⠀⠀ ⠀⠀Э. Т. А. ГофманМастер Мартин-Бочар и его подмастерья⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀Э. Т. А. Гофман
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
У берлинского советника юстиции Эрнста-Теодора-Амадея Гофмана был великолепный кот тигровой масти, по имени Мур.
Возвращаясь с судебного заседания или поздно ночью из кабачка, где советник проводил все вечера в компании актеров и литераторов, он всегда заставал кота Мура среди книг своей библиотеки или в ящике письменного стола, куда прятал свой дневник и рукописи (кот умел открывать ящик лапкой). Советник уверял друзей, что Мур чрезвычайно интересуется литературой и тайком от хозяина пишет книгу. Вскоре появилась и книга «Рассуждения кота Мура». В день выхода в свет второго тома Мур скоропостижно скончался. Гофман был очень расстроен и разослал всем приятелям траурные извещения о смерти кота.
Никому из знающих Гофмана в голову не пришло смеяться над этим. В причудах этого странного человека чувствовалось что-то большее, чем шутка.
«Все, что на самом деле случается, — это и есть самое невероятное, — говорил Гофман. — Нет ничего поразительней и безумней, нежели действительная жизнь».
В Гофмане жило два человека. Один был советник юстиции, умный, трудолюбивый и честный чиновник, которому только чувство юмора мешало сделаться обывателем.
Другой был «странствующий энтузиаст», художник в самом широком смысле слова — поэт, музыкант, живописец, сумасброд с огненным воображением.
Им было трудно ужиться рядом. Однако они прожили вместе до последнего дня.
Еще в молодости, когда Гофман служил в Варшаве, люди, нуждавшиеся в юридических советах господина советника юстиции, часто напрасно ожидали его в канцелярии суда. Наскучившись ждать, они отправлялись на поиски и находили советника Гофмана в концертном зале местной филармонии.
Стоя высоко на качающихся лесах, среди горшков с красками, в серой блузе декоратора и с кистью в руках, советник юстиции с удивительным искусством расписывал стены. Когда зал был отделан, любители музыки на первом же концерте с изумлением увидели советника Гофмана в парадном фраке, с дирижерской палочкой в руках, на капельмейстерском месте — перед оркестром, исполнявшим великолепные произведения Моцарта, Бетховена и Глюка.
Но все эти разнообразные занятия не давали Гофману ни настоящего удовлетворения, ни славы. Только к сорока годам он стал писателем, и это было его истинным призванием.
Гофман-юрист, Гофман-живописец и Гофман-музыкант стали постоянными сотрудниками Гофмана-писателя. Советник юстиции — опытный следователь — водил его по всем закоулкам человеческой души, открывал ему все тайны человеческого сознания, объяснял необъяснимые на общий взгляд поступки, показывал незаметные простому глазу черты. Карикатурист рисовал ему на память смешные и страшные, уродливые и забавные портреты клиентов господина советника. Музыкант наполнял его книги музыкой и придавал рассказам и повестям непобедимое очарование музыкального звучания.
Двойственность, постоянно мучившая Гофмана в жизни, необычайно ярко отразилась в его литературных произведениях. Мир оказался удвоенным в его книгах, на каждой странице звучали, перебивая друг друга, два голоса. При этом невозможно было решить, где кончается действительность и где начинается фантастика в этом вихре видений. Настоящая жизнь выглядит у Гофмана насквозь фантастичной, а самые необыкновенные фантазии кажутся вполне реальными.
В середине XIX века не было в Европе почти ни одного крупного писателя, который не поддался бы очарованию Гофмана. Пушкин был от него в восторге; Гоголь, Тургенев, Бальзак, Стендаль, Дикенс, Гейне и Достоевский испытали на себе его влияние.
Собрание сочинений Гофмана — его автобиография. Почти во всех своих фантастических историях он рассказывает о себе, о постоянной тяжбе советника юстиции с художником. Нетрудно узнать почтенного советника и в самодовольном и важном бочаре Мартине, у которого в подмастерьях три художника — учатся у него, спорят с ним, восстают против него и все-таки мирятся с ним.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀Мастер Мартин-Бочар и его подмастерья⠀⠀ ⠀⠀
Наверно, любезный читатель, сердце твое наполняется полной предчувствий меланхолией, когда тебе случается итти по местам, где чудесные памятники старинного немецкого искусства, словно красноречивые свидетели, говорят о блеске, о благочестивом усердии, о правдивости прекрасного прошлого. Не кажется ли тебе, что ты вошел в покинутый дом? Еще лежит на столе раскрытая священная книга, которую читал отец семейства; еще висит на стене богатая пестрая ткань, над которой трудилась хозяйка; в опрятных шкапах разместились драгоценные подарки, полученные в торжественные дни, создания искусного ремесла. Кажется, вот сейчас войдет кто-нибудь из живущих в доме и окажет тебе радушный прием. Но напрасно будешь ты ждать появления тех, кого умчало вечно движущееся колесо времени, — так отдайся же во власть сладостного сна, который воскрешает перед тобой старинных мастеров, чьи речи, обращенные к тебе, полны благочестия и мощи, и пусть проникнется их духом все твое существо. И только тогда начнешь ты понимать глубокий смысл их творений, ибо ты превратишься в их современника и тебе станет понятно время, которое могло создать мастера и его творение. Но — увы! — не случается ли, что в ту самую минуту, когда ты уже хотел заключить в нежные объятия прелестное видение, оно уносится на ярких утренних облаках, страшась шумной дневной суеты, а ты, с глазами, полными жгучих слез, смотришь вслед тускнеющему лучу? Так внезапно пробуждает тебя от прекрасного сна грубое прикосновение бушующей кругом жизни, и ничего не остается тебе, кроме глубокого страстного томления, которое сладостным трепетом наполняет твою грудь.
Тот, кто пишет для тебя, любезный читатель, эти страницы, испытывал подобные чувства всякий раз, как путь его лежал через славный город Нюренберг. Любуясь то чудесным колодцем на рыночной площади, то гробницей святого Себальда или церковью святого Лаврентия, то созерцая в ратуше[1] глубокомысленные мастерские произведения Альбрехта Дюрера[2], он всецело отдавался сладостным мечтам, переносившим его в величавое прошлое старого имперского города. Он вспоминал простодушные стихи патера Розенблюта:
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ О Нюренберг, чести колыбель,
⠀⠀ ⠀⠀ Твоя стрела угодила в цель.
⠀⠀ ⠀⠀ Ее сама премудрость послала,
⠀⠀ ⠀⠀ Истина в тебе воссияла.[3]
⠀⠀ ⠀⠀
Четко возникали в его уме и как-то легко и радостно запечатлевались в нем картины той трудолюбивой поры, когда в жизни усердных горожан искусство и ремесло шли рука об руку. Поэтому позволь, любезный читатель, показать тебе одну из этих картин. Может быть, тебе доставит удовольствие взглянуть на нее, и ты даже весело улыбнешься; может быть, дом мастера Мартина станет для тебя родным, и ты рад будешь посидеть среди его чанов и жбанов. Что ж! Ведь это было бы как раз то самое, чего всей душой желал бы пишущий эти строки.
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀Как мастер Мартин был выбран цеховым старшиной и как благодарил за это Мартина⠀⠀ ⠀⠀
Первого мая года тысяча пятьсот восьмидесятого, согласно давним обычаям и правилам, происходило торжественное собрание почтенного цеха бочаров, или бондарей, свободного имперского города Нюренберга. Незадолго до этого похоронили одного из цеховых старшин, и надо было выбрать нового. Выбор пал на мастера Мартина. В самом деле, едва ли кто мог сравниться с ним в искусстве делать прочные и красивые бочки, никто лучше не разумел винного дела, благодаря чему он и был поставщиком самых знатных господ и ни в чем не знал недостатка, даже, прямо, был богат. Вот почему, когда произошло избрание мастера Мартина, достойный ратсгерр[4] Якобус Паумгартнер, ремесленный старшина, сказал:
— Вы весьма хорошо сделали, друзья мои, избрав вашим старшиной мастера Мартина, ибо дело, доверенное ему, окажется в самых надежных руках. Все, кто знает мастера Мартина, высоко чтят его за его искусство хранить и холить благородное вино и за его великую опытность в этом деле. Его примерное усердие, его жизнь, добродетельная, несмотря на все богатство, которое он приобрел, всем вам да послужат примером. Так будем же, дорогой мой мастер Мартин, приветствовать вас как нашего достойного старшину.
С этими словами Паумгартнер поднялся и сделал несколько шагов, раскрыв объятия и ожидая, что мастер Мартин выступит к нему навстречу. Тот оперся обеими руками на ручки кресла и поднялся так медленно и грузно, как это только и было возможно при его дородстве, и столь же медленно приблизился к Паумгартнеру, распростершему ему свои нежные объятия, на которые еле-еле отозвался.
— Что же, — молвил Паумгартнер, несколько удивленный, — что же, мастер Мартин, или вам не по сердцу, что мы вас избрали нашим старшиной?..
Мастер Мартин откинул голову по своему обыкновению, положил руки на толстый живот и, вытянув нижнюю губу, широко раскрытыми глазами оглядел собрание. И обратился к Паумгартнеру с такою речью:
— Полно, дорогой, достойный мой господин Паумгартнер, как могло бы мне быть не по сердцу то, что мне подобает! Кто откажется взять плату за честный труд, кто с порога своего дома прогонит злого должника, который наконец принес деньги, давно уже взятые им взаймы? Ну что ж, милые люди (так обратился мастер Мартин к мастерам, сидящим вокруг него), что ж, милые люди, так наконец вам пришло в гол