История о том, как некий селянин обманул горожанина, настоятельно приглашая его погостить
В каком-то городе в кругу родни
Один торговец жил в былые дни,
Он, горожанин, всем на удивленье.
Был связан дружбой с тем, кто жил в селенье.
Встречал с почетом гостя горожанин,
Когда б к нему не приезжал селянин.
А тот являлся каждый год опять,
Чтобы у друга в доме гостевать.
Хоть горожанин и не слыл богатым,
Конечно, за постой не брал он платы.
И частый гость, слезу стирая с глаз,
Молил: «Приехал бы ко мне хоть раз!
Возьми детей, чтоб под. моею сенью
Природой любоваться им весенней.
И в пору созревания плодов
Я, как невольник, вам служить готов.
Возьми всех чад своих и домочадцев,
Чтоб сельской жизнью им понаслаждаться.
Ведь, так прекрасно — что ни говори —
Пожить в деревне месяц, два и три.
Вам, горожанам, наблюдать желанно
Цветенье древа, злака и тюльпана».
Чтоб разговор сей в сторону свернуть,
Твердил хозяин: «Что ж, когда-нибудь!»
Лет восемь промелькнуло как мгновенье,
Все повторял селянин приглашение.
А горожанин, с правдой не в ладу,
То говорил, мол, нынче брата жду,
То уезжаю по делам торговым,
То чувствую себя я нездоровым.
То, мол, приедем мы, да не сейчас...
А между тем селянин всякий раз
В дом горожанина спешил с любовью,
Как птица к прошлогоднему гнездовью.
И добрый горожанин каждый год
Для гостя не жалел своих щедрот.
Селянин этот гостем был желанным,
Он ел и пил и сиживал с кальяном.
Твердил он, руку положа на грудь:
«Ты б к нам, ходжа, приехал как-нибудь!»
Хозяин отвечал: «Всему свой срок,
О друг мой верный, нам хозяин бог!
Мы, люди,— корабли под парусами,
Лишь Он, дающий ветер, правит нами».
И снова, как все эти восемь лет,
Давал ходжа селянину обет.
И целое прошло десятилетье.
Большими стали у торговца дети.
Они сказали: «Ветр и даже тень —
Все путешествует во всякий день.
Отец, гостеприимством благодатным
Связал ты друга долгом неоплатным.
Тебе он этот долг без лишних слов,
Как честный человек, вернуть готов,
И нам шептал он: время, мол, приспело.
Тебя на доброе подвигнуть дело!»
Хоть им не возражал отец, любя,
Но все ж, мудрец, он думал про себя:
«Увы, походит дружба на зерно:
Ему иль сгнить, иль прорасти дано».
Ведь говорят издревле: «Бойся тех,
Кому добро содеял, как на грех».
Привязанность иная для друзей
Опасней, чем пустынный суховей.
Хоть и бывает иногда добра
И сладостна, как вешняя пора.
Предусмотрительность дороже злата,
Хоть подозрительностью и чревата.
Недаром сказано такое слово:
«Повсюду людям западня готова».
Не потому ль, хоть степи широки,
Туда спешим мы, где нас ждут силки?
Хоть ты и зорок, проглядишь засаду,
Что лишь душе заметна, а не взгляду.
Не будь нигде опасности вокруг,
Так не лежал бы на виду курдюк.
Как было ранее? Среди могил
Ты побродил бы, мертвых расспросил,
Чтоб стала истина тебе ясна:
Бывало так в любые времена.
И в яму своего высокомерия
Равно и люди падали и звери.
Когда ты зряч, будь прозорлив с людьми,
А слеп, так посох поскорей возьми!
Покуда разум есть и есть возможность,
Как посох ты используй осторожность.
А если, ты и посох держишь зря,
В путь не пускайся без поводыря.
...Но мы, пожалуй, отвлеклись немного,
А горожанина ждала дорога.
Селянин звал его немало лет,
И горожанин не предвидел бед.
И птица давнего его решенья
Взяла к деревне друга направление.
Припас грузила на волов семья,
И мнили дочери и сыновья:
«Лишь плод надежд вкушавшие доселе,
Вкусим с ветвей плоды мы, что созрели.
Чтоб нас зазвать, потратив столько сил,
Селянин древо щедрости взрастил.
Откроет он, в любви на все готовый,
И душу нам, не то что сад плодовый.
И в город от него с собою мы
Возьмем еще припасы для зимы».
И все-таки, пускаясь в путь-дорогу,
Они невольно чуяли тревогу.
Но ветер странствий окрыляет нас,
И пели песню путники подчас.
Себя они подбадривали словом:
«В краю чужом легко прослыть Хосровом.
И может стать иной бедняк царем.
А пешка шахом или же ферзем!»
Их в полдень солнце жгло, а ночью поздней
Стремленье к цели их вело по звездам.
И хоть дорога тяжкою была,
Она им не казалась тяжела.
Сладка и горечь из желанных уст,
И розой видится колючий куст.
О, как нам лгут, как манят нас желанья,
Хоть из-за них и ждут нас испытанья.
За тяжкий груз, зовущийся любовью,
Влюбленный платит собственною кровью.
По наковальне бьет кузнец умелый.
Весь черный, чтоб коснуться ручки белой.
Не спит торговец сутки напролет,
Торгуя ради той, кого он ждет.
Купец и море бороздит и сушу —
Все ради той, кому он отдал душу.
И плотник трудится во имя той,
Чьей он пленен великой красотой...
Идущим к другу золотом казалось
То, что потом Медяшкой оказалось.
Они по мере приближенья к цели
И танцевали радостней и пели,
Они и пыли вопреки и зною
Как колесо кружились водяное.
Завидуя и птицам, что вдали
Неслись быстрей, чем горожане шли.
Из тех краев летевший ветерок
Уставшим возвратить им силы мог.
И всех они прохожих целовали,
Что, может статься, друга их встречали:
«Видали вы его в краю далеком
И сами как бы стали нашим оком».
Покуда путники достигли цели,
Они припасы все, конечно, съели.
Но к ним не вышел деревенский друг,
Ему их встретить было недосуг.
Он от пришельцев спрятался заране,
Хоть так не поступают мусульмане.
И путники усталые с трудом
Все ж, расспросив, нашли искомый дом.
Но были крепко заперты ворота,
Чтоб не проникнул посторонний кто-то.
Приезжие у запертых дверей
Сидели долгих пять ночей и дней.
Пришлось ходже изведать вероломство
Того, с кем столько лет водил знакомство.
Что делать? Если в яму угодил,
Не трать на ругань понапрасну сил.
Ходжа семью в обратный путь не вел
Не потому, что был упрям и зол,—
Ведь для того чтоб в путь пуститься снова,
Не оставалось ничего съестного.
Случается порой, что даже лев
Ест падаль, с голодухи ослабев.
Ходжа, селянина увидев все же,
Промолвил: «Так вести себя негоже.
Хоть и беспамятный ты человек,
Припомни все ж, я — друг твой имярек».
Селянин отвечал: «Весьма возможно,
Свое прозванье ты назвал не ложно,
Хоть зваться именем таким и честь,
Но я откуда знаю, кто ты есть?
Мне о себе-то ведомо немного:
Мой занят ум лишь прославленьем бога».
Но горожанин вновь воззвал к нему:
«Я тот ходжа, в чьем ты живал дому.
Я — старый друг, тебе служивший верно,
В чьем доме плов ты пожирал усердно!
Ужели ты не ведаешь стыда
Пред тем, чью доброту вкушал всегда?..
О нашей долгой дружбе знают люди.
За вероломство бог тебя осудит!»
Селянин отвечал: «О человек,
Досель тебя к не встречал вовек.
Ты мне не докучай печалью многой
И прочь скорей ступай своей дорогой,
Я не могу тебе ничем помочь!»
Обильный дождь пролился в ту же мочь.
И горожанин, вымокший до нитки,
В дом постучал опять кольцом калитки.
Не открывал селянин долго дверь,
Ходжа сказал: «Я все забыл, поверь,
Хоть за пять дней пришлось мне испытать
Обид, что мне хватило б лет на пять.
Поверь, твоей любви я не ищу,
За то, что испытать пришлось, не мщу.
Но где-то нам обсохнуть разреши,
Хоть для спасения своей души!
И отведи хоть тесный уголок
Всем нам, кто обессилел и промок».
Сказал селянин: «Есть в саду строенье,
Жил там старик, стерег мое владенье.
Ты там недолго можешь обитать,
Чтобы мой сад от волка охранять!»
Ходжа ответил: «Дай мне лук и стрелы,
Исполнить я готов любое дело.
Не то что волка, даже комара
Не допущу до твоего добра.
Но дай нам кров, чтобы жене и детям
Не мокнуть до утра под ливнем этим!»
Ош вошли, не спавшие давно,
В шалаш, где было грязно и темно.
Теснясь друг к другу, словно саранча,
Легли, слова такие лопоча:
«О боже, мы несчастье пожинаем
За то, что знались с этим негодяем,
Что дом покинули свой обжитой,
В погоне за несбыточной мечтой.
За то, что мы, услышав зов шайтана,
Пустились в путь уверенно и рьяно!»
В тот час ночной ходжа, сжимая лук,
Сад сторожил, вокруг ходил сам-друг.
Крепки ворота были и ограда,
Но .грызла, словно волк, его досада.
Стенал торговец, ничему не рад,
И охранял чужой плодовый сад,
В кромешной тьме, от холода дрожа,
Под проливным дождем ходил ходжа,
И вдруг средь ночи уследил он волка,
Стрелу пустил, не размышляя долго.
И зверь, упавши, из последних сил
Из брюха смрадный ветер испустил.
Селянин прибежал и хмур и зол:
«Что ты наделал, это ж мой осел!
Твоей семье отвел я кров прекрасный,
А ты мне вот чем платишь, о несчастный!»
Сказал ходжа, досель стоявший молча:
«Я в существо стрелял с повадкой волчьей.
Во тьме кромешной зверя злобный вид
О том, что это хищник, говорит!»
Селянин плакал: «То моя скотина,
Я своего осла любил, как сына.
И смрадный дух его, хоть ночь темна,
Я отличу, как воду от вина».
Сказал ходжа: «Все, что темно, то зыбко,
Во тьме возможна всякая ошибка.
Неясен ночью нам предмет любой,
Ибо во тьме все схоже меж собой.
Сейчас и ночь, и дождь, и тьма, и тучи.
Чтобы судить, дождемся утра лучше».
Вопил селянин: «Своего осла
По духу я узнал, хоть тьма и зла.
Во всякий раз я различу тотчас
Тот запах, словно путник — свой припас!»
И тут ходжа приятеля былого
Схватил за воротник и молвил слово:
«Мне кажется, ты накурился так,
Что память помутил тебе терьяк.
По запаху осла ты распознал
И не узнал меня, чей хлеб вкушал!
Чем лучше по сравнению со мной
Осел твой, испустивший дух срамной?
Осла узнал ты, человек бесчестный,
И позабыл мой кров, тебе известный.
Ты много раз готов твердить о том,
Что и о вас, и о себе самом
Ты, правоверный, ведаешь немного,
Твой занят ум лишь прославленьем бога.
Ты смеешь думать, что постигнул суть.
Но для чего? Чтоб друга обмануть?
„Не отличаю я земли от неба",—
Твердишь ты, пожалев мне корку хлеба.
Но в ярость между тем тебя привел
Дух, что из брюха выпустил осел.
Осел был тем хорош, что дал возможность
Всем людям уяснить твою ничтожность.
Пусть за швеца себя не выдает
Тот, кто простой рубахи не сошьет.
Когда ты швец, так чем кричать без толка,
Возьми иглу и сшей халат из шелка.
Легко прослыть Рустамом на словах.
Но делом проверяет нас Аллах!»
Рассказ о том, как сокол уговаривал уток покинуть пруд и улететь в степь
Однажды сокол уткам говорил:
«У вас, несчастных, разве нету крыл?
Что ж вы сидите на своем болоте,
В степь не летите по своей охоте?»
Сказали утки: «Нас не искушай,
Вода нам — крепость, нам болото — рай.
И вообще отнюдь не всякой птице
То подобает, что тебе годится.
Пусть не зовет ни сокол, ни Иблис
Нас прочь оттуда, где мы прижились.
Отведены судьбою навсегда
Одним простор степей, другим — вода!»
Рассказ о том, как Маджнун ласкал собаку, которая обитала на улице Лейли
В глаза собаке глядя умиленно,
Маджнун то гладил шерсть ее влюбленно,
То обходил, как будто бы она —
Святой мазар, а сам он дивана.
Маджнун благословлял ее породу,
Давал ей сласти, розовую воду.
Сказал Мадж ну ну кто-то из прохожих:
«Что ты творишь, венец созданий божьих?
Ты морду целовать собаке рад,
Которою она свой чешет зад!»
И начал речью обличать горячей
Прохожий весь поганый род собачий.
Отметим к слову: тем, кто недалек,
Заметен только видимый порок.
Сказал Маджнун: «Когда, почтенный, сами
Сумели б мир моими зреть глазами.
То вы собаку с улицы Лейли
Увидеть по-другому бы могли.
Вы поняли б: у милого жилища
Мне пыль дороже, чем собаке — пища.
И я готов — любви ничтожный раб —
Пыль целовать из-под собачьих лап.
Не должно мудрецам являть поспешность,
Судить не свойства скрытые, а внешность».
Когда душа предмета вам важна,
Любая станет раем сторона.
О том. как некто смазывал губы курдючной коркой, чтобы думали, будто он сытно ест
Был хлеб бедняги скуден, жизнь горька
Но тер он губы коркой курдюка
И говорил соседям то и дело:
«Я салом сыт, оно мне надоело!»
Он губы вытирал как бы в намек
На истинность того, что он изрек.
Глядите, мол, что выставить могу
Свидетельством того, что я не лгу.
От этой лжи стонал его желудок:
«Наш обладатель потерял рассудок,
Ему, когда б не врал, как часто врет,
Поесть иной и дал бы доброхот.
Ему не говорить бы лживых слов,
Позвали б, может быть, его на плов.
Свое он не скрывал бы положенье,
Беде его нашлось бы исцеленье!»
Живущим тяжело не станет лучше
От хвастовства своим благополучием.
Гордец, не говори обманных слов,
Не мажь курдючной коркою усов.
И если даже впрямь нашел ты злато,
Не надо хвастать, что живешь богато!..
Корил желудок своего владельца,
Меж Тем случилось вот какое дельце:
Унес бродячий кот исподтишка
Припрятанную корку курдюка.
И юный сын хозяина в волненье
Бежал вослед, кричал на все селенье:
«Украл он корку курдюка, шельмец,
Которой мазал губы мой отец».
Гордец едва не умер от печали.
Его усы лосниться перестали.
И спал с лица, я присмирел он вдруг,
И хвастать перестал, что ест курдюк.
Потешились, соседи, и немало,
Но состраданье в их сердцах взыграло.
Соседа привечали и жалели
И приглашали, если пили-ели.
И там вкушал он, проявив усердье,
Не столько пищу, сколько милосердье.
И вопреки былой своей гордыне
Он стал рабом правдивости отныне...
Когда неправды нет в твоих словах,
Достоин ты блаженства в двух мирах.
Рассказ о том, как шакал угодил в бадью с краской и, став разноцветным, решил, что он отныне не шакал, а павлин
Однажды некий молодой шакал
В бадью со свежей краскою попал.
И, выбравшись наружу, стал гордиться,
Кричать: «Я райская отныне птица!
Среди шакалов я такой один,
Да не шакал я вовсе, я павлин!»
И впрямь, на том, чья шкура пестрой стала,
Чудесно солнце жаркое играло.
И был он не в пример другим шакалам
И голубым, и розовым, и алым.
Шакалье племя очень удивилось:
«Ответь, собрат наш, что с тобой случилось?
Скажи, чем возгордился ты сейчас,
Что свысока теперь глядишь на нас?»
Выл друг шакала удивлен немало.
«Скажи,— спросил он, — что с тобою стало?
Ведь ты готов взобраться на мимбар
И поучать всех нас, кто юн и стар,
И с высоты своей гордыни ложной
Всех болтовней смущать пустопорожней.
Но что слова и пестрой шкуры цвет,
Когда в тебе святого пыла нет?
Раскрасить краской шкуру — слишком мало.
Чтобы господня святость свойством стала.
Какую бы ты шкуру ни надел,
Весь век купаться в скверне — твой удел!»
Но гордый пестротой своей шакал
Так отвечал тому, кто порицал:
«Взгляни на облик мой, на яркий цвет,
Таких божков и у шамана нет.
Еще недавно был я незаметным,
Как райский сад теперь я стал стоцветным.
Склонитесь пред венцом моих красот,
Я — гордость веры, божий я оплот.
Господня благодать — Аллаха милость
Так, как во мне, ни в ком не проявилась.
Хочу я, чтоб отныне всякий знал:
Я средь шакалов боле не шакал!»
«Но кто же ты такой, наш господин?»
Шакал ответил: «Райский я павлин!»
Его спросили: «Райские долины
Ты украшаешь ли, как все павлины?
Ты излучаешь ли небесный свет?»
Шакал подумал и ответил: «Нет!»
«Скажи еще, оплот наш и твердыня,
Умеешь ли кричать ты по-павлиньи?»
«Нет, не могу!» — сказал шакала сын.
«Тогда ты лишь хвастун, а не павлин.
Ибо никто, бывавший лишь в пустыне,
Нам не расскажет о святой Медине.
Ты жалкий зверь, который в краску влез,
Меж тем краса павлинов — дар небес!»
О том, как горный козел теряет рассудок, завидя козу, как он прыгает через пропасть, и как становится порой легкой добычею
Козел в горах пасется высоко,
Меж скал, что от вершин недалеко.
Он осторожен, ибо и стрелки,
И звери хищные недалеки.
Ему и подобает осторожно
Судить: опасность истинна иль ложна?
Но вот он видит горную козу
За пропастью на склоне, там, внизу.
И тотчас меркнет свет в его глазах,
И корм ему — пустяк, опасность — прах.
Летит он через пропасть, слеп и глуп,
Как будто пропасть — это лишь уступ.
Но лучники умны, неторопливы,
Козлиный знают нрав и ждут поживы.
Им ведомо, что все забудет он.
Внезапным вожделеньем ослеплен.
И зверь, чей глас любви подруги кличет.
Становится нетрудною добычей.
Ведь и герою собственная страсть
Страшней порой, чем прочая напасть.
Дерево и незрелые плоды
Сей мир подобен дереву, а нам
Уподобляться суждено плодам.
Пока незрелы на ветвях плоды,
Они висят, не ведая беды.
Но держатся на ветках еле-еле
Плоды, которые уже созрели.
Всяк норовит сорвать созревший плод,
Пока на землю сам не упадет.
Вот так же созреванье человека
И означает окончанье века.
Притча о спорах по поводу облика слона
Был приведен для обозрения слон
И в некое строенье помещен.
Чтоб подивиться на такое чудо,
Немало праздного сбежалось люда.
Но в помещенье тьма была черна,
И люди только трогали слона
И сразу же друг другу в возбуждение
Высказывали разные суждения.
Погладил кто-то хобот и изрек:
«На желоб слон похож, на водосток».
Потрогав ухо, женщина сказала:
«Не отличить слона от опахала!»
И кто-то, тронув ногу, восхищенно
Сказал, что слон как некая колонна.
Другой ощупал бок и молвил:
«Слон Скорей всего похож на шахский трон!»
«Алифа он прямей»,— решил юнец,
«Как „даль“ он согнут!» — возразил мудрец.
Бывает так повсюду: мрак и тьма
Людей лишают знанья .и ума.
Меж тем их разномыслие, пожалуй,
Исчезло б от свеченья свечки малой.
О том, как растерянность, вызванная изумлением, мешает размышлению и рассуждению
К цирюльнику пришел немолодой,
Почтенный муж с двухцветной бородой.
Сказал он: «Убери мои седины,
Чтоб были цветом полосы едины!
В мой дом приходит новая жена,
И седина моя мне не нужна!»
И брадобрей от удивленья вмиг
Всю разом старцу бороду остриг.
Что отхватил усердный брадобрей,
То подал старику рукой своей:
«Сам разберись, что черно здесь, что бело,
Меня в свое не впутывая дело!»
Вот и похожий ведом случай нам:
Дал некий встречный Зейду по шеям.
И Зейд к ударившему сам не свой
Рванулся, чтоб воздать ему с лихвой.
Сказал обидчик: «Что сердиться даром,
Лишь задал я вопрос своим ударом:
„Что породило звук от тумака:
Моя рука или твоя щека?“»
Ответил Зейд: «Мне трудно из-за боли
И размышлять и отвечать тем боле,
А так как ты ущерба не понес,
То сам и отвечай на свой вопрос!»
Рассказ о ловце змей, который счел замерзшего дракона мертвым и приволок его в Багдад
Послушай то, что слышал я стократ,
В чем скрытый смысл и тайный аромат.
Однажды в горы некий змеелов
Пошел, надеясь обрести улов.
Тот, кто избрал в удел исканий путь,
Отыщет, что искал, когда-нибудь.
Пускай взыскующий найдет, что ищет,
Ибо исканье — для надежды пища.
Охотник змей искал, как ищут клад,
В ту пору был обильный снегопад,
И вот во впадине крутого склона
Ловец увидел мертвого дракона.
Искал, диковинок ловитель змей,
Чтоб легковерных удивлять людей.
Хоть мы — цари природы, тем не мене
Ничтожность нас приводит в изумленье.
Сам человек себя не познает,
За что и низвергается с высот.
На нищенское рубище подчас
Меняя драгоценный свой атлас.
Мы змеям продолжаем удивляться,
Хоть сами змеи нас, людей, боятся.
Был змеелов своей удаче рад,
Когда тащил диковинку в Багдад.
Хоть было тело этого дракона
Огромно, как дворцовая колонна.
Ловец пыхтел и думал: всех людей
Я удивлю находкою своей,
Скажу, какие претерпел мученья,
Чтоб мне щедрей давали награждение.
И он с трудом по снегу без дорог
Свою добычу страшную волок.
Однако был живым дракон, чье тело
В снегу застыло и окоченело,
Ловец дракона притащил в Багдад,
И каждый был взглянуть на чудо рад.
Во многолюдном городе Багдаде
Все удивлялись, на дракона глядя,
Все говорили: «Вот какое чудо
Отважный муж принес бог весть откуда!»
На чудище смотреть со всех концов
Текли к базару сонмища глупцов.
Чтоб зреть диковинку, валил народ
И змеелову приносил доход.
И чернь, и знать, и все, кому не лень,
Крича, бежали, словно в Судный день,
Туда, где замертво дракон лежал
Под грудою ковров и покрывал.
Ловец, однако, не был простоватым,
Дракона крепким окрутил канатом.
Дракон лежал недвижный и слепой,
Меж тем вставало солнце над толпой.
Оно взошло на небе и пригрело
Огромное диковинное тело.
И шевельнулась, злость в себе тая,
Казавшаяся мертвою змея.
Тут люди, видя, что пришла беда,
Стеная, побежали кто куда.
Все на пути сметали с перепуга,
Топтали и увечили друг друга.
И думал сам охотник, сбитый с ног:
«Что я себе на горе приволок?»
Он был как та овца с незрячим оком,
Что волка разбудила ненароком.
И проглотил дракон живую плоть,
Что так искусно сотворил господь.
И кости всех, которых проглотил,
Змей, вкруг столба обвившись, измельчил.
Во льду несчастий, как дракона тело,
Тщета души твоей окаменела.
Лед горестей или иное зло
Твоим страстям полезней, чем тепло.
Дракон страстей не страшен, спит покуда,
Покуда спит он, нам не будет худа.
И ты не пробуждай его теплом,
Чтобы весь век не каяться потом.
Рассказ об учителе
Учитель некий, почитатель книг,
Дотошен был, и каждый ученик
Стонал и думал: как унять усердье
Учителя, чье глухо милосердье?
Ученики молили: «Хоть недуг
Пусть рвение его умерит вдруг,
Чтобы неделю или две недели,
Играли б мы и в книги не глядели!»
И вот один, что был смышленей всех,
Сказал: «Возьму на совесть первый грех,
Спрошу его, скажите, мод, на милость,
У вас черны подглазья, что случилось?
Он призадумается, и тотчас
Пусть подойдет к нему другой из пас
И скажет: „Ваше здравие в порядке ль,
Вы пожелтели не от лихорадки ль?“
Потом пусть спросит третий и восьмой:
„Скажите, что стряслось, учитель мой?“
Его мы спросим все, друг другу вторя,
И он в себе усмотрит признак хвори.
Когда находит мнительность, то разум
И мудрецы утрачивают разом».
Ну что же, каждый из учеников
Был на такое действие готов.
Все общему решенью были рады,
Оно, как, пастырь, направляло стадо.
Все поклялись они своего честью:
Что порешили, то исполнить вместе.
Тот, кто придумал этот уговор,
И сладко говорил и был шустер.
Не зря сказал Пророк, что столь велик:
Помощник совершенства — наш язык.
О том, как ученики ввели в сомнение учителя
Все заговорщики — велик и мал —
Пришли, когда урочный день настал.
Они стояли, терпеливо ждали
Того, кто был сладкоречивым, ждали,
Того, кто все это придумать мог.
Известно: голова — властитель ног.
И перед тем, за кем ступаешь вслед,
В тебе, идущий, превосходства нет.
Но вот и появился предводитель.
Он поклонился: «Мудрый наш учитель,
У вас под каждым глазом черный круг,
Надеюсь, не опасен ваш недуг!»
Сказал учитель: «Что ты мелешь вздор,
Я был здоров и в здравье до сих пор!»
Он поворчал и принялся за дело,
Но все-таки сомненье в нем засело.
А. тут другой промолвил: «Все в порядке ль,
Вы пожелтели не от лихорадки ль?»
И третий, и восьмой, и все подряд
Сказали: «Ваш померк, учитель, взгляд!
Вы похудели что-то, пожелтели!»
И понял он, что болен в самом деле...
О том, как заболел учитель от своей мнительности
Пред тем как свой переступить порог,
Он шел и коврик за собой волок.
Он думал; «Я женился несчастливо,
Жена моя черства и нерадива».
Он злые о жене шептал слова:
«Она не видит, что я жив едва.
Уж не мечтает ли она, срамница,
Быстрее от меня освободиться?
Иль, красотой своей опьянена,
О муже и не думает она?»
В свой дом родной открыл он двери с силой
И встретился с женой своей немилой.
Она спросила: «Что пришел так рано,
Хозяин, чья любовь мне так желанна?»
Он крикнул зло: «Ужели, дочь скопца,
Не зришь ты цвета моего лица?
Ужель не видишь ты, ослепши в блуде,
Что замечают и чужие люди?
Или тебе притворство не дает
Понять, что, может, я умру вот-вот?»
«Ходжа,— ответила жена с любовью,—
Я признаков не вижу нездоровья!»
Но закричал он: «Нет » тебе стыда!
Муж умирает, велика ль беда!..
Ужели быть со мною так постыло,
Что ты ко мне толкаешь Азраила?»
Сказала женщина, от слез дрожа:
«Вот зеркало тебе, о мой ходжа,
Возьми и погляди со всех сторон:
Недугом облик твой не омрачен».
Муж закричал: «Разбей свое зерцало
И дай мне лечь быстрей под одеяло.
Я и предположить не мог никак,
Что под одной со мною крышей враг!»
О том, как из-за своей мнительности слег учитель в постель и о страданиях, порожденных этой же мнительностью
Жена постель недужному стелила
И думала: «Ему ничто не мило.
Что ни скажу я — болен или здрав,—
Не ублажу его тяжелый нрав».
Недаром рек Пророк рабам послушным:
«Тех ждет недуг, кто мнит себя недужным!»
Итак, учитель слег на много дней.
Он чувствовал недуг свой все сильней.
Но все же он в усердье был таков,
Что звать велел в свой дом учеников.
Пред ним, больным, они Коран читали
И думали в смятенье и печали:
«Видать, все это сотворили мы,
Чтоб вновь попасть в тюрьму нам из тюрьмы».
О том, как вторично ученики ввели в заблуждение учителя, говоря, что у него болит голова от их громкого чтения Корана
Промолвил тот, кто был их верховод:
«Пусть каждый громко свой урок прочтет,
Чтоб нашего наставника больного
Могло бы усладить святое слово».
И вот ученики, гордясь собой,
Пошли свое кричать наперебой.
Тогда один заметил ученик:
«Мучителен учителю наш крик!
Что, кроме неудобства и вреда,
Мы принесли с собой, прядя сюда?»
«Ступайте,— прошептал больной едва,—
От ваших воплей пухнет голова!»
О том, как ученики благодаря своей хитрости освободились от занятий
Сказав: «Да снизойдет Аллаха милость!» —
Ватага школяров бежать пустилась.
Взвивался в небо гам учеников —
Сих птиц, освобожденных от силков.
Но дома радость их. не ожидала —
Там удивились матери немало.
И каждая спросила: «Мой сынок,
Ты почему домой пришел не в срок?»
Ученики рекли: «По воле бога
Наставник мудрый приболел немного!»
Сказали матери: «Свои забавы
Творить готовы, не боясь греха, вы.
Ну что ж, мы все к учителю пойдем
И ложь, когда вы лжете, пресечем!»
О том, как матери пошли навещать больного учителя
Родительницы, сыновьям не веря,
К учителю пришли, раскрыли двери.
Увидели: он весь в поту лежал
Под кипой разноцветных одеял.
Шептали матери: «Спаси, Аллах!»
И слезы их сверкали па глазах.
Они сказали: «Нет конца печали,
Но о болезни вашей мы не знали!»
«Я сам не знал, но мне смутили дух
Мои питомцы — дети потаскух.
Они, перекричать стремясь друг друга.
Открыли тяжесть моего недуга».
Кто празднен не бывает, тот своих
Хвороб не знает и не лечит их.
Так воин с отсеченною рукой
Не сразу никнет, а несется в бой
И наземь падает в изнеможенье,
Когда стихает жаркое сраженье.
Притча о том, что ответил золотых дел мастер, предвидя конечный результат дела, соседу, пришедшему одолжить весы
В какой-то день нетороплив и сед
Явился в лавку мастера сосед,
«Дай мне весы,—нежданный гость изрек,—
И разновесы на недолгий срок,
Чтоб дома золотишко кой-какое
Я взвесить мог для своего покоя».
Ответил мастер: «Дорогой сосед,
Нет у меня метлы и сита нет!»
Сосед хоть и не грубо, но сердито
Сказал: «Зачем метла, зачем мне. сито?
Я у тебя, кого не чту глухим,
Весы прошу и разновесы к ним!»
Ответил мастер: «Я не глух отнюдь,
Но я вперед способен заглянуть!
Ты стар, дрожит рука, и стан твой скрючен,
Ты нашему искусству не обучен,
Ты станешь вешать и наверняка
Просыплешь малость ценного песка.
Ты прибежишь ко мне просить метлу.
Чтоб пыль смести, что будет на полу.
И чтоб просеять эту пыль потом,
За ситом снова ты придешь в мой дом.
Поверь, мой друг, я не шучу нимало,
Когда конец провижу от начала.
Клянусь тебе, почтеннейший сосед,
Нет у меня метлы и сита нет!»
Рассказ о дервише, который жил отшельником в горах и нарушил обет, данный самому себе
Что расскажу, тебе да станет ясно,
Чтоб жить отныне истине согласно.
Отшельник обитал в краю глухом
Лишь с одиночеством своим вдвоем.
Ему, что сам себя карал изгнаньем,
Плоды дерев служили пропитаньем,
Ибо в горах, где он обрел свой кров,
Росло на ветках множество плодов.
Был дервиш связан клятвою такой:
Плодов не рвать вовек своей рукой.
Себя связал он также и обетом:
Людей прохожих не просить об этом,
А собирать с земли по мере сил
Лишь те плоды, что ветер с веток сбил.
Был дервиш верен своему обету,
Покуда ветр гулял по белу свету.
Но ветер стих, и дервишу в награду
Плодов не обронял дней десять кряду.
Как будто облетел он эту глушь,
С ветвей ни яблок не сшибал, ни груш.
Вдруг ветерок подул, являя милость,
Плод не упал, лишь ветка наклонилась.
И дервиш, верный клятве много лет,
Сорвавши плод, нарушил свой обет.
Давно известно, что за все деянья
Нас. ждет награда или наказанье.
И воры ночью спрятались в горах,
Нагнав на нижние селенья страх.
Где жил отшельник, там они делили
Добро чужое, шумно ели-пили.
А утром стража ханская пришла
И окружила сих исчадий зла.
В том крае вору каждому в науку
Сначала правую рубили руку
И ногу левую секли потом,
Чтоб не грешил он боле воровством.
Был отсеченыо правой кисти тоже
Подвергнут праведник, служитель божий,
Уж было до ноги дошел черед,
Но важный всадник выступил вперед.
И палачу такое молвил слово:
«Ты покалечил дервиша святого!»)
И тот, творивший казнь, упал во прах,
Одежду рвал, кричал: «Прости, Аллах!
Даруй и ты, о шейх святой, прощенье,
Мой слабый ум затмило помраченье!»
Шейх прошептал: «Живи спокойно, брат,
В том, что случилось, сам я виноват.
Ниспослано мне наказанье это
За то, что не исполнил я обета!»
Рассказ о том, как мул жаловался верблюду на то, что он часто падает
Сказал верблюду мул коротконогий:
«Я падаю нередко на дороге.
Мне так порою тяжело идти,
Что я бреду, как сбившийся с пути.
Какой ни пробираюсь я тропою,
Упав, я ушибаюсь головою.
Меж тем как ты идешь в любые дни
Не падая. В чем тайна, объясни?»
Верблюд ответил: «Что ж, к твоей печали,
Скажу, что зорче я, что вижу дале,
Что я на мир взираю с высоты
Совсем другой, чем низкорослый ты.
И потому, достигнув лишь начала,
Уже конец я вижу перевала.
За это открывает мне Аллах
Все, что сокрыто на моих путях.
А ты в пути, порою недалеком,
Лишь то заметить в силах, что под боком.
Так птица видит корм за два шажка,
Не видя дале скрытого силка!»
Рассказ о терпеливости Лукмана
Мудрец Лукман увидел как-то чудо,
Когда пришел под кров царя Дауда:
Тот ладил кольца молотом своим,
Одно кольцо соединял с другим.
Вовек Лукману видеть не случалось
Того, как сталь в кольчугу превращалась.
Но все ж смирил он нетерпенья зуд
И не спросил, что делал царь Дауд.
Он знал: терпенье всех людей доселе
Вело кратчайшею дорогой к цели.
И впрямь, не пожалев труда и сил,
Дауд закончил то, что мастерил,
И облачился в новую кольчугу,
И в ней явился мудрецу и другу.
Тогда Лукман узнал в одно мгновенье
Того, что царь ковал, предназначенье.
Промолвил царь: «Одежда эта — щит,
Что ото всех ударов защитит!»
Сказал Лукман: «Кольчуга, без сомненья,
Надежна, но не более терпенья!»
Рассказ о зайце, который обратился к царю слонов, выдавая себя за посланника Луны, как говорится об этом в книге «Калила и Димна»
Слоновье стадо, злое и большое,
Расположилось возле водопоя.
И зверя прочие — едва ль не каждый —
Слонов боялись, мучились от жажды.
Но все ж зверью напиться довелось.
Искусно исхитриться удалось.
Один из зайцев, тот, что похитрей,
Так прокричал с горы царю зверей:
«Владыка мой, я — твой слуга и данник,
Но все же я — самой луны посланник.
Она сегодня, в новолунья ночь,
Велела вам уйти отсюда прочь.
А не исполните ее веленье,
Уделом вашим будет ослепленье,
В последний раз знакомою тропою
Придете в полнолунье к водопою,
Увидишь: заколеблется луна,
Что будет там в воде отражена.
Движенье лунного отображения
Словам моим да будет в подтверждение.
А если подтверждения не найдешь,
Казни меня за дерзость и за ложь!»
И вот луна на небе округлилась,
И стадо к водопою устремилось.
Великий царь слонов слоновью рать
Вел истинность угрозы испытать.
Чтоб уяснить, что истинно, что ложно,
Он сунул хобот вглубь неосторожно,
И, в том ночном ручье отражена.
Заколебалась полная луна.
И понял слон, от страха задрожав:
Луны посланец был, пожалуй, прав.
Тогда слоны теснящейся толпою
Прочь навсегда ушли от водопоя.
Мы — люди, а не глупые слоны,
Нас не страшит дрожание луны.
И вообще нам уяснить возможно,
Чье предсказанье истинно, чье ложно.
Притча о воре, который притворился барабанщиком
Однажды вор проворно, хоть с трудом,
Подкоп во тьме, творил под некий дом.
В том доме обитал хозяин старый,
Он чутко спал и услыхал удары.
И, подойдя к воротам, он изрек:
«Бог в помощь: что ты делаешь, сынок?»
Хозяину ответил вор-обманщик:
«Я здесь, в округе вашей,— барабанщик!»
Хозяин удивился: «Но у нас
Никто в такой не барабанит час!»
Ответил вор: «Когда есть повод срочный,
Всегда я барабаню в час полночный!»
«Но почему же дроби барабанной
Не слышу я, о барабанщик странный?»
Вор отвечал: «Почтенный, поутру
Ты все услышишь, хоть и не к добру!
Дай поскорее мне уйти, а там
Ты, все поняв, забарабанишь сам!»
Рассказ о том, как собака каждую зиму давала клятву построить для себя дом, когда настанет лето
Зимой собака бедная всегда
Сжимается, становится худа.
Зимою говорит себе собака:
«Такой я стала тощею, однако,
Что мне для сократившегося тела
Жилье построить — шуточное дело.
Клянусь, что летом я построю дом,
Притом, пожалуй, с небольшим трудом.
Но летом сыто и неторопливо
В тени собака думает лениво:
«Я дом воздвигла бы, но чья вина,
Что стала велика я и тучна,
И не построить дом такой обширный,
Чтоб уместиться мне, большой и жирной!»
Когда людей несчастия гнетут,
Они обеты частые дают.
Построить дом они клянутся, плача,
Той самой зимней клятвою собачьей.
А после все обеты забывают,
Когда немного беды отступают.
История о том, как суфий объяснялся в любви висящему на стене дорожному мешку, в котором не было никаких припасов
Однажды суфий, человек святой,
Увидел на гвозде мешок пустой.
Увидел суфий эту благодать
И стал в слезах свои одежды рвать,
«Лишь в нем,— воскликнул суфий,— нет коварства,
В нем царство нищих и от бед лекарство!»
Кричали: «Вот спаситель наш от бед!» —
Другие суфии за ним вослед.
Они порой смеялись и рыдали,
Мешок пустой хваленьем прославляли.
У простака вопрос сорвался с уст;
«Что прославлять мешок, который пуст?»
Ответили ему не без презренья:
«Ты здесь к чему, ты чужд воображенья?
Ступай отсюда, если ты такой,
Что зришь лишь то, что можно взять рукой.
В мечтах влюбленный видит днем и ночью
Предмет любви, невидимый воочью!»
Рассказ о эмире и его рабе Сонкуре
Решил эмир попарить тело в бане,
О чем раба предупредил заране;
«Мой раб Сонкур, мой спутник постоянный,
Не позабудь тазов и глины банной!»
И вот Сонкур с тазами, с банной глиной
Отправился вослед за господином.
Но на моленье в этот самый час
Звал правоверных муаззина глас.
Сон кур В моленьях был весьма усердным,
Сказал он: «Будь, хозяин, милосердным,
Позволь мне путь прервать, чтоб отлучиться,
Аяты прочитать и помолиться!
Меня ты, ради бога, извини,
Здесь, у порога, подожди в тени!»
Хозяин ждал раба, являл терпенье,
Меж тем в мечети кончилось моленье,
Оттуда вышли и пошли понуро
Все правоверные, кроме Сонкура,
Летело время, пробил час полдневный,
Когда позвал раба хозяин гневный.
Но рек Сонкур: «Меня здесь держит тот,
От чьих живем даяний и щедрот!
Хозяин милосердный, ради бога,
Яви еще терпенья, хоть немного.
Поверь, твой зов стоит в моих ушах,
Но не велит мне уходить Аллах».
Эмир семь раз раба с моленья звал
И наконец терпенье потерял.
Он крикнул: «Все покинули мечеть,
Что заставляет здесь тебя сидеть?»
«Меня здесь держит тот,— Сонкур ответил,—
Кто держит и тебя у стен мечети.
Тот, кто тебя в мечеть не допускает,
В мечети мне сидеть повелевает!»
...И море не пускает рыб наружу,
Не позволяет выплывать на сушу.
И не приемлет тех морское дно,
Кому на суше обитать дано.
Так должно быть, и жить до самой смерти
В пучине рыбам, а зверью — на тверди.
Расказ о том, как орел утащил и поднял ввысь сапог Пророка (мир Ему)
Что вам я расскажу, случилось сразу,
Как услыхал Пророк призыв к намазу.
Пророк перед моленьем попросил
Воды и омовенье сотворил.
Снял сапоги, стопы омыл усердно,
Ибо законы знал и чтил их верно.
В то время проходивший мимо вор
Украл сапог, на злое дело скор.
Тогда Пророк схватил второй сапог,
Чтобы хоть что-то сохранить он мог.
Но и последний тот сапог из рук
Схватил орел, слетевший с неба вдруг.
Взметнул он ввысь обувку, и — о чудо! —
Змея большая выпала оттуда.
Пророк за столь великую услугу
Орлу поверил с той поры, как другу.
Себя он сам корил за то, что счел
Коварством то, что сотворил орел.
«Ты утащил сапог, и я, сначала,
Скажу тебе, был огорчен немало.
Я лишь собой был занят в этот миг
И смысл твоей услуги не постиг».
Ну что ж, я так скажу, чтоб все вы знали:
Утрата — не причина для печали.
Чем мы бедней, тем легче нам забота,
Слабее страх, что мы утратим что-то.
Богатство потеряем — не беда:
И богачи счастливы не всегда.
Рассказ о том, как любимая спросила у влюбленного, какое место в мире лучше всех других?
Красавица однажды вопросила
Того, которого она любила:
«Скажи, какая лучше средь земель
Из тех, в которых ты бывал досель?»
Ответил милый, глядя нежным взглядом:
«Всех лучше край, где ты со мною рядом.
Коль будем вместе мы среди могил,
Мне и могильный камень будет мил.
Юсуф Прекрасный где ни приживется,
Там рай, хоть это будет дно колодца.
Из двух миров мне сладостен любой,
Где суждено быть рядом нам с тобой!»
Рассказ о пользе воспитания посредством битья
Бил сироту хозяин, но бедняга
Не понимал, что в этом было благо.
И некто, видя истязанье это,
От бьющего потребовал ответа:
«Что сыплешь ты на сироту удары
Так, словно не боишься божьей кары?»
Сказал хозяин: «Это слышать странно,
Не сироту я бью, я бью шайтана,
Который я этом неслухе сидит
И сжить меня со света норовит.
Так мать не сыну молит смерти верной,
А лишь иной его привычке скверной!»
Рассказ о мальчике, который боем барабанчика отгонял от посевов птиц, и о верблюде султана Махмуда
Какой-то мальчик до отцовской воле
Бить в барабанчик был доставлен в поле.
Хоть звук был слаб, а барабанчик мал,
Птиц от посевов мальчик отгонял.
И было не на что роптать, покуда
Стан не разбила рядом рать Махмуда.
А воинов насчитывала рать,
Как звезд на небе — и не сосчитать.
Скажу я даже боле: рать Махмуда
Вела с собой бактрийского верблюда.
И барабан, что неподъемен был,
Тащил бактриец, что огромен был.
Тем барабаном беды отгоняли
И славные победы возвещали.
Стал мальчик бить в свой барабанчик с гневом,
Чтоб не нанес верблюд вреда посевам.
Сказал один из опытных людей:
«Ты, мальчик, и барабанчик зря не бей.
Не испугаешь ты, стучащий рьяно,
Того, кто носит барабан султана!»
Притча о горошине, которая прыгает в кипящем котле
От старой притчи — притчи мудреца,
О юноша, не отвращай лица.
Горошина, вскипая на огне,
И прыгает и скачет в казане.
То вверх всплывет, то книзу устремится
И вопиет пред тем, как ей свариться:
«Ужель, хозяйка, ты меня купила,
Чтоб мне на свете стало все постыло?»
Огня не убирая от котла,
Ей говорит хозяйка: «Я не зла,
Но ты должна немного повариться,
Чтоб получился суп, а не водица.
В котле с водой кипящей не спеша
Должна твоя очиститься душа.
Когда была ты молодой, зеленой,
Пила ты воду средь цветущих склонов.
Сильнее становясь день ото дня,
Ты зрела не для этого ль огня?»
Рассказ о том, как просил комар у царя Солеймана заступничества от ветра
Царь Солейман был умудрен и стар,
Когда к его стопам припал комар.
«Твое, о царь мой, славят правосудье
Равно шайтаны, ангелы и люди.
Жируют сонмы мошек и зверей
Под сводом справедливости твоей.
Так защити нас потому хотя бы,
Что комары беспомощны и слабы,
Что в мире твари все во много раз
Сильнее и злопамятнее нас.
Ты всем известен добротой обильной,
А мы лишь кротостью своей бессильной.
Ты удивляешь мудростью людей,
Мы удивляем скудостью своей.
Так будь же справедливым и сегодня,
Владыка, чья рука — рука господня!»
Промолвил царь: «Поведай наконец,
В чем суть твоей докуки, о истец?
Правленью нашему дано гордиться
Тем, что обидчики давно в темнице.
Нет зол с тех пор, как я надел венец,
Несправедливости пришел конец.
И те, что ранее творили зло,
Свое переменили ремесло.
Исчезла темнота, а значит, лживость.
Ведь лишь во тьме царит несправедливость!»
Вновь пропищал комар: «Мы терпим гнет
От ветра, что житья нам не дает.
Чтоб комарам от ветра нам укрыться,
По всем углам должны мы хорониться.
Так вынеси тотчас свой приговор,
Чтоб нас не мучил ветер с этих пор!»
Промолвил царь: «Повременим немного,
Послушны мы благим законам бога:
Не выносить сужденья до конца
В присутствии лишь одного истца.
Пусть тотчас, оправданьем озабочен,
Ответчик пред мои предстанет очи!»
И головою Солейман кивнул,
Чтоб ветерок из дальних стран подул.
И молвил мудрый царь: «Рассей сомненье.
Признай или отвергни обвиненье!»
Но тут комар пустился наутек,
Как только появился ветерок...
Царь крикнул вслед: «Что улетел так скоро?
Ведь я еще не вынес приговора!»
И пропищал комар: «Моя беда:
Боюсь я ветра боле, чем суда!»
И с нами тоже может так случиться:
Лишь стоит лику божью появиться,
Как убегает каждый кто куда,
Хоть мы и жаждем божьего суда.