(факсимильные фрагменты)
МАСКИИзысканные маски лежали на столе рядом с креслом мистера Йовара, откуда он мог, не мешкая, дотянуться до них в случае надобности.– Они нужны мне постоянно, – объяснил он, натягивая одну из них на лицо. – Паралич, знаете ли, разбил меня в одиннадцать лет. С тех пор на моем старческом лице не движется ни один мускул.– Понимаю, – сказал его собеседник помоложе по имени Сиарди.– Вы хотите сказать, что сомневаетесь, – сказал старик.– Напротив, – возразил Сиарди. – Эта идея меня взволновала.Маска, смотрящая на Сиарди, мерно излучала приязнь.I группа фрагментов – истоки
Стопка черновых листов из папки с «Масками» проливает свет на то, как Брэдбери экспериментировал с различными приемами повествования и голосами в начальных сценах. Одна из самых коротких сцен представляется нам вступительным кадром к вариантам короткого рассказа на тему «Масок» с неким мистером Йоваром, показывающим своему другу Сиарди, как с детства маски помогают ему скрывать лицевой паралич. В этой паре строк Брэдбери готовится исследовать, как череда тщательно подобранных масок может сымитировать полноценную последовательность человеческих эмоций.
Два других вступительных варианта описывают предысторию главного героя задуманного романа, который собирается оставить свое имущество и внушительное собрание масок на попечение своего адвоката Стивенсона. В этих вариантах главного героя зовут Чарльз Смит, а не Латтинг, но в них больше внимания уделяется стилю и мастерству, чем именам. В тексте первого варианта повествование ведется от третьего лица, главным образом в форме диалога между Смитом и Стивенсоном. Во втором варианте Брэдбери экспериментирует с повествованием от первого лица – от имени Чарльза Смита. Ни тот, ни другой эксперимент не занимает более двух страниц.
Третье вступление более субъективно и опосредовано, оно ведется, более или менее, от второго лица, которое описывает впечатление от, собственно, масок. Имя главного героя не упоминается; нам только известно, что разновидности масок, разложенных на его столе, задают тон предстоящему разговору. Иногда маски настроены на приятную беседу, а порой они угрожающе враждебны. В любом случае маски предопределяют исход всего, чему суждено произойти. Три последних отрывка – эксперименты с взаимодействием персонажей. В этих фрагментах Брэдбери изучает, как маски обостряют восприятие, а временами усиливают способность их носителя читать мысли тех, с кем сталкивается хозяин маски (и даже оказывать на них воздействие).
ЧЕЛОВЕК ПОД МАСКОЙ– Это вы серьезно?– Серьезнее не бывает.– Все бросить, покинуть город, скрываться?– Именно.– И начать экспериментировать с масками?– Чую, настало время.– Да будет мне позволено сказать, вы – сбрендили!– Я знал, что вы так отреагируете, – парировал Смит.– Что вы надеетесь этим доказать?– Что лица – это всего лишь лица, а маски – маски, и следует быть осмотрительным, под какой маской или с каким лицом нам выходить на большой Бал или в Жизнь, если вам угодно.– Вас бросят за решетку. Вы растеряете всех своих друзей.– Я рискну.Он закончил укладывать вещи в свой единственный чемодан. Он стоял в обширной, освещенной огнем комнате. Очаг отбрасывал тусклые отсветы на стены, увешанные тысячей то злобных, то дружелюбных масок. Он задержал на них взгляд, затем протянул руку своему другу.– Ну, Стив…– Что бы мне такого вам сказать, чтобы вы отказались от своей дурацкой затеи? – спросил Стивенсон.– Нет, спасибо, – ухмыльнулся Смит.– Тогда можете хоть скатиться с горы и расшибиться в лепешку. Мне безразлично.– Значит, вам придется присматривать после меня за домом.– Да я его дотла спалю.– В свое время я сообщу вам о своем местонахождении.– Позаботились бы лучше о себе и своей машине.Смит повернулся и вышел, хлопнув дверью. Оставшись в одиночестве, Стивенсон уставился на камин. Он взял медную подставку для дров и переворошил ею уголья. Пламя вспыхнуло.Все маски на высоких затененных стенах заулыбались, словно кто-то собирался сделать групповое фото.Я уже не припомню, когда именно меня озарила идея использовать маски. Такие замыслы приходят в голову постепенно; они словно тени, листва или пелена колышутся на ветрах жизни. И вдруг решение назрело. Время действовать.Однажды, после полудня 11 февраля 1952 года, я подкрепил свое решение энергичным укладыванием чемоданчика, приготовляясь покинуть свой дом. У меня за спиной стоял мой болтавший без умолку добрый друг Стивенсон. Он по большей части спорил, теоретизировал и увещевал. Но в ответ на все его доводы я только качал головой и улыбался.– Нет, нет, – я запер чемодан. – Дай же мне перевести дух.– Но, Чарльз, взгляни же…!– Именно этого я и хочу, чтобы весь мир взглянул – сюда! – и я прикоснулся к своему лицу.– Это безумная затея! Как можно разгуливать по свету в масках!– А я попробую, – сказал я.– Все скажут, что ты свихнулся, и я не стану их разубеждать.– Назовем это психологическим экспериментом, – предложил я, пожимая ему руку.– Ну и отлично, – сказал он раздраженно, – прыгай со скалы. Мне безразлично!– Я знаю, что тебе это небезразлично, но в данный момент… – я пожал плечами. – Когда я обустроюсь, дам знать.– В Африке? В Индии? Во Франции?– Где-нибудь в Соединенных Штатах. Вот увидишь. Ну… вот моя рука.– Мне следовало бы не жать тебе руку, а огреть дубинкой и связать по рукам и ногам!– Но ты не станешь этого делать. И на том спасибо. Прощай.– А как же все эти маски на стенах? – спросил он.– Они пусть пока побудут здесь. Я пришлю за ними, когда понадобятся. Позаботься о них и о моих деньгах, хорошо, Стиви? Вот это, я понимаю, хороший адвокат и добрый друг!Его глаза взглянули на меня. За его спиной на стенах смеялась и гримасничала тыща масок. Под их пристальными взглядами я повернулся, подхватил чемоданчик, распахнул дверь – и хлопнул ею от всей души!Я отправился в путь.Пользование масками было его непременной потребностью. Особенно если вы с ним находились в одной комнате. Голос – единственное, что в нем оставалось живого; остальное, кроме руки, отмерло; но его речь – многоголосая и зычная – производила впечатление общения с сотней людей, тогда как перед вами сидел один-единственный человек. Голос легко и непринужденно владел нескончаемой гаммой оттенков ‑ от высокого до низкого; мог звучать то женственно, то – не успеешь глазом моргнуть – грубо по-мужски, то по-доброму, то неумолимо жестоко, не успеешь кашлянуть. Его голос был под стать маске. Он искусно подбирал маску из тех, что лежали перед ним. А маски были разложены согласно плану. Можно было наверняка узнать, какой вечер вам уготован, если войдя вы пересчитывали маски, отмечая про себя их малочисленность или замысловатость, торжественность или беззаботность.Если вы заходили и на столе лежали всего две маски – одна улыбчивая, другая в меру серьезная, то вы могли быть уверены, что вам предстоит приятное времяпрепровождение за беседой о гибкости музыки Прокофьева, по сравнению с музыкой, скажем, Стравинского, или о короткой прозе Генри Джеймса и о романах Конрада.Но, боже упаси, если рядком были разложены три ужасающие маски. Для начала – строгая серая, темно-коричневая посередине, а напоследок – черная, гримасничающая маска страшного гнева. Тут уж вы попадали в головомойку и даже выпуклости и гладкости жестких деревянных масок корчились и дымились от невыносимой энергичности и реальности. Голос, исходивший от масок, заставлял вас вытянуться на стуле и почувствовать жутковатый холодок в животе. Оставалось только уповать на Божью помощь.Он вообразил себя хрустальной ретортой, в которую вдохнули волны сладостных благовоний и праведного умиротворения. То была священная праведность, затмевавшая математику, превращавшая каждое движение в скольжение, вальс, мечту. Он парил в двух дюймах от пола. Он был недосягаем для смерти, не нуждаясь ни в еде, ни в питье. Его разум – это заключенная в сферу черепа тончайшая пурпурная материя, в которой содержалось все его знание, отмытое, очищенное, облагороженное. И теперь извне этот глупец резвился, насмехаясь над ним.Однажды вечером он пошел в театр; в вестибюле толпилась стайка школьников и школьниц из Ассоциации молодых христиан, источавших аромат гардений. Слышались взрывы отрепетированного хохота, непрерывные остроты; лица сияли. Он потихоньку приблизился к ним, чтобы удобнее было наблюдать за их поведением.– Я говорю тебе – то и это, и кое-что в придачу, – сказал один из мальчиков.– Ха, – ответила одна девочка и мгновение спустя перестала улыбаться.– А потом еще и еще, – сказал другой мальчик.– Интересно, – сказала девочка, теряя интерес.– И много-много другого, – сказал мальчик.Все захохотали. Через минуту их изменчивые сверкающие глазенки забегали под мигающими веками, рыская в поисках новых стимулов и реакций в ответ на свои же вездесущие стимулы. Все занимались разбрасыванием камушков. Все, как лужицы, получали эти камушки, вызывавшие рябь на поверхности воды, и погружались в самодовольное самолюбование.– Посмотри на себя, – сказал тот, что постарше.Молодой человек напрягся, но сохранял спокойствие. Согнутые пальцы разогнулись и незаметно обрели изящество. Когда молодой человек повернулся и сказал, что эта маска непостижимо прекрасна, старик разразился хохотом.– Если бы ты мог себя видеть! Десять секунд, и ты – новый человек. Твоя поза, боже мой, твои руки! Какая женственность! Твои глаза в глазных щелях – преданные, верные, благоговейные, как устрицы в сумерках.– Великолепная маска.– А твой голос! Напыщенно праведный. В твоих глазах я сейчас разнесчастный, заблудший, жалкий боббит. Ты попытаешься меня утешить, поддержать, наставить на путь истинный, указать на мои прегрешения. Еще час в этой маске – и у тебя завелась бы часовня, паства, братство, и пошло-поехало! Чувствуешь ли ты в себе золотые всплески великого умиротворения? Увлажняются ли твои очи от сострадания, когда ты видишь мое вопиющее невежество и пропащую душу, струящуюся из уголков моего тела?Молодой человек снова подошел к зеркалу и посмотрелся в него.Человек увидел свое же лицо с противоположного конца комнаты и, присмотревшись, возопил:– Это я? Я? Неужели в кресле сидел я?Кристофер кивнул.– Благодарю вас, благодарю!Он чуть было не облобызал Кристоферу руки.– Вы оказали мне великую услугу!– Что еще я могу для вас сделать? – поинтересовался Кристофер.Но всякий раз, когда этот человек встречался с Кристофером на вечеринках, он отворачивался от него. Однажды Кристофер прикоснулся к его плечу и спросил:– Вы снова сбились с пути? Оказались во тьме? Заблудились? Ваша возлюбленная сковала вас по рукам и ногам? Позабыли о своих дерзновенных намерениях? Вы – все еще марионетка, передвигаетесь как на ходулях. Не можете сменить походку? Или превратились в зацикленного субъекта с эгоистичными замашками?– Если вы не отстанете, я двину вас в челюсть, – сказал молодой человек и удалился, разминая турецкую сигарету на серебряном портсигаре.– Присаживайся, Дэвид, – сказал он, и Дэвид присел.– Что тебя гложет, сынок?– Я очень несчастен. Я такой несуразный!– Сынок, такое бывает в жизни сплошь и рядом. В один прекрасный день обнаруживается, что другие выглядят привлекательнее, чем мы. Это вызывает кучу неприятных ощущений. Уж я-то знаю.– Вот что я тебе скажу, Дэвид. Я дам тебе поносить одну из моих масок.– Неужели?– Надевай!Дрожащими руками Дэвид надел маску.– Как ты теперь себя чувствуешь?– О боже, замечательно, великолепно!II группа фрагментов – дочери
Вторая стопка черновых отрывков посвящена отношениям дочерей и родителей. Дочери неизменно встречаются с незнакомцем в маске в потенциально романтических ситуациях, которые определяют содержание каждой сценки. В двух из четырех недоработанных сценах незнакомца в маске зовут мистер Крис или мистер Кристофер, но на других страницах у него нет имени.
Вступительная встреча, разворачивающаяся на двух страницах, представляет собой разговор матери и дочери о постояльце в маске. Когда дочь признается, что постоялец предложил ей открыть свое истинное лицо, мать закатывает дочери грубый и почти истеричный допрос. Это самый пространный отрывок из четырех, представленных здесь, и в последних абзацах мать пересказывает некий фильм, испугавший ее в детстве. Она сосредотачивается на одном эпизоде, в котором монстр в маске открывает свою личину молодой девушке – героине фильма. Судя по подробному описанию, мы можем легко догадаться, что речь идет о шедевре немого кино – «Призраке оперы», в котором играл Лон Чени. Теперь ясно, почему она с таким пристрастием допрашивает дочь. Мать ужасается от одной мысли о том, что дочери предстоит пережить ту же кошмарную сцену с постояльцем в маске.
Третий отрывок посвящен мечтаниям простодушной дочери об облике идеального возлюбленного. Однако четвертый заключительный отрывок – самый тревожный, ибо, благодаря эффекту замещения маски, молодая женщина позволяет себе совершить психологическое деяние, запрещенное в любом культурном контексте. Она влюблена в своего отца, и маска, сработанная по его образу и подобию, позволяет ей вступить в связь с незнакомцем, который носит эту маску: «Теперь вы можете взять меня за руку». Сцена почти совпадает с событием, происходящим в начальном повествовании «Масок», но здесь она подана в виде рассказа словами владельца масок, скорее всего, безымянного Латтинга, живописующего свои разнообразные приключения своему приятелю Смиту. Это короткая сценка и остаток «подвальной» части страницы зарисован рукой Брэдбери карнавальными персонажами. Эти карикатуры – еще один способ выражения подавленных страхов и запретных страстей, но они также высвечивают игривое облачение в маски и снятие масок, которые возникают в более поздней прозе Брэдбери (всестороннее обсуждение рисунков см. в Eller, Touponce, Ray Bradbury: The Life of Fiction, с. 32–34).
– Интересно, что же приключилось с мистером Крисом? Дуэль? Говорят, он немец, и у него на лице шрамы, которыми они изукрашивают друг друга в Германии.– Попадаются любопытные шрамы.– Ни разу не видела любопытных шрамов, – сказала мать.– Но некоторые и вправду интересные.– А может, у него родимое пятно?– Как знать. Жуткое, наверное.– Однажды он мне пригрозил.– Правда? Да как он посмел!Она бросила свое шитье и возмущенно уставилась на дочь.– Что он сказал?– Он пригрозил, что снимет маску в моем присутствии.– Что он сделал?– Так и сказал: если я это сделаю, тебе не поздоровится. Вот что он сказал.– Он угрожал?– Тебе будет плохо, потому что от этого нет спасенья. Так он сказал.– Это у меня-то в доме! Наверху! В МОЕМ жилище! Да я его с полицией отсюда вышвырну! Вызову полицию! Чтоб с глаз долой!– Мама, сядь на место.– Но он тебе сказал… – мать задыхалась.– Но он этого не сделал.Хватая ртом воздух, она потянулась за телефоном.– Я вызову полицию.– Мама, послушай, он не снимал маску. Все в порядке. Я просто раньше не говорила тебе. К тому же он завтра съезжает. Навсегда.– Лучше уж навсегда…Она сняла трубку и уже собиралась прокричать что-то оператору, как бросила трубку.– Он сказал завтра?– Да, мама.– Навсегда?МАСКИ– Ну, – мать плюхнулась в кресло и выдохнула, – ну…– Мама, не волнуйся.– Он бы лучше, он бы лучше… А если бы он снял маску. Что, если бы он при тебе снял маску?– Не знаю, – ответила дочь, не зная, что сказать.– Ты могла бы сойти с ума, вот что! – воскликнула мать, раздувая ноздри и губы.– Но завтра он съезжает, и навсегда.– Пусть катится, или я сама его выставлю.– Мама, ничего страшного.– У него под маской может оказаться нечто ужасное, как в том кино.– В немом фильме?– Там во время представления человек разбивает люстру и она падает на головы зрителям. У него за зеркалом маска, женщина-певица, и он проходит сквозь зеркало, и уводит ее, играет на органе, и она… Теперь вспомнила?– Я была очень маленькая, – сказала дочь, – кажется, вспомнила.– …и он играет на органе в маске, а певица снимает ее и видит весь этот кошмар и чуть не сходит с ума.– Помню.– Черт бы его побрал с его маской. Пусть убирается из моего дома в своей маске. Наверное, у него страшное-престрашное лицо, – сказала миссис Мастерсон.– Наверное, – согласилась дочь. – А то с какой стати его скрывать?– Не хотелось бы его видеть, – сказала мать.– Мне тоже, – согласилась дочь.– Мне было бы страшно.– Я бы тоже испугалась.– Оно, наверное, такое жуткое, дальше некуда.– Наверняка.Мать воткнула иглу в свое шитье.– Интересно, что с ним приключилось? Пожар? Как ты думаешь?– Какой ужас!– Действительно. Да, от пожара бывают жуткие вещи.– Никогда бы не вышла замуж за человека с обожженным лицом. Ни за что.– Помнишь мистера Уильямса? Он обгорел на пожаре десять лет назад. И какое сейчас у него лицо. Никто не захотел выходить за него замуж.– Он никуда не годится.– Конечно, не годится. Какая женщина за него пойдет?– Говорили про одну. Как там ее звали? Да ты ее знаешь.– Кого?– Знаешь, знаешь. Помнишь девушку из Зеленой бухты?– Кэрол Стюарт.– Она сейчас с ним встречается.– Значит, и она ни на что не годна.– Мужчины какого типа вам нравятся, мисс Таркинс? – поинтересовался он.Она отвернулась.– Опять вы со своими шуточками, – сказала она.– Ну что вы, – принялся он ее умасливать. – Я серьезно. Какой масти – блондины, брюнеты, рыжие? Скажите же, умоляю!– Ах, – вырвалось у нее.Но он проявил настойчивость, и она наконец призналась:– У него должны быть голубые глаза и волевой подбородок, темные волосы и прямой отточенный нос, красивые налитые губы, чтобы… чтобы…– Целоваться?– Чтобы красоваться! – вскричала она, заливаясь краской.– Ах да, конечно, именно это я и хотел сказать. Красоваться!На следующий день он спустился по лестнице в маске с волевым подбородком и черными бровями, прямым отточенным носом и крупными налитыми губами.– Доброе утро, мисс Таркинс!– Мамочка! Я люблю его! – воскликнула она.Обращаясь к каждой из своих женщин, Кристофер говорил:– Разве вы вправе ревновать? Да ни в коем случае. Только если я день-деньской буду любить всех женщин в одной и той же маске. Вы любите эту маску. Когда я надеваю другую маску, я уже не тот, кого вы любите. Это уже кто-то другой с другой женщиной в другой комнате. Тогда к чему вся эта зеленоглазая ревность. Я люблю вас. Вы любите меня. Чего же вам еще?Ко мне ходит одна молодая женщина. Сказать зачем? Это кошмар, извращение! Я содрогаюсь при одной только мысли об этом, но это правда. И я поделюсь ею с вами: она всегда была влюблена в своего отца. Но общество это запрещает. И вот она пришла ко мне. Да, ко мне. Принесла в подарок коробочку, обернутую в папиросную бумагу. Вручила мне и говорит:– Вы знаете моего отца, Уильяма Сандерса?Я ответил:– Да.Тогда она сказала:– Откройте футляр.Я открыл, а там – маска ее отца.– Наденьте, – попросила она.Я надел.– А теперь, – сказала она, присаживаясь. – Можете взять меня за руку.И это только одна из многих женщин!III группа фрагментов – влюбленные женщины
В этой восстановленной группе отрывков женщины более зрелого возраста, чем в предыдущих фрагментах, и их встречи с масками отныне не отягчены присутствием материнских или отцовских персонажей. В первом двухстраничном отрывке жена учится приспосабливаться к мужниной страсти к маскам. И вот однажды вечером он заявляется домой в маске смерти, которая как бы дает право отнимать чужие жизни одним только щелчком пальцев. По-брэдбериански уникально описывается дом, населенный масками, которые слышат, видят и даже вроде бы говорят, когда комнаты продуваются порывами сквозняка. К сожалению, сцена резко обрывается чуть ниже середины второй страницы и нет никаких признаков того, что Брэдбери ее закончил.
Второй фрагмент представляет собой краткую разработку диалога с собеседником в маске, изначально описанного в сжатом изложении на самой первой странице сохранившегося пространного повествования 1946–1947 годов:
«Любимый одной женщиной, он доказывает, что ее любовь так же изменчива, как маски, которые он носит. Простой подменой масок он заставляет ее потерять всякий интерес к нему». В конце новой версии десятистрочного диалога Брэдбери наскоро записал: «Он меняет лицо, и она уходит от него восвояси». Вопреки намеченному развитию сюжета, дальнейшие вариации на тему масок и любви отсутствуют.
Заключительный (и самый продолжительный) фрагмент в этой группе посвящен более тяжким последствиям ношения масок. Но здесь все перевернуто с ног на голову, и уже «мистера Субботу» преследует проститутка, которая заявляет, что ей известна его истинная личность – «мистер Встречный-Поперечный».
Быстро проявляется женоненавистничество мистера Субботы: «Ты – Самка, Цирцея, которая превращает мужчин в свиней», но она неожиданно парирует: «Дело женщины – превращать свиней [sic] в мужчин».
Он готовится лишить ее преимущества, превратившись для нее в «одного человека», но фрагмент скомкан в пятистрочном изложении, в котором сказано только, что в конце концов она совершит самоубийство. Но в последних двух строках изложения Брэдбери указывает, что это столкновение едва ли не так же губительно для мистера Субботы, ибо он чуть не лишился своего свойства воспроизводить тысячу своих лиц. Как и изначальное пространное повествование, концовка этого фрагмента предполагает, что носитель маски может погибнуть, если ему придется слишком долго находиться лицом к лицу со своей собственной персоной. Заключительная страница представляет собой рукописное примечание Брэдбери, где он увязывает имя реального резчика масок из Мексики – «сеньор Серда» с Цирцеей, превращающей мужчин в свиней (по-испански «cerda» как раз означает «свинья»). Брэдбери непрерывно играет словами, что наводит на мысль о том, что он намеревался сделать каламбур Серда/Цирцея сквозным по всему тексту «Масок».
Она растапливала камин, и маски вырисовывались из темноты, словно только что здесь очутились. Сперва – заостренный нос, круглый черный выпученный глаз, широченный дразнящий рот. Она встала и выпрямилась, протягивая руки к огню, но ей все равно было зябко, а маски на стенах мерцали и поблескивали. Они всецело принадлежали ее супругу, но никак не ей. Дом кишмя кишел ими. Жизнь в нем напоминала Центральный вокзал в момент замерзания мира. Ей казалось, что она бредет в одиночестве мимо мешанины неодушевленных образин жадности, ужаса, алчности и ликования. Стены имели не только уши, но и глаза; глубокой ночью резные уста говорили с помощью ветра, который явно отличался сообразительностью. Ветер всегда наведывался к ним и редко уходил из дома, который раскинулся на холме. А еще по ночам хлопающие ставни били по барабанам, висевшим на стене, и заставляли вскакивать в постели.Она стояла, растирая худые белые локти, чтобы подавить озноб. Шесть часов. Пора бы Хэнку возвращаться. Она прислушалась и с облегчением услышала, как машина заезжает в гараж. Через мгновение донеслись шаги перед парадным входом, раздался звонок в дверь. Это не Хэнк! С какой стати он будет звонить?Она отворила дверь.Перед ней стоял человек в маске смерти.– Хэнк!– Нравится? – поинтересовался он.– Ужас! Заходи.Он не двигался. Она повторила свое требование.– Нет, – сказал он.– Не дури. Холодно же, – сказала она.Нехотя он вошел внутрь.– Где ты ее раздобыл?Она потянулась к нему, чтобы снять маску.– Нет.Он схватил ее за запястья.– Мне нужно с тобой поговорить.– Но сначала сними этот кошмар.– Нет. Я должен поговорить с тобой в маске. Может, ты поможешь мне разобраться.– Что за странные речи!Ей стало очень холодно, и она отступила к огню.– Что-то случилось по дороге домой?– Да. Я сидел в трамвае, и вдруг мне в голову пришла потешная мысль – напялить эту маску. Что я и сделал. И только я ее надел…Он сжал маску руками с обоих боков.– Произошла престранная штука: у меня заледенело лицо. Я почувствовал, как маска примерзла к лицу, и я не смог ее сорвать. Мне не захотелось. И внезапно мне в голову пришла странная мысль о том, что я всемогущ. Я почувствовал, что стоит мне щелкнуть кого-нибудь пальцами, как этот кто-нибудь грохнется замертво.– Будет достаточно и одного взгляда на маску, – засмеялась она.– Ты любишь меня? – спросил он.– О, да, да, я люблю тебя, – сказала она.– Ты любишь мое лицо, – сказал он.– О нет, я люблю твой голос, все, что в тебе есть.– Ты уверена, что дело не в лице?– Да, отчасти и в лице. Важно всё, но главное, ты в совокупности.– А если бы у меня было другое лицо?– Теперь ты надо мной подтруниваешь, а я этого не люблю.Каждый вечер в шесть часов она приходила к двери.– Скажите ей, пусть убирается, – велел мистер Суббота.– Кто она? – спросил Раздражительный.– Откуда мне знать? Какая-то женщина. Не та, так эта.– Но она не уходит.– Так позовите полицию.– Кажется, у вас и так хватает проблем с полицией.– Тогда бросьте ей баранье ребрышко, будьте добры.– Вы, однако, изощренно жестоки.– Это я-то изощренно жесток? Жизнь есть процесс экспансии, а женщина норовит подвергнуть его сжатию.– Она тоже?– Она занимается экспансией всю дорогу. Она проститутка, до ужаса экспансивна и наслаждается жизнью. А теперь она нашла меня и собирается взять меня в оборот.Раздражительный прикрыл рот рукой.Мистер С. откинулся на спинку стула, положив нож и вилку.– Очень смешно?– То, что проститутка готова ради вас покончить со своим ремеслом – и впрямь забавно. Даже очень. И печально.– Попридержите свои эмоции. Просто скажите ей, чтобы убиралась. Женщина подобна морскому существу наутилусу, которое отыскивает новую раковину и перебирается из одной раковины в другую, довольная своим обиталищем. Женщина – подобна улитке. Она обладает свойством протискиваться в самую непролазную щель между створками раковины (мужчины) и выгрызать всю плоть между створками. Скажите, что я не хочу провести всю оставшуюся жизнь лишь с ней, с ней и опять с ней. Скажите же ей.Раздражительный вышел, и из-за двери донеслись звуки потасовки. На мгновение в поле зрения ворвалась молодая женщина, которую догонял Раздражительный.– Вот ты где, – вопила она, подбегая к нему, но остановилась, завидев маску. – Ты меня не проведешь! Маска другая, а ты тот же самый!– Это неслыханное оскорбление! – закричал он. – Но раз уж ты высказалась, позволь мне продолжить прием пищи.– Я сяду и буду раскуривать для тебя сигареты, – сказала она.– Раздражительный, – позвал мистер С.Раздражительный шагнул вперед.– Я люблю тебя, – сказала она.– Держи себя в рамках приличий в присутствии посторонних. Здесь же Раздражительный.– Мне безразлично, – сказала она. – Я знаю твою тайну, и мы так похожи, и только тебя я люблю.– О, ради всего святого! Сейчас моя маска раскалится. Наверное, я очень зол и обескуражен. Раздражительный, выйди ненадолго, потом возвращайся. Я попытаюсь вразумить эту неразумную женщину, а потом мы перекинемся в картишки.Раздражительный вышел.– Итак, – сказал мистер С. и посмотрел на женщину, которая взглянула на него своими блестящими смышлеными глазами.– Ну? – сказал он.Она молчала.– Садись, – сказал он отрывисто, тыкая вилкой. – Не люблю, когда стоят.Она села.– Как тебя зовут? – спросил он.– Никак, – ответила она, усмехаясь, – сама прихожу.– Это точно.– Я знаю, кто ты, – сказала она.– Кто же я?– Мистер Встречный-Поперечный.– А я знаю тебя, – сказал он.– Кто я?– Ты – САМКА, ты Цирцея, которая превращает мужчин в свиней.– Которыми они и являются поначалу. Дело женщины возвращать их из свинского состояния в человеческое.– Твои амбиции такие же большие, как…– Как твои, – закончила она за него.– А! – Он аккуратно вытер салфеткой пальцы. Развернул свой стул, чтобы видеть ее. – Тебе повезло, что я в маске, а то я устроил бы тебе головомойку.– Я так напугана, – сказала она.– Еще бы.– В самом деле.– Как тебя зовут?– Тебя это наконец заинтересовало?– Откровенно говоря, да.– И ты не отошлешь меня через час-другой?– Можешь переночевать.– Быстро же ты управляешься.– Итак, имя?– Я же сказала – Никак.Он взглянул на нее, положив руки на колени. Под глазными прорезями маски его взгляд был настороженным и встревоженным. Наконец, после долгой паузы, с его губ сорвался тихий смех.Он выставил ее, став на время одним-единственным человеком.Она покончила с собой.Затем он, запутавшись в собственной персоне, сражается за то, чтобы стать единым в тысяче лиц, каким он некогда был и едва не терпит поражение.IV группа фрагментов – нисходящая спираль
Первоначальный конспект и пространное повествование Брэдбери указывают на то, что нарастающий разлад Латтинга с обществом в конце концов приведет к осложнениям с полицией, судебным разбирательствам и психологической экспертизе. Два восстановленных из папки с «Масками» фрагмента намечают первый этап его пути к самоуничтожению.
В обоих отрывочных эпизодах незнакомец в маске позаимствован из первоначального повествования, в котором «раскрывается внутренняя жизнь его ближайших друзей». Как предопределяет Брэдбери в плане романа, главный герой теперь сталкивает незнакомцев «на улице, на работе или в своей гостиной с их собственными образами и подобиями», преследуя более углубленную культурную цель: «он открывает им глаза на роль, которую они играют в мире». Эта игра представляет собой большую опасность, и ее последствия (тюрьма или психлечебница) навсегда лишат его тысячи лиц.
В первом фрагменте он вызывает негодование полиции, выдавая себя за «прокалывателя воздушных шариков» и «подрывателя мыльных пузырей», дабы развеять культурные иллюзии, которые делают жизнь в данном обществе более или менее переносимой. Затем он преднамеренно вызывает раздражение женщины в автобусе, отказывая ей в пустяковой беседе, которую она надеется завязать с потенциальным воздыхателем. Он высмеивает ее невежество в вопросах искусства и литературы, вплоть до того места, где фрагмент обрывается в конце третьей страницы. Но его слово в защиту великих писателей, композиторов и философов неубедительно и лишено вдохновения, так как он знает, что эти сокровища уже ускользнули из общественного сознания.
Во втором фрагменте встречается аналогичный эксперимент с нонконформизмом. Человек в маске снова арестован за нарушение общественного порядка посредством ношения маски в общественном месте. Он призывает полицию к ответу за отказ признать, что все сильные мира сего тоже ходят в масках, только менее осязаемого характера; тогда начальник смены заключает его под стражу для проведения психиатрической экспертизы. Владелец масок быстро надевает маску, вызывающую жалость и сострадание, и показывает, что еще не забыл «правила игры», вводя в заблуждение психиатра, после чего тот его отпускает.
Оба фрагмента отличаются тональностью и замыслом, позволяющими датировать их 1947–1948 годами, когда Брэдбери сочинял рассказы, вершиной которых стал роман «451 градус по Фаренгейту». В этих фрагментах «Масок» общество зачитывается лишь бульварной литературой да рекламой, а его культура вынуждает человека формировать личность, «наиболее приспособленную к извлечению выгоды».
МАСКИПолицейский оказался весьма обходительным.– Вам следует немедленно удалиться, – сказал он.– Я попытаюсь.– Вам придется приложить побольше усилий.– Я же сказал, попытаюсь.– Ладно, я подожду.– Задержать его, – велел полисмен.– С какой стати? – полюбопытствовал я.– Вы возмутитель спокойствия, – ответствовал полисмен.– Чье же это спокойствие я возмутил? – говорю я. – У меня есть адвокат; я вас засужу. Вам придется меня отпустить – нету такого закона, на основании которого вы можете меня задержать.– Вы недоумок – это уже достаточное основание! – возопил капитан.– Докажите! – потребовал я. – Вы должны доказать, что я опасен, чего на самом деле нет и в помине; вы должны привести опекуна – родственника или супругу, чтобы поместить меня в лечебницу, а у меня нет ни жен, ни опекунов. Откровенно говоря, капитан, вы мне отвратительны, и люди мне отвратительны! И я не знаю, что вы можете сделать, чтобы избавить меня от отвращения.– Род занятий?! – гаркнул капитан, приготовившись марать бумагу на законном основании.– Прокалыватель воздушных шариков, – ответил я.– Настоящий род занятий! – не унимался полисмен.– Подрыватель мыльных пузырей, – сказал я.– В последний раз спрашиваю – род занятий! – Его лицо раскалилось докрасна.– Угрызатель совести, – сказал я и кивнул.– Тоже мне умник выискался, – сказал он.– I.Q. 120, – сказал я, – неплохо, но и не блестяще.– Убирайтесь отсюда! – выпалил он.– Убираюсь сей же час, – пообещал я. – Bon soir.На побережье он сел в поезд и устроился возле миниатюрной женщины, которая источала грошовое благоухание, своим происхождением обязанное синему флакончику с пластмассовой крышечкой.– Вы не подскажете, где находится Виндвард-авеню? – спросил он наконец, спустя многие мили путешествия и раскачивания из стороны в сторону.– Я покажу вам, – ответила она. – Я там выхожу.– Я еду туда на вечеринку, – сказал он.– Я так и подумала, глядя на вашу маску, – сказала она.– Вы тоже на вечеринку? – полюбопытствовал он.– Нет, просто домой.– Устали после работы? – спросил он.– Целый день в «Вестерн юнион», – ответила она.– Да, это утомительно, – согласился он.Поезд описывал дугу.– Подъезжаем к Виндвард-авеню, – сказала она. – Приехали.Она встала; он последовал за ней, и они вышли на платформу, где остановились под одним-единственным фонарем.– А где будет вечеринка? – спросила она.Он порылся в кармане в поисках записки и ничего не нашел.– Потерял, – сказал он. – Черт, как же я теперь туда попаду?– А телефон? – спросила она.– Все закусочные и заправочные закрыты, – сказал он.– В моей гостинице есть телефон.Она показала ему дорогу, а он ее поблагодарил.– Вам нравится Томас Вульф? – спросил он.– Кто это? – спросила она.– А Эдмунд Вильсон?– Не знаю такого, – сказала она.– Вы читали Сомерсета Моэма? – спросил он.– А, так вы про писателей спрашиваете! – засмеялась она. – Нет, я никогда не читала Моггимма. Как его имя?– Сомерсет.– Сомерсет. Странное имечко! Это он написал «Бремя страстей человеческих»?– Да. А вы вообще книги читаете?– Странные вопросы! – сказала она раздраженно.– Ну вот, я вызвал ваше раздражение, – сказал он. – Из-за того, что спросил, читаете ли вы, и эта мысль вызвала в вашей памяти «Тайну исповеди», и вам стало совестно, отсюда и ваша враждебность. А если я продолжу свои речи, мне даже не придется подниматься с вами, потому что наверняка в вестибюле гостиницы никакого телефона нет и в помине, а телефон окажется в вашем номере, и как ЭТО могло случиться, наверное, телефон из вестибюля куда-то утащили, вот так-то.– Что вы сказали?Она не расслышала и половины сказанного, потому что он пробормотал это себе под нос, разговаривая с самим собой.– Как жаль, – сказал он, – что нельзя читать «Тайну исповеди» и гордиться этим. Но пока есть люди, читающие Платона и слушающие Сибелиуса, читатели «Тайны исповеди» ведут напряженную и нервную жизнь. Я вас напугал?– Чудной вы какой-то, – рассмеялась она. – Расскажите еще что-нибудь.– Я раздражаю вас, – сказал он, – сначала спросив, что вы читаете, потом предположив, что вы читаете, и затем высмеяв то, что вы читаете. Это убийственно для романтических отношений.– Спокойной ночи, – сказала она, повернулась и зашагала прочь.Он нагнал ее.– Извините, – сказал он.Он повернул к ней свое лицо так, чтобы оно привлекательнее выглядело в свете уличных фонарей.– Ох уж мне эти шутники, – сказала она со вздохом.– Когда начинаешь говорить, женщины приходят в замешательство, – говорил он проплывающим мимо неосвещенным окнам. – Тревога и смятение возникли, когда человек заговорил. Где я это читал? Запамятовал. До этого всё сводилось к действиям. По сути своей женщины устроены примитивно: им нравится быть деятельными, они любят действовать. Но когда перестаешь действовать и начинаешь говорить о действии, или говоришь о разговорах, или думаешь о действиях, примитивная женщина думает – тут не обошлось без бога или дьявола, и удирает прочь.– Вот моя гостиница. Вы пьяны. Уходите, – сказала она.– Вы прекрасны, – сказал он.Она остановилась. Она посмотрела на него. Его маска выражала серьезность.– Послушайте, – сказала она, – вы будете звонить или нет? Если да, так звоните.– Наверное, вы правы, – сказал он. – Делай же что-нибудь. Действуй, а не думу думай. Все удовольствие в действии. Но вы даже меня не знаете, и я не знаю вас. И как жаль, что я не говорю так, как выгляжу. Как жаль, что я не могу солгать вам и сказать, что вы мне нравитесь, но вы мне не нравитесь, или что вы красавица, каковой вы не являетесь, потому что я никогда вас прежде не встречал, а вы не встречали меня. Это все равно что послушать Бетховена в первый и последний раз: это ничего бы не значило, стало бы очередной бессмыслицей, переживанием, воспоминанием и забвением. Нужно жить с Бетховеном и продолжать свою жизнь. По нему нельзя пробежаться галопом, ему нельзя солгать, себе нельзя солгать, а потом выбросить в окно. Вам нравится мое лицо. Вам достаточно этого? Или я уже испортил его для вас? Разве вы не знаете, что вещи являются тем, как они выглядят?Она отвесила ему пощечину.– Убирайтесь к черту или я вызову полицию! – завизжала она.И набросилась на него с кулаками:– Убирайтесь!– Вы очень уродливы. Поищите себе мужчину, умеющего врать, – сказал он вполголоса и ушел.МАСКИ– Почему вы носите маски?– Потому что я не доверяю своему лицу. А так я могу надеть улыбающуюся маску, а под ней строить рожи. Это все равно что проживать в замке за прочной стеной и наблюдать за врагом сквозь опускную решетку ворот. Я могу размышлять в мире и спокойствии. За таким щитом я могу собраться с мыслями и разобраться в своих мотивах.– А как же Лизабета?– Она? Я увижусь с ней завтра. На четверг у меня повестка в суд.– В суд?– Да. Разве вы не знаете? Я совершил убийство. За это меня посадили на скамью подсудимых. И повесят, если смогут.– Кого вы убили?– Они и сами толком не знают.– Тогда как же они могут вас привлечь к ответственности?– Этого они тоже не знают. Но я под подозрением.– Почему?– Из-за масок.– При чем тут маски?– Я носил маску на оживленной улице. Неслыханное дело! Не на Хеллоуин, заметьте, не на Марди гра, не на Новый год! Кому придет в голову носить маску в будни? Просто мечта, а не подозреваемый! Меня остановил полицейский:– Куда вы направляетесь?Да вот, говорю, прогуливаюсь.– На маскарад.– Я уже на маскараде, – сказал я.– Вы перепугаете всех детей, – сказал он.– К черту детей, – сказал я.– Разве можно так говорить! – возмутился он.– А судьи кто? – спросил я.– Следуйте за мной, – велел он. – Или снимите маску.– Сперва снимите свою, – возразил я.– Вы что, остряк? – предположил он.– Не совсем, – ответил я.Тогда он отвел меня в участок. Там за столом сидел капитан, который взглянул на меня и изумился:– Это еще что такое?– Ничего особенного, – отвечаю я.– Так уж и ничего, – говорит он. – Что за маска?– Моя, – говорю я.– Снимите ее, когда разговариваете со мной! – приказывает капитан.– По какому праву? – возражаю я.– Ты за что его сюда привел? – спрашивает капитан у полисмена, который меня задержал.– Он разгуливал по улице в маске. Я подумал, что он – малость того, – объяснил полисмен.– Я нормальный, – сказал я.– Это мы еще посмотрим, – заметил капитан.– Просто мне нравится носить маски, – объяснил я. – Все честно.– Честно? – в один голос спросили полицейские. – Это как же понимать – честно?– Маска, которую я ношу, – предупреждение людям. Все по правилам. Гораздо этичнее, чем у вас, ребята.– У нас? – переспросил капитан. – Разве мы напяливаем маски, черт бы их побрал?– Так уж и не напяливаете? – хохотнул я.– Нет! – гаркнул капитан.– Ладно, – сказал я, – давайте без эмоций. Будь по-вашему. Но я все равно считаю, что предупреждать людей справедливо. Чтобы они остерегались.– Остерегались! – возопил капитан. – Чего им остерегаться?– Того, что под маской, – сказал я. – Вот это несправедливо.– А ну-ка, снимай эту чертовщину! – гневно приказал капитан.– Я отказываюсь, – ответил я.– Ничего, разберемся, – сказал он.– Освободите меня, – заявил я. – Вы не имеете права меня задерживать. Я могу носить маску, сколько мне заблагорассудится. Я никому не причиняю вреда и не провоцирую беспорядков. На каком основании я здесь нахожусь?Капитан полиции призадумался.– На каком? – допытывался я. – Что? Дара речи лишились?– Вам придется поговорить с нашим полицейским психиатром, – торжественно изрек капитан. – Потом можете идти.– Я сам поговорю с ребенком, – сказал я. – Приведите его ко мне.– Это вы к нему пойдете, – вскричал капитан, – наверх!«Что ж, наверх так наверх», – посмеивался я под своей изысканной серой маской. Дверь отворилась как раз в тот момент, когда психиатр вешал трубку, и мы расселись по своим местам. Это был полицейский психиатр. Вы понимаете, ЧТО это означает. Потрепанный самодовольный горлопан-недоучка, вышибленный из колледжа, все образование которого сводилось к чтению Фрейда в популярном изложении. А все остальное он почерпнул из грошовых синеньких книжечек и вычитал из «Эсквайра».– Минуточку внимания, – сказал я.Психиатр и полисмен напряглись.Я пошарил в своей коробочке, извлек оттуда свеженькую розовую маску с улыбочкой, сбросил серую маску и надел новую.– Вот так-то лучше, – заверил я.Психиатр опешил.– Итак, – начал он.– Это ужасное недоразумение, ошибка, – сказал я. – Мне просто нравится носить маски, и никто, кажется, этого не понимает. Но вы-то, конечно, понимаете? Я не опасен. Можете установить за мной наблюдение, если хотите, но я не опасен. Я воевал, и с моим лицом случилось страшное происшествие. Вы-то понимаете? Я попросту не могу открыто смотреть на окружающий мир.– Понимаю, – подтвердил психиатр.– Вот я ношу эту маску, а этот полисмен меня задержал. Он, сдается мне, не понимает…Полисмен изумился.– Я ничего не знал о вашем лице… – промямлил он.– А вам следовало бы догадаться, что тут что-то не так, иначе с какой стати мне понадобилось носить фальшивую личину, – сказал я, улыбаясь им обоим приклеенной чудесной и лучезарной улыбкой. Я видел, как маска освещает и заливает их физиономии невероятным свечением, словно фонарик. Очаровательно сверкали зубы, горели глаза, чувственно вздувались ноздри, вырисовывались брови, розовая кожа излучала здоровье, жизненную силу и дружелюбие. Я заметил, как дернулись мышцы на щеке у психиатра, и он наконец заулыбался.– Понимаю, – проговорил он.– Позднее, – заметил я, – я смогу избавиться от масок, но сейчас, во время реабилитации, я просто не могу без них обойтись. Я отец шестерых детей. У меня замечательная жена, которая души во мне не чает, и я не могу позволить, чтобы она видела мое лицо – все в язвах, шрамах и рубцах.Психиатр поморщился. На него падал свет маски; полицейский перестал ерзать и сидел подавленный и обескураженный.Я знал, что дело сделано. Он откинулся с облегчением на спинку стула и сказал:– Но нам хотелось бы увидеть ваше лицо.– Даже не просите, – промолвил я, запинаясь.– Извините, – он сжимал пальцы и удивленно моргал от собственных неудачно подобранных слов.– Можете идти, – скомандовал он.– О, благодарю вас, – ответил я.И вышел.V группа фрагментов – паранойя
В заключительных страницах пространного текста, датированного 1946–1947 годами, Брэдбери описывает, как Латтинг впадает в депрессию и психоз: «Он осознает, по какому тонкому льду мы все катимся с нашей цивилизацией, ее жестикуляцией и кривлянием, лишь бы скрыть нашу необъятную внутреннюю порочность».
Два очень коротких одностраничных отрывка дают иное представление о том, как мог бы реагировать хозяин масок на попытку внешних сил отобрать у него все маски. В первом отрывке выдуманный автором Птах представляет собой более домашнюю и начитанную разновидность Латтинга. Он способен лишь пассивно реагировать, задавая косвенные вопросы, когда домохозяин или кто-то из постояльцев приходят, чтобы отобрать у него маски. Он спрашивает: «А ты что, разбираешься в масках?» Это не имеет значения. Все остальные, ничего не понимающие в красоте и назначении масок, хотят одного – чтобы эти пугающие штуковины исчезли. Птах защищается только тем, что заставляет незваного гостя говорить без умолку, пока этот фрагмент вдруг не обрывается.
Тот же принцип лежит в основе второго фрагмента. Но в этом варианте Роби представляет собой более динамичный вариант Латтинга, чем Птах: он едва заметно угрожает незваному гостю. Роби дает понять, что он станет куда опаснее для окружающих, если последние будут иметь с ним дело без маски, в его будничном образе и подобии. Намек на то, что разнообразные маски Роби служат подсказкой и предупреждением о его настроениях. «Отныне я вернусь в ваше общество как обычно, без деревянной маски, но уже со своим истинным лицом, и у вас не будет защиты». Этот вариант напоминает о социальной паранойе, характерной для раннего периода «холодной войны». Попытки Брэдбери обрушить этот страх на саму толпу сполна реализованы в его лучших рассказах 1950-х годов.
МАСКИВ комнату с молчаливой дерзостью вошел человек и, оставив дверь распахнутой, уставился мрачным решительным взглядом на Птаха.– Я пришел за твоими масками, – сказал он.– Кто ты? – спросил Птах с неподдельным интересом.– Мистер Жерар, торговец коврами.– А ты что, разбираешься в масках?– В этих – да.– Каким образом?– Что такое?Вопрос оказался сложноват для мистера Жерара.– Я хочу сказать, с чего вдруг ты стал специалистом по маскам и каким образом ты собираешься их у меня забрать?– Потому что ты всем отравляешь в доме жизнь – всем и каждому. Всех пугаешь, всем досаждаешь, особенно Жозефине и мне. Ты мне не нравишься.Птах многозначительно закивал, но даже не пошевельнул ни своими тонкими бледными руками, ни птичьей грудной клеткой. Его глаза, как всегда, выражали снисходительное любопытство.– Не молчи. Скажи еще что-нибудь, – попросил он.– Ты плохо себя ведешь, – сказал Жерар. – Ну же, давай их сюда. Все до единой!– Я пришел забрать у тебя маски, – сказал Эдвард.– О-о! Вот зачем ты пожаловал! Ты вошел не как смелый и решительный человек.– Я не хочу их у тебя отбирать, но мне велели лишить тебя этих масок, так что для меня это просто работа.– Но разве ты не понимаешь: как только ты отберешь их у меня, то окажешься в моей власти, Эдвард?– В твоей власти? Вот умора! А ты – парень не промах, надо признать.– Ты не веришь, когда я говорю тебе, что я бесконечно порочен?– Нет.– Поэтому я тебе и сказал. Чтобы ты мне не поверил. Это хитроумный способ проворачивать дела.– Ладно, я забираю маски.– Вижу.– Ты даже не собираешься их отстаивать?– А что толку?– Жаль, что приходится так поступать, Роби.– И мне жаль. Отныне я вернусь в ваше общество, как обычно, без деревянной маски, но уже со своим истинным лицом, и у вас не будет защиты.– Мы – друзья. Это достаточная защита.VI группа фрагментов – заключительная
Первоначальное тридцатистраничное повествование завершается несколькими параграфами, которые в сжатом виде рассказывают о том, что эксперимент с масками неизбежно приводит к гибели их владельца. Отголосок этого изложения сохранился во фрагменте на странице с чернильными набросками масок, сделанных рукой Брэдбери – лицо и исчезающее тело. Эта страница воспроизведена здесь в качестве вступления к восстановленной группе из трех финальных сценариев, но только два из них заканчиваются смертью владельца масок.
В первой концовке Брэдбери использует безымянного рассказчика для повествования о судьбе Роби, который является той же разновидностью Латтинга, что и в отрывках о паранойе. В этом финале Роби кончает жизнь самоубийством, оставив распоряжение о дарении своих масок музею – та же судьба была уготована множеству масок, которые Брэдбери в свое время привез из Мексики. Лицо Роби предстояло кремировать вместе с его туловищем.
Третья концовка совпадает с кремацией Роби, причем здесь он назван своим полным именем – Роби Кристофер. Упоминание полного имени позволяет нам отследить Роби в отрывках о паранойе и о дочерях, где Брэдбери называет его просто «мистер Крис» или «мистер Кристофер». В этом варианте первой концовки, однако, сами же маски названы истинными убийцами Роби Кристофера. В момент похорон Роби каждая маска в гробу на своей шелковой подушечке утверждает, что именно она является его истинным лицом.
Вторая концовка, пожалуй, представляет наибольшую ценность для читателей, желающих прояснить таинственную судьбу «Масок». Данный вариант созвучен экспериментальному повествованию, которое отклоняется от первоначальной сюжетной линии Латтинга. В одном из вступлений к фрагменту Брэдбери начинает рассказ от имени Чарльза Смита, который оставляет свое состояние своему верному другу Стивенсону, а сам отправляется в странствие по Соединенным Штатам с целью проведения «психологического эксперимента». Маски должны быть высланы ему, как только он устроится на новом месте. В этой версии концовки Смит возвращается на Центральный вокзал, где его встречает Стивенсон, дабы помочь другу вернуться к нормальной жизни.
Оба вспоминают прошедшие месяцы как «потрясающую осень», намекая на то, что Брэдбери создал эксперимент с масками, аналогичный тому, что мы находим на первой странице сжатого изложения: «Посредством своих масок он исследует, как люди формируют свою личность не по своему сокровенному желанию, а в угоду ожиданиям своих друзей и требованиям бизнеса и общества… только с помощью изворотливости и притворства Человека и Его Масок люди могут обрести свое истинное лицо».
Эта более позитивная и обнадеживающая концовка, возможно, отражает окончательное решение самого Брэдбери в отношении всего романа. В верхней части страницы имеется интригующее примечание в две строки: «рекомендуемая концовка романа «МАСКИ», страница 250». Даже если полная черновая рукопись романа когда-либо существовала, кроме этой одной заключительной страницы текста, до нас не дошло никаких тому свидетельств.
МАСКИДруг Человека в маске отправляется в Мексику либо планирует путешествие с целью прислать Человеку в маске изысканную, прекрасную маску, воссоздающую его внешний облик, каким он некогда был… От чего Человек в маске лишается рассудка и кончает с собой.Бездыханное тело Роби обнаружили в его гостиничных апартаментах в субботу утром сидящим на стуле, перед ним были разбросаны маски. Полагаю, он принял яд.С него сняли маску и взглянули на его лицо.Он был весьма недурен собой, красив, богоподобен. У него был правильной формы нос, волевой подбородок и добродушный рот, глубоко посаженные темно-синие глаза и горделивое чело.Так зачем же было носить маску? – спросите вы.Пусть Роби сам ответит вам. Вот его прощальная записка:«Дорогой Липп!Отнесите все деревянные маски в музей… последнюю же маску мою из плоти сожгите, кремируйте, а пепел развейте… и продолжайте жить… РОБИ…»КОНЕЦРекомендуемая концовка романа «МАСКИ».Страница 250:Я вышел из-под затененной прохладной аркады на Центральный вокзал, где меня дожидался Стивенсон. Он поспешил мне навстречу с печальной улыбкой.– Стиви, – сказал я.– Значит, ты приехал домой. – Он крепко и долго сжимал мне руку и плечо.– Да, – сказал я. – Вот он я.– Где твои маски?– Я раздал людям, нуждающимся в них, – ответил я.– Ты остановишься в городе?– И надолго. На той неделе приезжает Элен.– Вот и отлично. Как я рад тебя видеть! Потрясающая выдалась осень, не правда ли?– Да, – признал я. – Действительно потрясающая.Мы протиснулись сквозь толпу и оказались на улице. Тысяча масок промелькнула мимо в одном направлении, две тысячи масок пронеслись в противоположном. Не шевельнув пальцем, не пытаясь дотянуться до них или остановить, я смотрел, как они снуют взад-вперед.А они, казалось, не замечали меня.«Так всем только лучше», – подумал я.– Хочу есть! – объявил я во всеуслышание.На ужин у нас был омар «термидор» с добрым вином, за трапезой мы много говорили и смеялись.КОНЕЦСостоялись похороны.Проповедь читать не стали. Звучала какая-то музыка, принесли какие-то цветы. В большом гробу на шелковых подушечках возлежали двадцать самых узнаваемых масок Роби Кристофера.– Это я – Роби, – заявила одна маска.– Нет, вот Роби, – возразила ей другая маска.– Прошу прощения! – возопила третья. – Я хорошо знала Роби! Самая правильная – пятая маска!Такие вот похороны: понесшие утрату пришли оплакать два десятка убийц, деревянно лежавших в гробу на синеньких подушечках, а прекрасный человек, ими убитый, со свистом вылетел в трубу крематория, всего в нескольких милях отсюда, загубленный и не оплаканный этой избалованной почестями двадцаткой…VII группа фрагментов – драматические версии
Девять разрозненных черновых листов из сценария для радиопостановки «Масок» являются последней значимой стопкой фрагментов этого проекта. Подобно фрагментам и черновикам романа, радиопостановка сохранилась, как нам представляется, только в этих отрывочных текстах. Хотя они не являются цельным текстом, черновики радиосценария сохраняют некую последовательность. На дошедших до нас страницах мы видим прибытие носящего маску мистера Ворта в пансион, его переговоры с домохозяйкой (также – Хозяйкой или миссис Лантри) насчет комнаты, пересуды постояльцев о его таинственном внешнем виде и происхождении, их жалобы и слежку за мистером Вортом. Нагнетание обстановки разрешается на последней странице, где полисмен и домохозяйка возвышаются над мертвым мистером Вортом. Когда полисмен снимает с него маску, перед ним открывается красивое лицо мистера Ворта. Как говорит мистер Ворт в начале пьесы, он не был физически искалечен на войне, а пострадал от самой жизни – «Великой войны за выживание, которая идет повсюду втихомолку».
На титульном листе Брэдбери указывает, что данный вариант «Масок» является «пьесой для программы передач «Кузница мира и безопасности»». В рамках этой программы 2 января 1947 года Американская радиовещательная компания (Эй-би-си) транслировала одноактную радиопьесу Брэдбери «Луг», удостоенную премии и адаптированную автором по одноименному, тогда еще неопубликованному рассказу. Вероятно, он адаптировал «Маски» для радиопостановки в тот же период. Эти фрагменты несут в себе ту же «глубинную идейную нагрузку», что и «Луг», и источником вдохновения обоих сценариев в некоторой степени послужили радиопьесы Нормана Корвина с «далеко идущими замыслами», по словам Брэдбери. И действительно, на исходе того года Корвин и Брэдбери подружились. Но даже то ограниченное время, которое Брэдбери смог выкроить из сочинения коротких рассказов, было вскоре поглощено переговорами с Си-би-эс и Эн-би-си на предмет адаптации его опубликованных рассказов для радио. Хотя эти сценарии писал не он, маловероятно, что его адаптация «Масок» была настолько разработана, чтобы предложить ее в качестве самостоятельной радиодрамы.
Хотя Брэдбери восстановил первоначальную идею своего романа для заявки, поданной в Фонд Гуггенхайма в 1948–1949 годах, сохранилось очень мало свидетельств того, что он продолжал работать над «Масками» в каком-либо значимом формате. Сам Брэдбери мало что помнит, кроме того, что творческое вдохновение пришло к нему, благодаря его любимым мексиканским маскам. Два или три его плана работ на будущее содержат заголовок «Маски», но с середины 1950-х годов из планов исчезает и этот заголовок. В конце концов, роман «451 градус по Фаренгейту» оказался более жизнеутверждающим лекарством от модернистского кризиса ценностей, и не приходится удивляться, что «Маски», подобно его неоконченному произведению «Слепые рати рубятся в ночи», так и затерялись среди мрачных воспоминаний начала «холодной войны».
Рэй Брэдбери«МАСКИ»Пьеса для программы передач «Кузница мира и безопасности»ГОЛОС: Поздняя ночь.Пансион спит.Но вот по темной улице шагает человек с двумя большущими чемоданами.ЗВУКИ: ШАГИ ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ К ДВЕРИ.ЗВУКИ: НЕПРЕРЫВНЫЕ ЗВОНКИ В ДВЕРЬ, СНОВА И СНОВА, ЦЕЛЫХ ПЯТНАДЦАТЬ СЕКУНД.ХОЗЯЙКА: (ИЗДАЛЕКА) Иду! Иду!ЗВУКИ: ЗВОНКИ В ДВЕРЬ, СНОВА И СНОВА.ХОЗЯЙКА: (ВХОДИТ) Ну, ради всего святого! Неужели нельзя подождать? Мне же надо одеться!ЗВУКИ: ЕЩЕ ОДИН ЗВОНОК В ДВЕРЬ.ХОЗЯЙКА: Да здесь я, здесь!ЗВУКИ: ДВЕРЬ РАСПАХИВАЕТСЯ НАСТЕЖЬ.ХОЗЯЙКА: Слушаю вас, сэр?ВОРТ: Добрый вечер.ХОЗЯЙКА: Уже почти полночь. Не мешало бы вам знать, что порядочные люди уже давно спят и…ВОРТ: Я насчет комнаты. У вас сдается комната?ХОЗЯЙКА: В такой-то безбожный час…ВОРТ: Обещаю быть примерным постояльцем. Плачу за три месяца вперед. Сколько стоит комната?ХОЗЯЙКА: Тридцать в месяц, но…ВОРТ: Пожалуйста. (ПЕРЕЗВОН ДЕНЕГ) А теперь вы мне покажете комнату?ХОЗЯЙКА: Послушайте, молодой человек…ВОРТ: Холоду напустите в дом. Закройте дверь. Мы можем поговорить и по дороге наверх. Ведь комната наверху, не так ли?ХОЗЯЙКА: Минуточку. Что это у вас на лице?ВОРТ: Это? Всего лишь маска.ХОЗЯЙКА: Я знаю. Вы что, с вечеринки?ВОРТ: Моя дражайшая хозяйка, все мы находимся на вечеринке. Всю жизнь.ХОЗЯЙКА: Да вы пьяны!ВОРТ: Хотите, дыхну?ХОЗЯЙКА: Зачем вы носите маску?ВОРТ: Поймите меня правильно, мадам. Я ветеран.ХОЗЯЙКА: Войны? У вас изуродовано лицо? Так вот почему…ВОРТ:…я ношу маску? Ну, не совсем так, но что-то в этом роде. Скажем иначе: я ветеран Великой войны за выживание, которая идет повсюду втихомолку.ХОЗЯЙКА:ХОЗЯЙКА: Во-первых, что это у вас на лице?ВОРТ: Это? Маска.ХОЗЯЙКА: Я знаю. Вы что, с вечеринки?ВОРТ: Моя дражайшая хозяйка, все мы находимся на вечеринке. Всю жизнь.ХОЗЯЙКА: Да вы пьяны!ВОРТ: Хотите, дыхну?ХОЗЯЙКА: Зачем вы носите маску?ВОРТ: Поймите меня правильно, мадам. Я ветеран.ХОЗЯЙКА: Войны? У вас изуродовано лицо? И теперь вы носите пластмассовое лицо?ВОРТ: Ну, не совсем, но что-то в этом роде. Скажем так: я ветеран Великой войны за выживание, которая идет повсюду втихомолку.ХОЗЯЙКА: Я передумала. А ну-ка, дыхните!ВОРТ: Дыхание душистое, как мед.ХОЗЯЙКА: От вас и от вашей маски несет потом. А что там, под маской?ВОРТ: О, да вы не стесняетесь в выражениях!ХОЗЯЙКА: Извините, но мне нужно заботиться и об остальных постояльцах. Так что там под маской?ВОРТ: То же, что у вас, моя дорогая леди. Страхи, подозрения, изумление.ХОЗЯЙКА: Если бы мне не нужны были деньги, я бы…ВОРТ: И все же я нравлюсь вам, несмотря на мои речи, я вам нравлюсь. Разве это плохая маска? Напротив, даже симпатичная, а?ХОЗЯЙКА: Нужно признать, они неплохо поработали над вами. Если обещаете не снимать ее и не пугать людей, то можете оставаться.ВОРТ: Честное-благородное слово.ХОЗЯЙКА: Ладно, заходите.ХОЗЯЙКА: Мистер Ворт!СТУК В ДВЕРЬ!ХОЗЯЙКА: Мистер Ворт, вы дома? Мистер Ворт!СТУК В ДВЕРЬ!МЕДЛЕННЫЕ ШАГИ К ДВЕРИ. ДВЕРЬ ОТВОРЯЕТСЯ.ХОЗЯЙКА: Мистер Ворт, я пришла, чтобы… (У НЕЕ ПЕРЕХВАТЫВАЕТ ДЫХАНИЕ.) Э, да вы не… вы не мистер Ворт… а где же он? Он там, внутри? Скажите, чтобы выходил. Я хочу его видеть. Пусть выйдет сию же минуту.ВОРТ: Минуточку. (ПЕРЕБИВАЯ ЕЕ) Минуточку. Я и есть мистер Ворт.ХОЗЯЙКА: Скажите, чтобы выходил… Что такое?ВОРТ: Может, зайдете?ХОЗЯЙКА: Ну вот что, если он прячется, его ждет кое-что другое. От него в доме куча неприятностей!ВОРТ: Я стою перед вами, дражайшая леди.ХОЗЯЙКА: Вы – не тот обходительный молодой человек, который снял эту комнату!ВОРТ: Тот самый.ХОЗЯЙКА: Встаньте поближе к свету, мистер Не-знаю-как-вас-там. (ПАУЗА.) Э, да вы тоже в маске. Не нравится мне это.ВОРТ: А что за неприятности?ХОЗЯЙКА: Вы – мистер Ворт. (ПОТРЯСЕНА.)ВОРТ: Я же говорил.ХОЗЯЙКА: Сколько… сколько у вас этих масок?ВОРТ: Несколько. Я устаю от одного и того же выражения лица. Вы-то меня поймете.ХОЗЯЙКА: Я ни черта не понимаю, кроме того, что вы снуете вверх-вниз по лестницам и причиняете массу беспокойства.ВОРТ: Я именно на это и рассчитывал.ЖЕНЩИНА: Слыхали про верхнего постояльца из номера 38? Он въехал вчера. Я видела его сегодня утром. Пожилой такой. Скрюченный. Смугловатый. Наверняка итальянец. Я собираюсь сказать хозяйке, послушайте, миссис Лантри, я не в восторге от таких вещей. Как бы вы ни смотрели на такие вещи, мне странно, что вы впустили к себе этакого субъекта. Мы все тут порядочные, чистоплотные люди, а вы вселили сюда кого-то, кто на нас не похож. Откуда вы знаете, какого сорта он человек, я спрашиваю? Вы же не знаете! Очень надеюсь, что он не задержится здесь больше недели. Конечно, у него есть права и все такое, но все же, знаете ли, мы живем в добропорядочном обществе и давайте не будем его поганить. Вот что я ей скажу.НАРАСТАЮЩИЙ ШУМ СПОРЯЩИХ ГОЛОСОВ.ХОЗЯЙКА: Успокойтесь. В чем дело? Угомонитесь же!ГОЛОСА УМОЛКАЮТ.ХОЗЯЙКА: Ничего не скажешь, хорошенький у вас тут ужин! Что с вами стряслось?КЕЛЛИ: Это все из-за вашего нового жильца, миссис Лантри.ЖЕНЩИНА: Мы спорим.ХОЗЯЙКА: Да уж, слышала.ДЖОНС: Эти трое утверждают, что он – одно лицо, а я уверен, что не одно. Они все с ума посходили.ЖЕНЩИНА: С ума посходили, черта с два! Это ты – слепой как крот.КЕЛЛИ: Вы все не правы. Все слепы.НИБЛИ: (СТАРУШКА.) Могу дать вам его описание из первых рук, и чтобы никто не перебивал.ШУМ СПОРОВХОЗЯЙКА: Помолчите! Помолчите! Что за шум?КЕЛЛИ: (Осторожно.) Видите ли, миссис Лантри, дело обстоит вот каким образом. Я утверждаю, что этот джентльмен – немец. Я слышал его речь. Он сказал мне «доброе утро». Он шатается по коридору со спущенными подтяжками, и у него отвислые усы…ЖЕНЩИНА: Боже мой, до чего же вы невежественны, Билл Келли. Он русский. Говорю же вам, он коммунист. У него черные волосы, исхудалое лицо. Скуластое, типично русское лицо. Я проходила мимо него по лестнице…НИБЛИ: Молодая леди, как ни прискорбно, это вы невежественны. Я видела его. Он англичанин. Я что, англичан не видела? У него характерный акцент и водянистые глаза.ДЖОНС: Умора. Он китаец, не будь я Джонс!ХОЗЯЙКА: Довольно. Помолчите. Вы что, все выпили?КЕЛЛИ: Сегодня ни капли.ХОЗЯЙКА: Он ветеран. Он так мне сказал. У него располневшее розоватое лицо, ему лет сорок…ВСЕ ВМЕСТЕ: У-у! (С ОТВРАЩЕНИЕМ.)ХОЗЯЙКА: В чем дело?КЕЛЛИ: Вы ошибаетесь.ХОЗЯЙКА: Я-то?ДЖОНС: Келли прав. В этом мы согласны. Ваше описание не совпадает.ХОЗЯЙКА: Я же сдавала ему комнату. Уж я-то знаю.КЕЛЛИ: Минуточку. А что, если он вселился с целой оравой родственников, друзей и знакомых?ХОЗЯЙКА: Если так, я до него доберусь. Я поднимаюсь наверх. Пусть платит дополнительно за каждого!ДЖЕЙМС: Миссис Лантри!ЛАНТРИ: Да?ДЖЕЙМС: Наверх! Быстро!ЛАНТРИ: Что такое?ДЖЕЙМС: Я заглянул в комнату мистера Ворта. Он там сидит. Это Черчилль.ЛАНТРИ: Какой еще Черчилль?ДЖЕЙМС: Уинстон Черчилль! Уинстон Черчилль, кто же еще!ЛАНТРИ: Да вы сбрендили!ДЖЕЙМС: Ничего подобного. Я заглянул…ЛАНТРИ: Опять подглядывали в замочную скважину!ДЖЕЙМС: Я ничего не мог с собой поделать. Я слышал его голос.ЛАНТРИ: Не одобряю.ДЖЕЙМС: Да посмотрите сами!ЛАНТРИ: Уинстон Черчилль, так я и поверила.ДЖЕЙМС Сидел с сигарой во рту как обычно, разговаривал с мистером Вортом.ЛАНТРИ: Там был мистер Ворт?ДЖЕЙМС: Должен был быть. Я его не видел. Наверное, он был вне поля зрения. Мистер Черчилль с ним разговаривал или некто, похожий на Черчилля.ШАГИ.ДЕВОЧКА: Мама, мама!ДЖЕЙМС: Что такое, милая?ДЕВОЧКА: (ПОДБЕГАЕТ.) Я только что видела, как президент Трумэн поднимается наверх! Он стоял в коридоре, и когда он увидел меня, он поздоровался и пошел дальше по коридору!ЛАНТРИ: Шутите? Вы, двое…ПОЛИСМЕН: (НАГИБАЯСЬ.) Теперь снимем маску.ХОЗЯЙКА: Не надо! Я не хочу смотреть! Он, наверное, страшный!ПОЛИСМЕН: Тогда не смотрите. Снимаю.ТОЛПА: РАЗЕВАЕТ РТЫДЕВОЧКА: Смотрите, смотрите! Его лицо!МУЖЧИНА: Наконец-то! Вот, значит, как оно выглядит!ПОЛИСМЕН: Чтоб… я… сдох… (МЕДЛЕННО.)ХОЗЯЙКА: Он… Он… симпатичный молодой человек.ПОЛИСМЕН: Да.ХОЗЯЙКА: Лицо без малейшего изъяна. Красивое, благородное, славное.ПОЛИСМЕН: Ему не нужно было носить маску. Зачем он это делал?ХОЗЯЙКА: Я знаю зачем. Я… знаю… зачем…ПОЛИСМЕН: Расскажите нам, сделайте одолжение.ХОЗЯЙКА: Он боялся!Бланк заявки в фонд Гуггенхайма подана 13 октября 1949 года