного самоуправления». Вместе с тем предложено было правительственным комиссарам до «завершения срочной работы по устройству волостных земств» (оно не «завершилось» и через два месяца) образовать под своим наблюдением временные «волостные комитеты». Формально ненавистный населению институт земских начальников, фактически ликвидированный переворотом, был упразднен лишь 30 июня. Так повсюду опаздывало Временное правительство!

468

Тактически скорее ошибкой надо признать введение в состав Правительства в революционное время лиц с громкими именами, обладателей крупных миллионных состояний – возможный престиж вовне парализовался вредом внутренней пропаганды.

469

Вопрос об отношении к войне оставляем пока в стороне.

470

Припоминаются рассуждения в дореволюционной записи члена Государственного Совета Римского-Корсакова о «бездарности и слабости русского либерализма».

471

По-другому, чем Керенский, толковал «клятву» членов Правительства первый после революции съезд партии к.-д.: «Уважая волю народную, Правительство должно предоставить Учредительному собранию разрешение всех тех вопросов, относительно которых, как не обладающих характером неотложности, не принято им на себя непосредственных обязательств в объявленной им программе».

472

Постановление о возобновлении работ в Москве было принято таким же подавляющим большинством: в Совете «за» голосовало 2000 человек, «против» – 60—70.

473

См. мою книгу «Судьба имп. Николая II после отречения».

474

В другой московской резолюции подчеркивалось, что 8-часовой рабочий день не стоит ни в каком противоречии с национальной обороной страны.

475

Отметим, что среди квалифицированных рабочих (напр., типографии Сытина) были и решительные возражения против введения нормировки труда явочным порядком.

476

Не совсем поэтому понятно, как член Исп. Ком., не только участник, но и докладчик в Совещании Советов, мог в своих воспоминаниях пойти еще дальше, чем Керенский, в установлении версии, будто при Временном правительстве первого состава «во всей стране был введен, даже по инициативе самих промышленников, 8-часовой рабочий день».

477

23 апреля Правительство издало положение о «рабочих комитетах» в промышленных заведениях, введенных впервые в Петербурге по «соглашению» между Советом и Обществом фабрикантов. Через 1¹/₂ месяца Правительство таким образом пыталось нормировать то, что фактически было уже осуществлено.

478

Примирительные камеры из 4 членов Совещания фабрикантов 4 членов Совета из 3 членов по избранию уездного Исп. Ком. и по одному представителю от Союза служащих и Союза торговцев. Любопытно, что среди представителей Союза (очевидно, ввиду близости фронта) числился полковник.

479

8 апреля. Указывая, что рабочие, «выставляя лозунгом переход на 8-час. раб. день», в то же время сами приложили все усилия, чтобы работа велась без перерыва, работая сверхурочно… и что «напряженная работа на фронте в сто раз важнее работы в тылу… Правительство гарантировало, что добавочная работа будет оплачиваться особо.

480

Парламентский вождь меньшевиков (Церетели) на съезде Советов в июне высказался против осуществления 8-час. раб. дня в ненормальных условиях жизни страны.

481

В литературе «буржуазной» слишком часто проявляется склонность преувеличить это падение трудоспособности в революционное время. Забывают отметить фактор, которому министр торговли и промышленности второго коалиционного кабинета Прокоповича на Государственном Совещании придавал первенствующее значение – изношенность производственного аппарата.

482

К невольной демагогии относились безответственные суждения, которые в дни революции бросались легко в толпу. Вероятно, Церетели был убежден, что говорит в соответствии с действительностью, когда утверждал при рукоплескании собрания в Совещании Советов, аргументируя принцип безвозмездного отчуждения помещичьих земель в пользу трудящегося народа, что половина земли в России принадлежала дворянству и что в годину испытания страны пустовала огромная площадь землевладельческих земель, чем и объяснялись до революции столичные хвосты «желающих получить хлебные куски по голодным пайкам».

483

Например, депутат Стемпковский в речи 21 ноября 16 г., противопоставляя дивиденды промышленников затруднениям «аграриев», приводил такие иллюстрации доходности: Тверская мануфактура в 15 г. имела 9,9 мил. при основном капитале в 6 мил.; Коноваловская мануфактура, получавшая до войны 813 т, в 15 г. получила 7 мил. Последняя иллюстрация как раз вызвала официальное опровержение со стороны администрации фирмы, указавшей, что депутат ошибочно принял за доходность не соответственную цифру в отчете. Конечно, слово с кафедры Гос. Думы запечатлевалось ярче, чем напечатанное в газетах пояснение заинтересованной фирмы, представитель которой сделался первым революционным министром торговли и промышленности.

484

По внешности совершенно чудовищным будет позднейшее решение третейского суда в конфликте между рабочими и администрацией Ликинской мануфактуры о прибавке к поденной плате, существовавшей в 1913 г., 425 % (!!). Третейский суд составлен был из 3 судей от профессионального союза, 3 судей от администрации при суперарбитре, назначенном министерством труда.

485

Революция, поставившая перед общественным сознанием во всем объеме исконный земельный вопрос, вызвала интенсивную работу по выработке основ будущей аграрной реформы. (В Москве была создана специальная «Лига аграрных реформ».) Предстояло свести в одно программный разнобой политических партий. Единства мнения не было и у социалистов, которых объединяло лишь общее признание положения, что земля должна находиться в пользовании трудящихся на ней. Коренное расхождение о форме осуществления этого общего положения было не только между марксистскими и народническими группировками, но и в среде самих народников. Поэтому первый всероссийский съезд «трудовой группы» 9 апреля, сознавая, что вопрос об условиях передачи земли народу не был «в достаточной степени освещен», поручил своему Ц. Ком. войти в сношения с социалистическими партиями «для созыва общей народнической конференции по выработке программы по аграрному вопросу». Решение, однако, осталось в области благих пожеланий.

486

В письме на имя Керенского вел. кн. Николай Михайлович сообщал уже 9-го, что он «легко» получил отказ от Кирилла Владимировича и «туго» от Дмитрия Константиновича… Однако в приложенном к письму заявлении вел. кн. Кирилла об удельных землях ничего не сказано, что же касается престолонаследия, то Кирилл присоединился к тем «мыслям», которые выражены были в акте вел. кн. Михаила.

487

Отчет отмечает, что авторитетным разъяснениям приезжих интеллигентов из столицы в деревне верили.

488

Это отмечал и отчет Временного Комитета и позднейшие воспоминания самих крестьян, собранные в сб. «1917 год в деревне».

489

Идея земельных комитетов возникла еще в годы первой Государственной Думы в трудовой фракции.

490

В тот же день в Москве состоялось учредительное собрание Всероссийского союза земельных собственников, ставившего себе целью спасти от гибели земледельческую культуру и сельскохозяйственную промышленность. На собрании присутствовало 300 землевладельцев, в том числе хуторян и отрубников.

491

Анализ этой статистики см. в моей книге «Как большевики захватили власть».

492

Отчет Временного Комитета указывал, что земельные эксцессы наблюдались там, где население было недостаточно осведомлено о государственном перевороте.

493

Относительно «толстовства» министра вн. дел надо отметить, что львовские циркуляры, отстаивая желательность устройства примирительных комиссий из землевладельцев и земледельцев при волостных и уездных комитетах, очень решительно требовали от представителей власти Временного правительства, губернских комиссаров, ответственных «вместе с местными общественными комитетами» за сохранение в губернии порядка «всей силой закона», прекращать проявления самоуправства… Это пояснение вызывает необходимость поправок к утверждению, что Вр. пр., как только вопрос коснулся собственнических интересов, скинуло мантию непротивления злу и предписывало своим агентам на местах устранять аграрные беспорядки вплоть до вызова воинских команд. Такое телеграфное предписание 8 апреля приводит Гучков. Упоминается оно и в «хронике» революционных событий, которая, очевидно, воспроизводит какое-то неточное газетное сообщение. Циркуляр Львова, воспроизведенный с подлинника в «Крестьянском движении», помечен 12 апреля и ни одним словом не упоминает о вызове воинских частей. Недопустимость таких приемов воздействия признавало не только министерство внутр. дел, но и министерство земледелия. Это был общий взгляд правительства, совпадавший с тогдашним общественным мнением. Пешехонов в статье ставил вопрос: «Неужели посылать карательные отряды?» Отчет Временного Комитета с удовлетворением отмечал, что за три месяца не было случая применения силы.

494

К числу их следует отнести, конечно, не только большевистских ораторов, но очень часто и эсеровских. Штерн передает «типичное», по его словам, выступление на одном из крестьянских съездов Херсонской губернии партийного публициста Зака, «безапелляционно» уверявшего сомневавшихся крестьян о достаточности общероссийского Земельного фонда для обеспечения всех безземельных, что земли «на всех хватит, я точно подсчитал».

495

Вот иллюстрация: Крестьянский съезд в Одессе (7 апреля – собралось 2000 делегатов) жаловался на наличие огромных участков незасеянной помещичьей земли и на увеличение арендной платы. Начальник округа Эбелов всю пустующую помещичью землю предоставил крестьянам для засева.

496

В резком противоречии с этими цифрами стоят данные, которые были приведены с.-р. Быховским в августовском докладе в Исп. Ком. Совета Кр. Деп. Доклад опирался на статистику Гл. Зем. Ком.: у Быковского был огромный скачок в мае – с 57 на 450. Пример этот, заимствованный из «Изв. Сов. Кр. Деп.», лишь свидетельствует о той осторожности, с которой приходится обращаться с газетными отчетами. (См. мою критику методов Милюкова в книге «Гражданская война в освещении П.Н. Милюкова».)

497

Это отмечал упомянутый доклад Быховского в Исполнительном Комитете Совета Крестьянских Депутатов о земельных комитетах.

498

Постановление Комитета Правительством 6 апреля было отменено.

499

Из отчета Временного Комитета видно, что вопрос о приостановке земельных сделок возникал почти повсеместно. С такими ходатайствами обращались на местах к уполномоченным комитета и посылались особые делегаты в центр.

500

Берем три основных положения из детально разработанной резолюции съезда, приведенной полностью в приложении у Шляпникова.

501

Керенский вспоминает, что весьма умеренная «бабушка русской революции Брешко-Брешковская» весной 17 г. предлагала ему взять «сведущих людей» и поделить землю.

502

До чего характерны позднейшие рассуждения кн. Сергея Волконского – человека, которого нельзя причислить к лику ретроградов. Для него «последующие прикосновения революции» представляются менее «противными», чем то, что пришлось испытывать «летом 1917 г.», когда помещики «жили у себя, но не были хозяевами – в своем кармане чужая рука». Мемуарист откровенно говорит, что предпочитает человека, который придет и скажет: «Я беру у тебя этот плуг, потому что он мой», тому, который скажет: «Я предупреждаю вас, что вы этот плуг продать не имеете права, потому что он не ваш».

503

Кн. С. Волконский, представлявший на съезде земельных собственников в Москве борисоглебский «Союз землевладельцев», характеризует этот съезд впечатлениями «какого-то истерического крика, бессильного порыва против надвигающейся стихии». Автор мемуаров к числу «дельных» и «практически обоснованных» суждений съезда относит голосование по вопросу о «желательности или нежелательности отчуждений помещичьей земли в пользу крестьян» – против поднялось только 5 рук. В 17 г. этот вопрос был уже вне сферы академических разговоров.

504

Правительственная декларация 6 мая предоставляла Учредительному собранию решить вопрос о переходе земли в руки трудящихся.

505

Революция могла бы пойти по-иному, – доказывает ген. Головин, – если бы Правительство с самого начала сделало бы ставку на «крепкого» мужика, т.е. путем принудительной экспроприации передало бы помещичью землю в собственность крестьянам. Вне сомнения, при таких условиях революционный процесс выразился бы в других формах. Но такая постановка вопроса слишком априорна в исторической работе. В критике утопичности социальной программы, выдвигаемой военным историком в качестве запоздалой директивы революционному правительству первого состава, в свое время приходилось указывать, что никакое временное правительство не могло бы провести до Учредительного собрания такой аграрной реформы – ему не на кого было бы опереться: ни «буржуазия», ни «революционная демократия» его бы не поддержали. Можно ли было найти осязательную поддержку в самой крестьянской массе для того, чтобы действовать наперекор общественным настроениям? (Таким путем могла бы пойти только военная диктатура, для которой в первые революционные месяцы не было почвы). Опора на крестьян очень сомнительна. Для нашего военного историка почему-то является непреложной аксиомой положение, что русский крестьянин по существу своему собственник, совершенно чуждый каким-либо социалистическим идеям. Не оспаривая теоретической аргументации подобной концепции, мы указывали, что во всяком случае, как свидетельствуют факты, к моменту революции прошлое – то прошлое, которое охарактеризовал во всеподданнейшем отчете за 1904 г. не кто иной, как сам Столыпин, еще будучи саратовским губернатором, словами, что «крестьяне другого порядка, кроме общины, не понимают», – далеко еще не было изжито; другими словами, было бы рискованно утверждать, что медленный исторический процесс определенно шел в сознании массы, той полосы России, где не было индивидуального землевладения, по пути замены «передельно уравнительного» миросозерцания частнособственническим. Мы приводим в противовес априорным утверждениям данные сводки, сделанной в августе 17-го г. Советом Крест. Депутатов, на основании 242 реальных крестьянских наказов, а не «интеллигентских измышлений» – она вся была проникнута идеей отмены частной собственности на землю; мы приводили и факты, характеризующие (по материалам Главного Земельного Комитета и Главного Управления по делам милиции, относительно аграрного движения в революционные месяцы) непосредственное действие народной массы, когда крестьяне-общинники захватывали наряду с инвентарем и земельными угодьями помещиков и принадлежащее столыпинским «отрубникам». При обрисовке первых месяцев для нас, конечно, важнее более ранние свидетельства, к числу которых относится отчет уполномоченных Временного Комитета, – и он отмечал, что почти на всех ранних крестьянских съездах безоговорочно принимались резолюции об уничтожении частной собственности на землю; равным образом он указывал на крайне враждебное отношение в деревне к «хуторянам». Отсюда может быть один только вывод: всякая попытка разрешить вопрос о земле вопреки «стихии» и искусственно форсировать ломку социально-экономических отношений в духе предвзятых предпосылок могла породить явление, которое можно назвать поножовщиной в деревне и которое не только до бесконечности осложнило бы положение временного революционного правительства, но и устранило бы возможность более или менее целесообразного решения земельного вопроса в Учредительном собрании. В иной совсем постановке тезис ген. Головина частично мог бы найти себе подтверждение в наблюдениях известного публициста и общественного деятеля Юга России Штерна (к.-д. по политической своей принадлежности); но последний говорит не о правительственной программе, а о партийной. По мнению Штерна, его партия во время революции не сумела взять на себя защиту интересов мелких собственников; если бы к.-д. оперлись на мелкое крестьянское землевладение, они организовали бы из него активную силу, которая могла бы оказать сопротивление наступлению коммунизма (т.е.,создать ту «контрреволюционную» силу, о которой говорит военный историк). Но круг наблюдений Штерна был ограничен (он рассказывал о «громадном» успехе партийных ораторов на собрании крестьян-собственников, преимущественно немцев-колонистов, в Одесском уезде). Поэтому, вероятно, он легко и делал несколько обобщающее заключение, что «ничто не указывало, что владение землей рисуется крестьянам непременно на коллективных началах». Россия велика и разнообразна, отсюда вытекала и целесообразность ее районирования в вопросе о формах землепользования.

506

Оазисов по России было немало. Можно привести лишнее еще свидетельство, интересное тем, что оно исходит от Коковцева. Он утверждает, что в деревне, в которой он жил, было «совсем тихо и спокойно. Только чувствовалось недоверие».

507

Можно привести немало свидетельств в пользу того, что даже вопрос о «выкупе» в ряде мест крестьянами разрешался в пользу вознаграждения владельцев по «добросовестной, бескорыстной оценке» (Ярославск. губ.).

508

В своей газете «Дни» 5 марта 33 г. Керенский сделал еще более категорическое, граничащее с абсурдом заявление – по его словам, уничтожение частной собственности на землю Временное правительство декретировало в марте месяце.

509

В «Известиях», тот же Стеклов писал об освобождении «заведомого преступника», обвинявшегося «в самом тяжком преступлении против народа».

510

См. мою книгу «“Золотой немецкий ключ” к большевистской революции». До приезда Ленина единства среди большевиков не было. Были и свои «левые», и свои «правые», боровшиеся против лозунга превращения «империалистической войны в гражданскую». «Оборончески» настроенные элементы стояли и за поддержку Времен. правительства. Расхождение определилось совершенно ясно на состоявшейся накануне открытия Совещания Советов партийной конференции, где обсуждался проект вносимой большевиками на это совещание резолюции. Средняя линия проходила через Каменева, он и выбран был докладчиком на Совещании.

511

Эта цифра очень показательна, если сравнить число большевистских представителей, официально заседавших в президиуме Совещания, – 4 на 6 меньшевиков и 2 эсеров.

512

«Внефракционист» соц.-дем. из Гомеля Севрук, от имени большевизанствующей группы Совещания, требовал, чтобы Правительство, избранное по соглашению с Советом, явилось на заседание и дало бы «отчет» представителям революционной России. Баллотировкой предложение это было отвергнуто.

513

Имелась в виду интенсивная кампания части петербургской печати против 8-часового рабочего дня, создавшая довольно напряженную атмосферу в столице и грозившая осложнениями в отношениях между рабочими и солдатами (о ней было сказано в связи с рассмотрением вопросов, касающихся войны).

514

Не надо забывать, что в это время еще продолжались переговоры относительно объединения двух разошедшихся фракций соц.-демократии.

515

Вывод, который можно сделать из стенографического отчета, не совпадает с впечатлениями мемуариста, смотревшего на события под углом своего «левого» миросозерцания, – для Суханова выступления «справа» поддерживались на собрании незначительным меньшинством или буржуазными элементами.

516

У Милюкова, пользовавшегося, очевидно, современным отчетом какой-нибудь «буржуазной» газеты, прения изложены слишком суммарно и неточно: в тексте историка фигурируют ораторы, которых нет в стенографическом отчете.

517

См. ниже относительно обостренных отношений между «рабочими» делегатами и «солдатами».

518

Вероятно, руководители сами не имели отчетливого представления, потому что практические вопросы разрешались с быстротою курьерского поезда, по выражению одного из делегатов. Так, напр., при протесте представителей многотысячного бакинского пролетариата и многотысячного киевского гарнизона, отказавшихся участвовать в баллотировке, принималось требование к правительству об «отчуждении» сверхприбылей промышленников: «Такой колоссальной важности документ не может быть принят без обсуждения», – заявили протестанты.

519

В такой странной многообещающей форме (в чем повинен, быть может, протоколист), очевидно, было передано пожелание Правительства иметь «советского» министра труда, о чем, по свидетельству Суханова, не раз потом говорил («требовал») Коновалов в Контактной Комиссии.

520

По воспоминаниям самого мемуариста можно установить, что, быть может, это было и не совсем так. Никчемная история с ген. Ивановым служит наилучшей иллюстрацией. Арестованный в Киеве (по его словам, арест мотивировался Исполнительным Комитетом необходимостью оградить его от эксцессов) Иванов был переведен в Петербург, где попал в пресловутый «министерский павильон». 24-го с него была взята подписка о невыезде и на верность Временному правительству. Как сообщали газеты, Иванов останется на свободе «под личным наблюдением министра юстиции» (его дело рассматривалось в Гр. Сл. Ком.). «Известия», т.е. Стеклов, негодующе писали, что «освобождение такого опасного врага народа представляется совершенно непонятным» и что такие дела не должны решаться «по-домашнему». Правительство обязано было опубликовать «сообщение по этому делу и во всяком случае довести об этом до сведения Исполнительного Комитета». В докладе на Совещании Советов Стеклов говорил, что «под влиянием освобождения Иванова «мы» (очевидно, через Конт. Комиссию) предъявляли Правительству в более настоятельной форме требование осуществить… «обещание» издать декрет, объявляющий злоумышляющих генералов «вне закона». «В конце концов, – утверждал докладчик, – под нашим давлением Правительство поручило министру юстиции этот декрет издать по соглашению с Исп. Комитетом». Но декрет так и не был издан – жаловался Стеклов. В данном случае Суханов, якобы чуждый полицейскому умонастроению Стеклова, был всецело на его стороне не только в силу протеста против «безудержного ген.-прокурорского произвола министра (не было большего основания освобождать Иванова, чем многих и многих сидящих в Петропавловской крепости), но и потому, что надо было считаться с «психологией масс», бесконечно реагировавших на освобождение ген. Иванова в силу характера «его преступления» – он мог быть… расстрелян без суда, – утверждали «Известия». «Психология масс», на которую ссылается Суханов, для нас наиболее интересна. «Гуманная выходка Керенского переполнила чашу». Министра «от демократии» стали громко требовать к ответу. Предлагали официально вызвать его в Исполнительный Комитет. Это требование уже было известно Керенскому. Но Керенский не желал знать Исполнительный Комитет… Он явился в Таврический дворец, «прошел прямо в белый зал, где происходило заседание солдатской секции, произнес там речь, пожал бурю аплодисментов и уехал». Произнес Керенский, конечно, демагогическую речь – довольно элементарную по газетному отчету. Он объяснил, что раньше не имел возможности посетить представителей той среды, из которой вышел, что он и раньше в Государственной Думе отстаивал солдатский вопрос, что он первый вывел 27-го революционные войска, что, как представитель интересов демократии, он добился того, что Россия отказалась от всяких завоевательных стремлений, что, как генерал-прокурор, он держит в руках всех врагов отечества, что пришел он не оправдываться и не позволит не доверять себе и тем оскорблять всю русскую демократию, что он просит или исключить его из своей среды, или безусловно ему доверять: «Если будут сомнения, придите ко мне днем и ночью, и мы с вами сговоримся». Зал дрожит от оваций, раздаются крики: «Верим, вся армия с вами». Министра подхватывают на руки и выносят из зала… «Люди, желающие внести раздор…», были посрамлены.

521

Был сообщен факт, что Стеклов поспешил у революционного правительства легализировать для паспорта свой литературный псевдоним, официально отказавшись от природной фамилии – Нахамкес, о чем безуспешно «всеподданнейше» ходатайствовал перед старым правительством. Моральный облик «весьма выдающейся фигуры» в революции – откровенно циничный – выступил еще с большей яркостью. Против Стеклова в Исполнительном Комитете открыто выступил Церетели, однако «левые» настойчиво поддержали кандидатуру своего попутчика, считая, что личная биография этого «кочевника» среди интернациональных групп никакого «общественного значения» не имеет. Стеклов не был дезавуирован и остался членом бюро Исполнительного Комитета и одним из редакторов официальных «Известий» – он был лишен только тех полномочий, которые имел в редакции в силу положения «комиссара» Исполнительного Комитета.

522

В связи с этим нельзя не отметить указания Суханова на полное бездействие созданной при Совете «Комиссии законодательных предположений».

523

Составители комбинировали «пять рукописных черновых вариантов». Редакция указывает, что от публикации некоторых протоколов она должна была отказаться за невозможностью дешифрировать карандашные наброски.

524

Церетели совсем не разделял «впечатления» Суханова.

525

В «Русских Ведомостях» отмечалось, что исполнительные лица московского Совета оплачивались из правительственного кредита – и это сообщение никогда и никем не опровергалось.

526

В докладе Брамсона на Съезде Советов 23 июня указывалось, что в кассу Совета (пожертвований, всяких взносов, сборов и отчислений) всего поступило 3¹/₂ мил., причем половина этих поступлений предназначалась для «военнопленных» или на специальные цели. Надо иметь в виду, что через Совет проходила не только значительная часть сумм, поступавших в правительство на нужды освобожденных политических заключенных, но и значительные правительственные ассигновки на эту же цель.

527

Суханов считал, что отказ мин. ин. д. пропустить швейцарца Платена, внешне руководившего операцией, связанной с проездом русских интернационалистов в «пломбированном вагоне», через Германию, являлся «недопустимым прецедентом» и нарушал установленную договором 2 марта политическую свободу (!).

528

Вопрос о «пломбированном вагоне», роль министерства ин. дел, отношение общественных кругов и масс сравнительно детально рассмотрены в книге: «“Золотой немецкий ключ” к большевистской революции». Правительственная политика была сплошным клубком противоречий, в силу чего оно и не могло использовать настроения, создавшегося в массе.

529

В газетах (20 марта) лишь появился довольно произвольный список членов Гос. Совета правого крыла, которым, по распоряжению мин. юстиции, были приостановлены выдачи содержания. Среди них не все были арестованы и привлечены к расследованию, производимому Чрезв. Следств. Комис. под председательством Муравьева.

530

Последняя фраза, по утверждению Милюкова, «заменила «обвинительный акт», составленный Кокошкиным.

531

Это подчеркнул в своем первом публичном выступлении лидер партии Мякотин. На конференции 23 марта раздавались даже голоса за подчинение революционному правительству «без критики», как выразился проф. И. Алексинский.

532

«Сильные слова» Керенского (аксаковская метафора раньше, до революции была употреблена в Гос. Думе Маклаковым применительно к войне) были сказаны на фронтовом съезде 29 апреля: «Неужели русское свободное государство есть государство взбунтовавшихся рабов… Я жалею, что не умер два месяца назад: я бы умер с великой мечтой, что раз навсегда для России загорелась новая жизнь, что мы умеем без хлыста и палки уважать друг друга и управлять своим государством не так, как управляли прежние деспоты». Что это, «слово отчаяния» или рассчитанная поза? При выступлениях Керенского в силу импульсивности его характера всегда очень трудно отделить искренний порыв от рассчитанного шага. Милюков добавлял: «Конечно, в социалистических газетах речь эта не была напечатана». Историк ошибся.

533

Непоследовательность, конечно, может быть отмечена и здесь.

534

Органический дефект советской организации, которую фактически не исправили отвлеченные тезисы Богданова, вызвал попытку создания «Советов трудовой интеллигенции». Инициатива вышла из кругов «демократических групп» комитета Общ. Орг. Был созван в Москве (в мае) даже съезд подобных организаций, на который прибыло довольно много людей из провинции, представлявших около сотни организаций. На Московском Государ. Совещ. д-р Жбанков оглашал резолюции от имени Советов в Москве, Петербурге, Киеве, Харькове, Казани и др., но тем не менее встреченные довольно враждебно в социалистических кругах, как организации «буржуазные», и не поддержанные достаточно общей печатью Советы трудовой интеллигенции не получили большого распространения… Только в одной Москве, где приняли участие народные социалисты, Совет занял более или менее видное положение. Деятельность его в Петербурге не нашла себе откликов.

535

«Дело Народа» впоследствии с откровенностью признавало Советы Кр. Деп. эсеровской организацией.

536

Напр., в вопросе о национальном самоопределении народностей России «вплоть до отделения», между тем как народные социалисты были строгими федералистами по областному принципу.

537

Сами большевики были противниками этого «объединительного угара».

538

Московская газета «Власть Народа» фельетонным пером Ангаровой, непосредственно наблюдавшей первый съезд партии с.-р., дала такую, несколько карикатурную характеристику того агломерата, который представляла собой партия: «Крайне правая, просто правая, правая, примыкавшая к центру, центр, сбоку еще два центра, правый и левый, и такой же пологий скат совсем влево».

539

Масонское ядро? См. «На путях к дворцовому перевороту».

540

Керенский и был выбран 21-го заместителем председателя правительства по случаю его отсутствия.

541

Была сделана в начале апреля малоавторитетная и малоудачная попытка создать особую «республиканско-демократическую» партию, которая могла бы явиться организующим центром для оказавшейся «за бортом», по выражению дневника Гиппиус, «интеллигенции». Партию возглавили члены Думы Барышников, Димитрюков, прис. пов. Моргулиес, сен. Иванов и др. Ее лозунгом была «федеративная республика».

542

За несколько дней до съезда в Москве в «Комитете Общ. Организаций» Некрасов еще определеннее протестовал против «легенды» о «каком-то пленении Правительства»… «И Врем. правит. и Совет Р. Д., – говорил министр, – свято блюдут свою связь и единение, закрепленные уже в двух декларациях».

543

Насколько затушевывался на съезде вопрос о двоевластии, показывает тот характерный факт, что в отчете «Рус. Вед.» – газете почти партийной – о съезде вообще нет изложения доклада Винавера.

544

Комплиментами злоупотребляли и приучили тем самым советскую рядовую массу смотреть на себя, как на единственное представительство «революционного народа», – как к «истинным представителям революционного народа» – обращались 24-го к Совету представители еврейской организации члены Гос. Думы к.-д. Фридман и известный адвокат Грузенберг.

545

Кокошкин перефразировал лишь слова Маклакова в Гос. Думе 3 ноября 16-го года: «Старый режим и интересы России теперь разошлись, и перед министрами стоит вопрос: служить режиму и служить России невозможно, как служить Мамоне и Богу».

546

Отсюда ясна поправка, которую надо сделать к словам, например, Пасманика, что Милюков в мартовские дни отказался от монархии «под давлением уличной толпы».

547

Позже была сделана попытка, не вышедшая из стадии предварительной, создать «либеральную» (т.е. монархическую) партию, для переговоров о создании которой, как рассказал Тхоржевский в некрологе, посвященном в «Возрождении» Гучкову, последний ездил к Кривошеину. Как свидетельствует сохранившийся документ Родзянки, был сделан с этой целью денежный взнос из «экономического фонда», созданного торгово-промышленной и банковской средой, но формально эта монархическая партия должна была защищать «республиканские либеральные идеи». Так осведомило Пет. Тел. Аг. о заседании Центр. Ком. «Союза 17 октября», на котором Гучков делал соответствующий доклад. В мартовские дни одни старообрядцы в Москве 14 марта решились высказаться за парламентскую монархию, да орган чешских националистов в Киеве – «Славянские Вести» – высказал уверенность, что Учр. собр. пожелает иметь царя.

548

Этот «вздор» снова превратился в действительность через год, когда именно Милюковым было вновь поднято знамя легитимной монархии. «Вздор» и для 17 г. оставался реальностью. Бьюкенен рассказывает, что за завтраком, данным Терещенко в честь приехавшего в Россию Гендерсона, Маклаков вызвал негодование Керенского заявлением, что он «всегда был монархистом». Суть в том, что подобные заявления не выходили за пределы интимных трапез и бесед. Вовне говорилось иное. Маклаков принадлежал к числу виднейших представителей партии, стоя на ее правом фланге. В том докладе 31 марта в Москве, о котором уже приходилось упоминать (доклад был сделан в партийной среде, но публичный отчет о нем был напечатан в «Рус. Вед.»), Маклаков, убежденный конституционалист-монархист, подчеркивал, однако, моральное значение именно республики. Говоря о германской опасности, нависшей над Россией, Маклаков заявлял, что предпочитает в случае, если опасность эта осуществится, видеть «нищую порабощенную Россию… империей, а не республикой!.. Будущие поколения проклянут нас». Отнесем некоторую примитивность в форме выражения мысли докладчика на счет вольной передачи газетного репортажа.

549

На майском съезде партии к. д. Шаховской выступил с проектом создания при Правительстве постоянного Государственного совещания из представителей Советов и всех четырех Государственных Дум.

550

Мера эта была принята в соответствии с решением Продовольственного Совещания и рассматривалась, как частичное осуществление государственной хлебной монополии, на которой настаивал Совет.

551

Собственные слова Милюкова на частном совещании членов Думы 4 мая, что здесь не было обмолвки, показывает выступление Некрасова на майском съезде к. д., призывавшего отказаться от такой позиции партии.

552

Масленников доказывал, что назначение правительства принадлежит только Думе.

553

Так в «Истории» представлено Милюковым. Он говорит: «Даже такая скромная роль Гос. Думы» вызывала раздражение.

554

Дело было не только в неудовлетворительности самого «закона». Общим мнением было, что правительство в свое время «аранжировало в широком масштабе выборы» (заявление Милюкова в той же муравьевской комиссии); Дума, искусственно подобранная, представляла собой «картинную декорацию», а не законодательное собрание.

555

В «Истории» Милюков говорит о «несуществовавшей» тогда к.-р. опасности.

556

Положение это надо отнести к числу основных демократических требований, настолько прочно вкоренившихся в общественное сознание, что даже в Всер. Цент. Исп. Ком. в последних числах июля был поднят вопрос об отложении выборов в У. собр. ввиду «отсутствия на местах демократических выбранных органов городского, земского и волостного самоуправления, которым единственно можно доверить производство избирательной работы» (доклад Брамсона 29 июля). В революционное время демократический постулат становился предрассудком, ибо правительственная избирательная комиссия в большей степени могла бы гарантировать правильность выборов, чем общественные самоуправления при гипертрофии политики. Выборы в общественные самоуправления в 17-м г. дали наглядный урок того, как совершенный закон в ненормальное время может приводить к абсурду – при переполнении городов тыловыми военными запасными частями правило, что военные голосуют на общем основании с проживающими на местах в момент составления списков, придало городскому самоуправлению резко политический характер, мало соответствовавший местным интересам.

557

Еще до Учр. собр. иллюстрацию будущего контроля можно было наблюдать в Москве при выборах в новое городское самоуправление. Контроль вылился прежде всего в общественную цензуру. Московский Совет объявил «социалистическими избирательные списки лишь тех партий, которые входили в московский Совет. Народно-социалистический список исключался. Это было непоследовательно, потому что в центре народные социалисты так или иначе непосредственно участвовали в «советской работе». Представитель партии (Пешехонов) входил в коалиционное министерство, которое признавалось до известной степени подотчетным Совету в своей социалистической части; в этот самый момент происходило объединение с трудовиками, входившими в ответственные, центральные органы «советской демократии» – они были представлены и на закончившемся съезде Советов. В результате московского действия представитель народных социалистов на перманентном митинге на Тверском бульваре у памятника Пушкина был избит любителями кулачной расправы, отстаивавшими чистоту социалистических риз. Это не вызвало протеста в недрах Совета.

558

Сам Милюков, так резко подчеркивающий в историческом обозрении, что партия его придавала «громадное значение» Учред. собранию, никогда не создавал себе фетиша из органа «высшего выразителя народной воли» и до революции относился к нему весьма скептически.

559

В книге сохранены авторские особенности оформления библиографии.

Стр. notes из 55