На какой-то миг мне показалось, что я полностью понял пророчество Сивиллы, и похолодел от ужаса, но за свою недолгую жизнь мне уже довелось испытать столько ужасного, что я стал привыкать ко всему. Я не мог взять себя в руки. Не мог заставить себя трезво мыслить.
Словно околдованный, — бывает, когда тело действует само по себе, не подчиняясь велениям разума — я стащил лодку в воду, забрался в нее и преспокойно улегся на траурное ложе.
Неожиданно я испытал облегчение. Так и было предсказано.
Почти как сомнамбула, я потянулся к сумке и достал оттуда два погребальных диска. Их я положил себе на глаза.
Глава 3ЦАРСТВО МЕРТВЫХ
Довольно долго я лежал неподвижно, слушая, как волны бьются о борт лодки. Потом и этот звук стих, и я вполне отчетливо почувствовал, что лодка поменяла направление, и понял, что меня подхватило обратное течение, несущее судно из мира живых в Страну Мертвых. Плеска воды совсем не было слышно, словно лодка скользила не по воде, а по маслу. Я слышал каждый удар собственного сердца.
Я бодрствовал, пытаясь истолковать пророчество Сивиллы и оживляя в памяти каждую деталь в поисках главной нити, которая соединит все части головоломки, подобно бусинам в ожерелье, чтобы ее слова обрели смысл. Но ничего не выходило. Я ожидал слишком многого. С пророчествами всегда так: никто не понимает его, пока оно не воплощается в жизнь, и тогда неожиданно становится видна вся схема узора.
Даже молчание реки и биение моего сердца были частью этого узора.
Даже голос моей сестры.
Вначале я просто решил, что у меня звенит в ушах, но звук постепенно становился все более отчетливым, складываясь в слова, едва слышные, страшно далекие, где-то на самой грани различимого слухом.
— Секенр! — звала она. — Помоги мне. Я потерялась.
Я ответил ей — и вслух, и мысленно.
— Я иду к тебе, малышка. Жди меня.
Она сипло всхлипнула, задыхаясь, словно плакала уже очень долго.
— Тут темно.
— И тут тоже темно, — ласково сказал я.
Она была слишком храброй, чтобы признаться, что боится.
— Хамакина, а отец с тобой?
Что-то плюхнулось в воду совсем рядом с моей лодкой, и отцовский голос зашептал буквально в нескольких сантиметрах от моего уха:
— Секенр, если ты любишь меня, вернись. Я приказываю тебе вернуться. Не ходи сюда.
Я подскочил, закричав от ужаса. Погребальные диски упали мне на колени. Я завертелся на месте, оглядываясь по сторонам.
Лодка скользила между громадными черными стеблями тростника. В тишине ночи по берегам реки стояли, выстроившись в ряд, белые цапли, слабо светившиеся в темноте точно так же, как лицо Сивиллы. А из воды за мной наблюдали эватимы, они рядами неподвижно лежали на отмелях, как утопленники с мертвенно-бледными человеческими телами и крокодильими головами. Но отца нигде не было видно.
Небо надо мной было темным, но ясным, а звезды — не такими, как на Земле, а меньше, бледнее, почти серые; они складывались в созвездия Страны Мертвых, описанные в Книге Мертвых: Рука, Лира, Кувшин Забвения и Око Сюрат-Кемада.
Очень осторожно я поднял погребальные диски и положил их обратно в сумку. Мне захотелось пить, и я отпил глоток из своей фляги. Здешнюю воду я пить не мог, так как только мертвые могут пить воду из Реки Смерти и есть фрукты с деревьев Страны Мертвых. И это тоже было описано в Книге Мертвых.
Так я и смотрел своими неприкрытыми смертными глазами в темноту, у которой не было ни конца, ни края. Далеко позади меня, в том направлении, откуда я приплыл, еще виднелся слабый намек на свет — бледная полоска на краю неба, словно там находилась какая-то дверь, через которую я уже прошел. С каждым мгновением я все дальше и дальше уходил вглубь Страны Мертвых.
Белые цапли взмыли в небо, и на мгновение все вокруг побелело от бесшумных взмахов их крыльев. Вскоре они пропали из вида. Они, как и эватимы, тоже были посланцами Бога Реки Печали.
Но для меня у них не было божественного послания.
В тростниках появились призраки. Когда я проплывал мимо них, они, сидя в трясине, умоляли взять их на борт, чтобы и они могли должным образом достичь окончательного места назначения. Они были прозрачны, как струйки дыма, — неясные контуры их фигур можно было различить лишь краем глаза. Когда я смотрел на них в упор, они просто исчезали.
Многие из них обращались ко мне на языках, которых я никогда прежде не слышал. Лишь некоторые говорили о знакомых мне местах и людях. И именно их я пугался больше всего. Я не хотел, чтобы кто-то из них узнал меня. Я снова лег на дно лодки и положил диски на глаза. Через какое-то время я задремал, и хотя спал урывками, мне постоянно снился отец. Он расхаживал взад-вперед по темной поверхности воды, и от его длинной, волочившейся за ним мантии по воде расходились волны; ярость искажала его лицо. Один раз он остановился, схватил меня и начал отчаянно трясти, повторяя:
— Нет, сынок, нет. Совсем не этого я хотел для тебя. Я приказываю тебе. Я запрещаю тебе… потому что я по-прежнему люблю тебя. Возвращайся в Страну Тростников. Возвращайся!
Во сне я ответил ему:
— Отец, я вернусь, если ты позволишь мне взять с собой Хамакину.
Ничего не ответив, он продолжал нервно расхаживать и злиться — он был настолько взвинчен, что даже не спросил меня, люблю ли я его по-прежнему.
Меня разбудило негромкое пение, пело множество голосов — звук был негромким, словно ветер принес его откуда-то издалека. Я снова сел, убрал диски в сумку и увидел громадную трирему, несущуюся прямо на меня, ветер раздувал ее паруса, а весла гребцов взбивали воду в пену.
Но она была нематериальной, такой же, как призраки в тростниках — мираж, легкая струйка дыма. Голоса гребцов звучали приглушенно, дробь задающего им темп барабана слышалась, как ворчание грома отдаленной, уходящей грозы. Сквозь корпус и парус судна светили звезды, а пена от весел была призрачной — вода вокруг меня по-прежнему оставалась черной, гладкой и неподвижной.
Это было удивительно, но ничего загадочного и таинственного в этом не было, так как Великая Река совпадала в пространстве с Рекой Смерти, хотя текли они в разных направлениях. Иногда речникам удавалось мимолетным взглядом заметить суда, движущиеся по обратному течению — едва различимые в ночи силуэты. Они считали это недобрым знаком и спешили принести жертву, чтобы смягчить гнев бога, которого они, по их мнению, рассердили.
Теперь же на Реке Смерти я сам видел живых как фантомов. Трирема нависла надо мной, а затем моя лодка прошла прямо сквозь нее. На миг я оказался среди гребцов, ощутил запах пота от их натруженных тел. Затем мимо меня проплыла роскошно обставленная каюта. Там пировал знатный господин в окружении своей свиты. Мне показалось, что это был сам сатрап Страны Тростников. Одна дама из его гостей замерла с чашей в руке. Наши глаза встретились. Она показалась мне скорее удивленной, чем испуганной. Она отпила глоток вина, как будто совершала мне возлияние, принося жертву, как богу.
Трирема прошла мимо, и я снова устроился на дне лодки с дисками на глазах, отцовский меч я прижал к груди.
Я снова заснул, но на сей раз мне приснилась мешанина из неясных теней и звуков, разгадать которую я не смог. Проснулся я от голода и жажды, сделал еще глоток из фляги и немного поел из запасов в сумке.
Пока ел, я неожиданно понял, что река больше не несет меня. Моя лодка стояла абсолютно неподвижно посреди бесконечного черного мертвого болота под серыми звездами. Даже эватимы и призраки исчезли.
Тут я испугался по-настоящему. Я понял, что могу остаться здесь навсегда. Нет, я был просто уверен в этом. Всепоглощающий Бог каким-то образом обманул меня, но и Страна Мертвых не примет меня, пока я жив.
Уже давясь последним куском хлеба, я закрыл сумку и воззвал, чуть не плача:
— Сивилла! Помоги мне! Я заблудился!
Небо заметно посветлело. Я стал различать не только тростники, но и поднимающиеся из болот гигантские деревья, сухие и бесплодные, они напоминали потрескавшиеся каменные колонны.
Большая часть звезд померкла. Я подумал, что сейчас встанет Луна — немыслимо, я рассчитывал увидеть здесь Луну! — но вместо нее в небесах возникло лицо Сивиллы, огромное, бледное и круглое, как Луна. Какое-то время она молча разглядывала меня, а я боялся заговорить с ней. Затем ее лицо сморщилось, как искаженное отражение в воде, когда в тихую заводь бросают камень, и она исчезла, но из тростника прошелестел ее голос:
— Чародей, сын чародея, ты сглупил, позвав меня. Ты уже близок к цели, так что мог бы и сам найти дорогу. Но если тебе все же нужен проводник, сунь руку в воду и ищи его там.
— В воде? — переспросил я, моментально испугавшись, что, задав этот вопрос, воззвал к Сивилле во второй раз. Но Сивилла не ответила.
Я опустил руку в ледяную воду, хотя ужасно боялся скрывающихся там эватимов. Я шарил в воде, растопырив пальцы и водя рукой из стороны в сторону. Лежа на дне лодки и перевесившись за борт, я пытался понять, что означает эта новая загадка Сивиллы. Вдруг мои пальцы коснулись чего-то мягкого и скользкого, как речные водоросли, и я потянул.
На поверхности показалась рука, затем — другая. От неожиданности я выпустил свою добычу. Руки вцепились в доски обшивки, и лодка накренилась под тяжестью того, кто карабкался на борт. От него исходил резкий, буквально сшибающий с ног запах разложения — гниющей плоти. Длинные пряди волос падали на лицо с оголившимися костями.
Когда это создание открыло глаза и заговорило, я закричал и кричал, не в силах остановиться — я понял, что это моя мать:
— Секенр…
Я закрыл лицо руками и судорожно рыдал, стараясь вспомнить ее такой, какой она была при жизни, когда-то, уже так давно…
— Секенр… — Взяв меня за запястья, она ласково отстранила мои руки от лица. Ее прикосновение было холодным, как поцелуй Сивиллы.
Я отвернулся от нее.
— Мама, я не ожидал… — больше я ничего не смог выдавить из себя, вновь разрыдавшись.