– Звонил его папа, сказал, ждет в гости.
– Супер.
Бабушка притянула стопу к голени.
– Займешься со мной йогой?
– В следующий раз.
В своей комнате Даня включил телевизор. И вот так совпадение: сразу увидел поезд. Показывали какой-то очень старый черно-белый фильм. Под треньканье пианино к железнодорожной платформе катил паровоз. Его встречали люди, одетые в костюмы позапрошлого века. Даня сделал звук громче. Диктор вещал о братьях Люмьер, создателях кинематографа, и об их самом известном немом фильме «Прибытие поезда на вокзал Ла-Сьота». Фильм – громко сказано, всего-то документальная съемка, длящаяся меньше минуты, но Даня оценил значимость «Прибытия». Ведь, вдуматься только, сняли его в 1895 году, когда поезда еще воспринимали как чудо, а уж кинокамеры и подавно!
На экране пассажиры высаживались из вагонов, суетились встречающие. Несмотря на веселый саундтрек и незатейливость действа, фильм заставил Даню поежиться. Диктор сказал, что на первых сеансах зрители кричали от ужаса: им казалось, поезд не затормозит и ворвется в зал. Однако Дане стало неуютно от другого. Он представил, что вместе с пассажирами из поезда выходит крабо-жабо-муравьед. Вот он прячется за спиной усатого джентльмена в котелке. Выглядывает из-за плеча дамы в шляпке с перьями.
«Прибытие» закончилось. Запустили следующий фильм братьев Люмьер – комедию про поливальщика. Даня посмотрел на стену слева от себя. Он кое-что вспомнил о прошлой ночи. На обоях выделялся пустой квадрат. Даня отодвинул коробку с игрушечной дорогой и достал застекленный снимок в рамке, сорвавшийся с крючка вчера, когда чудовище заглядывало в окно.
Фотография запечатлела паровоз серии СО. Даня узнал его. На фото он еще не был памятником. И злобным монстром не был. Он воплощал силу и отвагу, и звезда его гордо алела и звала в странствия. У тендера позировал улыбающийся мужчина в красивом синем мундире.
Даня перевернул фотографию и прочел на оборотной стороне: «Платон Самсонов. 1940».
«Год до войны! – подумал Даня. – А это – дедушка дяди Вити! И как я мог забыть, что он работал на СО?»
Даня снова посмотрел на мужчину. Доброе открытое лицо, лучащиеся весельем глаза. Дядя Витя очень сильно был похож на него.
Но его форма! Этот китель с отложным воротником, петлицами и воронеными пуговицами, эта фуражка, эти брюки навыпуск и галифе! Точно такую же форму, только изодранную, носил ночной монстр! Неужели дедушка дяди Вити, герой войны, и был монстром? Может, его заколдовали?
– Как же так? – спросил Даня у Платона Самсонова. И ожидаемо не получил ответа. Или получил?
Даня поднес снимок к глазам. Да тут не один человек, а двое! В полутьме будки с трудом угадывалась человеческая фигура: мужчина в таком же кителе, как Самсонов. Густая тень заштриховала лицо, оставив открытым лишь искривленный рот. Словно человек за секунду до того, как быть увековеченным на пленке, съел что-то невкусное.
– А ты еще кто?
Этот вопрос Даня повторял снова и снова, шагая по проселочной дороге. Валик обитал в частном секторе в десяти минутах ходьбы от вокзальной площади. При всей любви к бабушке и при всем уважении к дяде Вите, Даня был рад тому, что проведет ночь подальше от паровоза. Он нес коробку с бабушкиным печеньем и поглядывал по сторонам. Показалось, что цепочка контейнеров на мусорной площадке – это вагоны поезда. Стоит Дане отвернуться, черный локомотив поведет вагоны с мусором по его следу.
– Здоров! – поприветствовал его Валик, отпирая калитку. Друзья звонко хлопнулись ладонями. – Что это здесь? Шоколадное? Я к шоколаду равно… – он сунул в рот сразу три печенья, – …душен.
– А ну, аппетит не порть! – прикрикнул дядя Вова, выходя на порог. Он был в штатском: майка и джинсы. – Привет, Данил!
– Здравствуйте!
Даня прошептал Валику на ухо:
– Ты чего про ночевку не сказал?
– Могу я товарищу сюрприз приготовить? – Валик украдкой схомячил еще одно печенье. – Идем, покажу свое логово.
– Через полчаса – за стол, – приказал дядя Вова. Вышла поприветствовать гостя и мама Валика: очень молодая и симпатичная женщина по имени Полина.
– Как я рада, – сказала она, – что у Валика наконец-то появился друг.
– Не слушай ее. – Валик помрачнел. – У меня полно друзей.
– Я не имею в виду самураев, – отмахнулась мама, а Валик совсем разозлился.
– Сколько можно повторять! Я больше не интересуюсь самураями! Я исследую варягов!
С этими словами Валик потащил Даню по коридору, а его мама сказала вслед:
– Да-да. Конечно, дорогой, варяги – так варяги. Но сегодня у нас японский ужин. Не забудьте надеть кимоно!
– Я не взял кимоно, – успел сказать Даня, прежде чем Валик втолкнул его в спальню и запер дверь.
Спальня была такой, какой Даня ее и представлял: вся заставленная книгами и завешанная картинками на варяжскую тему. Имелась даже копия балябинского рунного камня, вылепленная из пластилина, а на шкафах громоздились плюшевые звери, включая мартышку, очень похожую на хозяина спальни.
– Самураи, самураи, – пробурчал Валик. – Надоели со своими самураями! – Он пошевелил компьютерной мышкой, пробуждая ноутбук от спящего режима. На мониторе возник туннель метро и смазанный поезд. – Сразу к делу. Я целый день копался в Интернете. Легендам о поездах-призраках больше ста лет. Их видели по всему миру. А кое-кто даже катался на них. Представляешь, сел ты в вагон как ни в чем не бывало, глядь: а вокруг тебя скелеты! Скелет читает газету, скелет счищает скорлупу с вареного яйца. Скелет-кондуктор просит предъявить билет.
– Жуть! – протянул Даня.
– Она самая. Но чаще поезда-призраки – это просто тени, скользящие по подземным туннелям. Говорят, они заблудились во времени. Пропали между станциями в прошлом или в будущем и не могут нигде остановиться, никуда не могут прибыть.
– А про поезда-памятники-призраки в Интернете что-то пишут?
– Не-а. Но в одном российском городе есть авиапамятник, и несколько людей слышало гул, будто он готовился к взлету.
– И это все? – Даня разочаровался. – Просто байки из сети?
– Будто ты узнал больше, – обиженно пробормотал Валик.
– Допустим, узнал. – И Даня поведал другу о фотографии, упавшей вчера со стены.
– Очень любопытно! – Валик поцокал языком. – Как я сразу не подумал?
– О чем?
– О том, что без прошлого нельзя понять настоящее. Нужно узнать все о подноготной этого паровоза. Завтра же расспросишь дядю Витю про его деда.
– А что такое подноготная? – Даня посмотрел на свои ногти.
– Это значит тайна, которую от нас скрывают. Так говорит профессор Черныш. И еще… Пустая моя голова! Еще тебе обязательно нужно будет сходить в музей. Там хранят архив, посвященный Великой Отечественной. И про паровоз там наверняка есть!
– А ты разве не пойдешь со мной?
Валик потупился:
– Мне нельзя в музей.
– Почему?
– Между нами? Клянешься никому не проболтаться?
– Клянусь!
– Здоровьем клянешься? – Валик подозрительно сощурился на Даню. – Смотри, проболтаешься – заболеешь свинкой.
– Да я уже болел. В детстве.
– Ничего, не умрешь, второй раз заболеешь.
– Ну, ты расскажешь уже? – Даня утомился спорить.
– Хорошо. – Валик вздохнул. – Помнишь, я говорил о приятеле, которого родители заставляют посещать психолога? Так вот, я обманул. Это меня водят к психологу. Это мне не поверили папа с мамой.
– Не поверили во что?
– В то, что я видел в музее месяц назад. – Валик отворил гардероб – наружу вывалился ком из футболок, носков и плавок. Из вороха одежды друг вынул книгу. Даня удивился, что книга валялась в гардеробе, учитывая то, с какой аккуратностью, по жанрам и авторам, были расставлены остальные тома на полках. – Я сталкивался с необъяснимыми явлениями и раньше. В апреле одно чуть не убило меня.
Даня смотрел на друга расширившимися глазами. А на Даню с книжной обложки смотрел пренеприятный самурай.
Глава 8Берегись мертвого самурая!
В школе Валика считали чудаком. А еще, не без основания, зазнайкой и выскочкой. В точных науках он был хорошистом, в гуманитарных – отличником, на истории его рука вовсе не опускалась.
Девочки закатывали глаза. Мальчики гримасничали. Сказать по правде, и учительницу энтузиазм Валика утомлял. Далеко не все, что генерировал его речевой аппарат, имело отношение к теме урока.
Валик сыпал фактами, от которых окружающих тянуло зевать, неуверенность в себе прикрывал заносчивостью, а ранимость – напыщенностью, зачастую бывал отвратительно надменным. И сам от этих своих качеств ужасно страдал, наблюдая со стороны, как одноклассники вместе отмечают дни рождения и ходят на пикники.
– Что я забыл на ваших пикниках, – бормотал он под нос. – Сначала книжки умные почитайте, а потом я подумаю, дружить с вами или нет.
Учился на год младше робкий мальчик, который постоянно молчал и, выпучив глаза, слушал тарахтение Валика о феодальной Японии – слушал, если честно, потому, что у него не было другого выбора, а глаза пучил, чтобы не задремать. Мальчик все набирался смелости попросить не ходить за ним, но так и не решился, а потом уехал из Балябино – не из-за Валика уехал, по другим причинам. И даже такого приятеля Валик лишился.
Мама очень переживала. Советовала держать при себе тысячу и один факт про самураев и научиться слушать собеседника. Валик только дулся. Надутым до предела после уроков он ходил в краеведческий музей. А уж там сдувался и становился самим собой. Добрым, скромным и очень одиноким мальчишкой.
Располагался музей в бывшем купеческом поместье, добротном деревянном здании с резными ставнями. Здесь Валику было хорошо и комфортно. Он давно вызубрил надписи на табличках во всех шести экспозиционных залах. И сотрудники привыкли, не обращали внимания на школьника, который приходит в музей как к себе домой. Тем более Валик никому не мешал. Сидя в уголке, делал уроки или читал книжку, а когда проходили экскурсии, полушепотом повторял за гидом: «Посмотрите направо – вы видите типичную крестьянскую печь девятнадцатого столетия; посмотрите налево – перед вами рунный камень, самый древний в этом музее, но при этом самый новый наш экспонат».